В непроглядной майской тьме сгущались тучи. Я шептал им, будто знаю, что так лучше, что вдали от Петербурга нет тревоги.
Я шептал, взбивая пыльные дороги, устремляясь к горизонту быстрой чайкой, - перья спутались под старой серой майкой да скатались под штанами цвета хаки. За плечами алым цветом поле – маки, а за лесом громыхает-полыхает. Я шепчу – такого в мае не бывает, может, я уже в минутах заблудился?.. Я шепчу. За лесом шорох – дождь полился; он меня стеною нагоняет, с силой след к земле потоком прибивает, чтоб не помнилось, откуда путь ведётся. Я терплю, пока на перья с неба льётся.
В майской темноте мелькают вспышки. Крыльями стуча без передышки, я несусь в заоблачные дали. За плечами – поле цвета стали (рябь озёрная под мокрой липкой тканью). Быть хотевший чайкой стал вдруг рванью – не обидно, только как-то пусто. Гром гремит надрывно – с болью, с хрустом. Ветер воет в чаще под крылами – я шепчу, что не летал с орлами, но готов петлёю мёртвой в землю, где съедобные зверушки тихо дремлют.
Проблески зарниц весенних, редких, словно прутья милой сердцу клетки, мне рисуют новые границы. Я шепчу – о, милые зарницы! В майскую грозу от моря к морю я летел и думал, что поспорю с силами всё могущих Всевышних… но для них я оказался лишним. Крылья тяжелы, а ветер встречный перья выдирает бессердечно… что мне делать? Может быть, смириться – с тем, что низкого полёта эта птица не взлетит под облака вовеки?
Вспышка. Быстро тяжелеют веки. Водяная гладь уже готова: сколько было их? И сколько будет снова?
***
Кто поведал бы оставшимся без стаи – как далёко чайка улетает?