У свежих ран обуглившийся хлопок,
у прежних бед врачебные черты,
над глицерином плещутся спирты
и растворяют перламутры кнопок.
Аккордеон, под левою рукой
над матовым и спёкшимся узором
хрипят меха пронырливым позором
и вопрошают: “Кто, кому, какой
фалангой то, что рубят топором
и перед чем опал антибиотик,
начертано на складках слабой плоти
для чтения пред миром и двором”.
Вернись, паром, ответы на корме
средь бухт канатов, абордажных крючьев,
развешаны над чернотою сучьев
под небом, проступающем в уме
к закату и бордовому гало
по прихоти распада родопсина
средь роста тёрна, от отца до сына
в траве вовсю мигало, прыгало
и дёргало тигровых за усы,
угрюмой иерархией таксона
пренебрегая, кваканье клаксона
порою имитируют все псы,
обрызгав мутной липкою слюной
и пеной прободение порядка,
пока формует бредни лихорадка
за взявшейся в рассудке пеленой.
Болезнь с соблазном рифмовать не смей,
тупым резцом изображая скрежет,
хирург ослеп, но одержимо режет
на чёрном камне выступы камей.
Soundtrack: David Lanz, Conquistador.