Город клубится трамвайными кольцами,
Вьётся, змеится дорог бечевой,
башнями высится, шпилями колется.
Может, возьмём и сбежим от него?
Номер седьмой довезёт до окраины,
штангой искря над трамвайной спиной.
Воздух, бензином почти не отравленный,
не по-столичному пахнет весной.
Булку покрошим мы уткам прожорливым,
на синтепон облаков поглядим.
Пруд-лягушатник не Лаго-Маджоре, но
очень высокое небо над ним.
Банки с бутылками в джунглях осоковых,
тина, на отмели бурая взвесь…
Быть здесь не может чего-то особого.
Вроде не может, а всё-таки — есть.
В месте, где вместе росли и взрослели мы,
нам помогали кирпичики стен.
До уголка-закоулка последнего
всё здесь родное до мозга костей.
Здесь, где дома и домишки изношены,
где будяком заросли пустыри,
непостижимо легко произносится
то, что бессловно болело внутри.