Отражение в черном стекле
городских застуделых луж
это осень идет по земле,
обращая мой город в глушь…
О, природы широкий зевок,
о, предвестник грядущей зимы,
мне теперь не хватает всего
под покровом твоей полутьмы.
I
В этом городе, похожем на сотни других,
в небольшом городке, который ты можешь принять за свой,
падают капли и в лужах разводят круги,
и тяжелое небо плывет над последней травой.
В этом городе, стоящем на стыке двух рек,
одичалая осень ложится на брюхо земли.
Полусгнившие листья, безмолвие во дворе
и прохожие с серыми стенами словно слились.
Во фруктовых ларьках уже дорожает товар,
и арбузов осталось не больше, чем солнечных дней,
заполняются бары, больным наливают отвар
в небольшом городке, что потерян в огромной стране.
Тут рождается вера в любовь и вера в мечту,
как далекие всполохи света эпохи не той,
где нам выпало жить в черно-белом блеклом цвету.
Тут сгорают друзья, убивая себя наркотой.
Тут романтики ищут, не зная, чего им искать,
и незнавшие горя находят страданье во всем.
Холодает. и с холодом крепнет тоска
в небольшом городке, что бесцветной хандрой занесен.
Это самое лучшее время для трепетных чувств,
это лучшее время, чтоб выпить вина, покурить табак.
Отчего же я этой осени не хочу,
заливающей улицы ливнем и лаем бездомных собак?
***
Я скитаюсь по городу, что меня держит в нем?
Опускается вечер, я следую в бар. Внутри
полумрак, полулюди, глаза с потухшим огнем,
и какой-то пьянчуга себе под нос говорит:
Я мертв, и я мертвецки пьян,
сижу за барной стойкой со стаканом.
Отнюдь не плохо, что сегодня я
на дно бутылки с головою канул.
Собачий холод, вечер октября,
стеклянный ливень барабанит перед входом,
И в алкогольном пламени горят
мои случайно прожитые годы.
Меняя мир на пир, входил я в виражи,
менял знакомых - и мужчин, и женщин.
Любил. А значит жил. Я жил!
Не больше этого, но все же и не меньше!
Удача, если выйду не один!
Удача, если я проснусь не дома,
сгоревший в обществе ублюдков и ****ин,
испепеленнее Гоморры и Содома!
Когда пробьет мой час, и выстынет очаг
в разбитом сердце, в буйной голове,
я буду столь живой, сколь я живой сейчас,
а может, просто буду не мертвей!
***
Горят огни, и время по спирали
ступает незаметным шагом сквозь
эпоху, осень, бар, в секунде запирая
и жизни, и нежизни волшебство.
II
Я выхожу, снаружи - перезвон
ворчливый дождь пронизывает вечер,
он стар и сед, и кажется, он вечен,
и кажется, не прекратится он.
Стою на улице, и улица пуста,
стекают струи по пустыням окон,
и мир уже привычно тих и мокр,
уродливей опавшего листа.
Почти неотличима от земли
густая взмесь над гранью горизонта.
Таков пейзаж эпохи и сезона.
Прохожий появляется вдали.
И следом появляется второй,
бредут сутуло оба, без оглядки,
за ними появляются десятки
таких же. Бесконечен строй.
Усталая пехота в никуда
шагает по разбитым тротуарам,
к ним примыкает пьяница из бара,
и с неба все сильнее льет вода.
Рабочие, повесы и торчки
в компании политиков, юристов,
священников, поэтов, атеистов,
приятели, любовники, враги
уже совсем приблизились ко мне,
и то ли это холод, то ли влажность,
но отчего-то стало очень страшно,
как-будто ничего страшнее нет.
Стою. Они равняются со мной.
Вблизи они корявее, сутулей.
Я слышу каждый голос в этом гуле,
во многом очень схожем с тишиной.
***
Их первый бледен, с карими глазами,
взлохмачен головы его овал,
проходит мимо, но на миг он замер,
и далее – уже его слова:
***
Я болтался в вязком кислотном мареве,
растворялся дымом за окнами проходящего поезда,
якшался с убийцами и наркоманами,
сидел на колесах, траве и скорости.
Бил человека в лицо и был счастлив от этого,
чувствовал себя живым, выгребая сам.
Нуждался в вопросах более чем в ответах,
пропадая в траурных небесах.
Умирал ежедневно и по любому поводу,
воскресал неизвестно зачем и как,
признавался в любви ненавистному городу,
что-то по-пьяни читал в облаках…
Разбивал зеркала, витрины и судьбы,
спасал, предавал, молился и проклинал,
осатанело дул в Гавриила трубы,
стремясь ускорить кровавый финал.
Шел напролом, рубил наотмашь, не глядя.
Танцевал на перилах моста и по краю крыши,
сам не зная чего это было ради.
И какого-то хрена в итоге выжил.
III
Он продолжает путь, а я стою недвижим,
но почему-то глядя вслед ему.
Идет второй. Второй подходит ближе.
Он близок мне. Не знаю почему.
Обыденно одет, неспешен и опрятен.
Из под густых бровей - прямой, упрямый взор.
Танцуют на ветру волос густые пряди.
Он с кем-то начинает разговор:
***
Завершается день, замыкается круг,
престарелая скрипка под аркой поет.
Как хотелось бы мне, мой неназванный друг,
чтоб тебе было слышно ее.
Мне хотелось бы, друг, чтобы ты посмотрел,
как закат пробивает свинцовую даль.
но нет острой стрелы среди солнечных стрел,
да и друга нигде не видать...
Как нелепо: хоть плохо мне, хоть хорошо,
хоть покой на душе, хоть в ней буря и гром,
я сюда прихожу, как сегодня пришел.
мне знаком этот маленький дом.
В этом доме однажды оставил я ту,
с кем бы жизнь оказалась мила и светла,
но меня здесь уже откровенно не ждут,
и, быть может, она не живет уже тут,
а верней, вообще не жила.
Надрывается музыки ласковый шелк,
не ходить бы мне в этот далекий район,
но и завтра приду, как сегодня пришел,
потому что тут скрипка поет.
IV
Уходит прочь, теряется в толпе.
И я стою, к движенью порываясь.
В воде и в людях утопающий проспект
меня к себе ритмично зазывает.
Зачем? Куда? Неведом этот зов.
Ведомых им уже не перечесть, и
я вроде бы уже идти готов,
но что-то держит. Я стою на месте.
А рядом – суета и кутерьма,
мычащая размыто, по-коровьи –
по улице идет мычащий марш
замученных тщетой, вином, любовью.
И вот ко мне, как опытный пловец,
привычно через реку проплывая,
подходит развеселый человек
с наигранной улыбкой и словами:
***
Уж вы простите мне за ради Бога,
но я любви не видел и не знал.
Какая там сердечная тревога?
Какого чувства бешеный накал?
Я, знаете, держусь иного взгляда:
плевал я на есенинских Менял,
уж если мне чего от дамы надо,
то точно не влюбленности в меня.
Я не терплю взирающих по-щеньи
лишенных силы молодых мужчин.
Я, знаете, сторонник ощущений.
Телесных. Не ищу причин
себя оправдывать, ведь это очевидно,
что тело к телу ближе, чем душа,
которая перечить норовит, но
не слушайте! Важнее - личный шарм,
а так же деньги, это ли не чудо:
мы все – владельцы денег, а не душ.
Христа за деньги сторговал Иуда!
А мы не продаемся? - это чушь.
Когда красив ты и одет по моде
в коллекции известных бутиков,
ты весел, дерзок, черт возьми, свободен,
и ты живешь до зависти легко.
Я умолчал, что был я слаб и гибок,
смолчал про пережиток прошлых лет.
Давно забытая ошибка. Из ошибок
ее последней вспомню - смех и бред.
Но как итог: в скитаниях заветных
от дамской юбки к девичьей косе,
от прежних уходите незаметно,
как-будто вас и не было совсем.
V
Мне хочется сказать, что все не так!
Что хоть нас и размыло суетой,
но есть еще на свете красота!
и я кричу, кричу ему: «Постой!»
А он уже едва ли различим,
я выхожу на край, почти слетев на ругань,
в гнилую пасть толпы слетев почти.
Но девушка берет меня за руку…
Я рядом с ней. Я будто бы спасен.
В словах и в мыслях – полная разруха.
Меня трясет. Меня всего трясет.
Она мне шепчет ласково на ухо:
***
Я вам пишу, я вам пишу, mon cher ami,
стихи, которые услышит этот мир,
чтоб я вам стала meine liebe и my love.
Я так желаю вашего тепла,
что вы уже повсюду и всегда:
вы - Кай, идущий к замку изо льда;
вы - чайка, чтоб вас, Ливингстон; вы - принц,
которого спустил Экзюпери с
планеты, с астероида ль; во ржи,
вы - мой ловец, спасающий мне жизнь;
причина тысяч пачек сигарет;
причина описаний на заре
ключиц, запястий, моря и вина,
иные скажут - "всякого говна",
но все-таки, мой слог не так уж прост.
Вчера вот снова сделали репост...
VI
Я вырываю руку, но кто-то из прохожих,
похожий на косое существо,
опять берет в захват. И намертво, похоже.
Он следует в толпу, я слушаю его:
***
Дороги взрыты. И люди – свиньи,
и дождь идет оголтелой ратью.
Лишь пекло хуже. И хуже иней.
И снег тем паче. Но дождь – отвратен.
Живем ужасно. Такое дело.
В князьях и в грязи, повсюду – быдло,
и словно писано белым мелом,
что раньше точно уж лучше было.
Зарплату режут. Взлетают цены.
И курс рубля чрезвычайно низкий.
А дома – ссоры. И, если в целом,
уже не хочется видеть близких.
Но я иду, и нельзя иначе,
и это больше всего пугает.
И мир от этого, может, мрачен,
что я не чувствую мир ногами,
а лишь дорогу. Дорога взрыта,
зарплату режут, живем ужасно,
взлетают цены, и все размыто,
и жить хотелось бы не напрасно.
VII
Его сметают люди, я в середине марша
своим не веря чувствам, тем более – глазам.
Я в центре нашей жизни. Меня сейчас размажут
стальные и сухие чужие голоса:
***
Подай на хлебушек, милок... Да не монеты!
Бумажку дай! Всего-то?! Лишь одну?
Да будь же проклят ты на свете том и этом!
Дай черт тебе корявую жену!
***
Простите, извините, пропустите,
идите побыстрее, я прошу!
ну что ж вы истуканами стоите!
о, как спешу я! как же я спешу!
***
Уже не так легко даются мне шаги,
Когда иду домой, седьмым покрывшись потом.
И я живу как-будто вопреки.
Работаю, чтоб есть, и ем, чтобы работать.
***
Узнать бы номер этой девушки красивой,
такая не приснится и во сне.
Я сделал бы ее такой счастливой!
Но думаю, она откажет мне.
***
Сынок решил, что он – художник. И похвально.
Но кто б увидел, что там за картины,
накрыла б я лицо свое вуалью,
и больше бы не вышла из квартиры.
***
Я это все уже пережила,
впустую время больше я не трачу.
Мне хочется сердечного тепла.
И хочется кого-то побогаче.
***
Как можно в наше время, в техносфере,
где есть наука, медицина, интернет
в какого-то Создателя там верить?
Я знаю твердо то, что Бога нет.
***
Довольно! Я иду! Я с вами! С вами!
Что сделать мне? Серее стать? Черней?
Безбожнее? Бесчувственней? Кровавей?
Все сделаю! Еще что сделать мне?
Я вам клянусь, я буду! Буду! Буду
лелеять прошлое, себя топить в вине!
Я стану одинаковее будней!
Все сделаю! Еще что сделать мне?
Сторчаться? Обозлиться? Стать продажным?
Скрутиться в рог от сутолоки дней?
На все готов! И больше! больше даже!
Все сделаю! Еще что сделать мне?
Примите новобранца! Растворите
меня в себе! Пойдем еще ровней!
Окрепнут кукловодовские нити,
все сделаю. Еще что сделать мне…
Еще что сделать? Как нам столковаться?
Да я давно неотличим от вас!
Мы разными способны лишь казаться -
Огромна степень нашего родства.
И это и не благо, и не плохо
Ничьей вины в том нет. Все на своих местах.
Родившись в эту серую эпоху,
мы сразу стали цветом ей под стать.
***
ЭПИЛОГ:
И я иду по дорогам старым,
смотрю, как в город крадется темень.
На этих вымокших тротуарах
мы просто тени.
Мы тем длиннее, чем солнце ниже,
а впрочем, в этих дождя владеньях
едва заметны. в холодной жиже
мы просто тени.
Куда идти, если сердце твердо
и храм души - лишь нагие стены,
когда людское внутри – затерто?
мы просто тени.
и наша драма смешна до боли,
(не пыль в глаза и не камнем в темя),
мы - тени жизни. и мы довольны.
мы просто тени.
P.S. Монолог из второй главы (Я болтался в вязком кислотном мареве) принадлежит поэту Святославу Клокову http://www.stihi.ru/avtor/ustavshii
Включен в поэму с разрешения поэта.