В железную дверь тактично постучали.
– А сейчас мы прервемся на бюрократический момент, – произнес мучитель, когда Боболев неохотно вышел.
А вошел относительно новый костюм, вмещающий довольно невзрачного человека. Видимо, человек был уважаем и без костюма, так как штурмбанфюрер пожал высунувшуюся из рукава руку едва ли не с поклоном, и еще шепнул ему что-то на ухо. Тот, не сгибаясь, шепнул что-то в ответ, скорее всего просто дунул собеседнику в ухо, и словно сдул его за дверь, затем он вытянул шею, чтобы придать еще большую значительность голове, произвел взгляд в сторону лежащего агента и перешел к делу:
– Нам с вами надлежит выполнить некоторые формальности, связанные со строительством вместительного коттеджа.
Он раскрыл коричневую папку и вынул из нее глянцевые, пахнущие неприятной свежей краской проспекты.
– Вот как будет выглядеть ваш коттедж в подмосковном Переделкине.
И на самом деле там был изображен трехэтажный замок с двумя башенками по краям, на шпиле одной торчал флюгер-петух, а на другой флаг неизвестного государства. По всему фасаду возвышались дорические колонны.
– Какой коттедж, о чем вы говорите, когда меня волокут из одной пыточной камеры в другую, – очнулся агент, который ни о чем больше не смел мечтать, кроме как о казенном доме, где можно отбывать заслуженное наказание безо всяких уже выяснений его подноготной.
– Как какой коттедж, – подхватил костюм, – трехэтажный, не волнуйтесь, подвал там тоже будет, строительство уже ведется. Вам надлежит лишь подписать соответствующие бумаги, а именно: 1. Вступление в права владения земельным участком и 2. Договор с генеральным подрядчиком о согласии с планом строительства. Раньше на участке стояла дача героя социалистического реализма, но из искры разгорелось пламя, и она сгорела. Рукописи были спасены, но дача сгорела, кажется, вместе с героем, хотя вам об этом знать не обязательно. Вот подпишите! – он протянул агенту какой-то документ, но составленный как ему показалось на турецком языке.
– Это подряд турецкой строительной фирмы, но безукоризненность документа нами удостоверена. Подписывайте! – И, увидев нерешительность агента добавил с нажимом: – Или вы хотите незамедлительно вернуться к дотошному допросу?
Он содрогнулся, хотя выдерживать допросы едва ли не суть его профессии, а умение ставить неузнаваемую подпись было делом само собой разумеющимся. Хорошо, что не требуют поставить под документом отпечаток пальца. Он не любил пачкать пальцы.
– Но что говорится в документе?
– Что вы заказчик. Вы вносите деньги порядка миллиона долларов…
– Но у меня нет денег! – почти не соврал агент, – тем более такого порядка, – а это было уже ближе к истине.
– За вас внесут или уже внесли, не беспокойтесь! – уверил его костюм, даже не пошевелив своим воротником.
– Кто внес?
– Это не ваше дело. Кому надо, тот и внес.
– А мне зачем это надо? Чем я заслужил такой подарок? Я же не расплачусь!
– Вам и не надо расплачиваться. И заслуги у вас, несомненно, есть. Вы же приносите нашей стране некоторый вред?
– Ну, это еще как сказать, – возмутился агент, – если я тружусь на благо иной страны, это еще не значит… Он осекся, ибо не хотел снова возбудить вопрос, что же это за страна. – И вообще, зачем мне в моем положении какая-то вилла, – добавил он осторожно.
– А вы там и не будете жить, это не ваша забота, жить там будут те, кому положено. Просто нам важно закрепить за вами будущую виллу. Если власти, а иногда и дотошные граждане будут возникать, чья это вилла, у нас есть четкий ответ – секретного агента такого-то, – костюм огладил рукавом галстук и достал еще один документ.
– А это еще что?
– А это договор на разрыв предыдущего договора и на покупку виллы в дружественной нам и вам стране. Там вы будете жить уже на пенсии, которую вам будет щедро платить ваша, а может быть, и еще какая-нибудь другая страна. Вернее, вы не будете там жить, даже если доживете до пенсии, но она будет принадлежать вам! Полюбуйтесь! Вот как выглядит красавица!
Он увидел цветное фото, где утопал в цветах магнолий двухэтажный домик на склоне горы, за которой проступало лучезарное южное море, быть может, даже океан.
– М-да, ну если не буду жить… Он покорно взял протянутую ему рукавом ручку и замысловато подмахнул оба документа. Костюм запахнул папку и высунул из рукава бледную ладонь для рукопожатия. Затем постучал в железную дверь, откуда неожиданно звонко послышалось: – Открыто!
Костюм пожал узкими плечами и вышел, оставив дверь открытой. Агент вытянулся, хрустнул все еще целыми костями и высунулся за дверь. Там было пусто. От внезапно яркого дневного света он зажмурился и когда снова открыл глаза, к подъезду подкатил белый Мерседес, из которого выскочил огромный даже для Мерседеса водитель, выпустив из машины седока в ослепительно белой рубашке без галстука с пиджаком на руке. Пиджак он тут же отбросил на сиденье автомобиля, выпрямился, распахнул руки для объятия и двинулся навстречу озадаченному агенту. Подойдя к нему вплотную, он коротко запахнул объятия, а потом важно взял агента под локоток:
– Понимаю, понимаю, вам не до объятий, кости еще не окрепли. Позвольте представиться – NN, генеральный директор холдинга. Мы сейчас с вами поедем в хороший ресторан, вам необходимо подкрепиться, расслабиться, прошу в машину, – водитель огромной рукой распахнул дверцу, а директор убрал с сиденья свой аккуратно сложенный пиджак.
Машина тронулась.
Солнце снова спряталось за облака, и город стал серым, стало даже заметным, как пыль оседает на белое тело автомобиля. Они проезжали средневековые замки и какие-то покосившиеся избы, быстро обгоняя другие машины, которые чуть ли не испуганно уступали им дорогу. Это были в основном иномарки, скорее новые, чем подержанные, и они тоже спешили в город через пригород, видимо, из дачного ареала, застроенного виллами, похожими на ту, владельцем которой был только что объявлен агент.
– Одну минуточку, – из полутьмы автомобильного нутра послышался ровный голос, принадлежащий соседу справа, которого агент не успел как следует разглядеть, все внимание уделив дороге, – а вот дорогу-то вам знать и не надобно, – и сосед ловко надел ему на голову черный безглазый колпак, как на сокола, которому следует оцепенеть перед охотой. Теперь у агента остались только слух и нюх, стало слышно, что они входят в полосу все более плотного движения, хотя можно было догадаться, что им все также удается обгонять других, следовательно, позволено. Воздух явно уплотнился, насытился тяжестью мутного дыхания мегаполиса. Агента порадовало, что ни водитель, ни прочие его спутники не курят и не откупоривают никаких бутылок.
Наконец они остановились, его вывели, не снимая колпака, и повели, как ему показалось, сквозь толпу фоторепортеров, так как даже сквозь ткань колпака пробивались фотовспышки и слышалось пощелкивание. Кто-то даже коснулся его замкнутых уст, и он почувствовал металлический запах микрофона.
– Пожалуйста, издайте какой-нибудь звук, желательно на нашем языке! – воззвал некто, судя по виду, достаточно известный, но его тут же оттеснила незримая охрана.
Его ввели, как он догадался, в лифт, но колпак с головы не сняли, а кто-то догадливый и доброжелательный провозгласил: – Снимем, снимем, как только достигнем нужного этажа. Видите ли, стены лифта прозрачны, что является символом прозрачности нашего бизнеса, но у вас от высоты может закружится голова, которую мы хотели бы сохранить. Вы не видите, но многие из нас тоже едут наверх в черных колпаках, правда, в личных, и при желании могут снять их в любой момент. Скоро и вы получите право на свободное ношение своего черного колпака. А пока я проинформирую вас о достопримечательностях, которые мы минуем. Мы проходим через все климатические зоны, включая тропические леса в сезон дождей и альпийские луга, где пасется породистый рогатый скот. В тундре воет ветер и летает полярная авиация. Ледниковая зона комфортно обрамляет верхний этаж, где находится элитарный ресторан, для которого она является гигантским холодильником. Из тропиков и субтропиков мы получаем свежие экзотические плоды, фиги, финики, бананы – вместе с потребляющими их обезьянами, последние могут быть использованы для нужд китайской кухни. С альпийских лугов – бифштексы и шашлыки. Виноградники у нас тоже свои, свои и марочные вина, но прежде чем вино поднимут в ресторан, его опускают на несколько лет в самый низ для выдержки в дубовых бочках, там же делается коньяк, французский, если его делают французы, или армянский, если его делают армяне. Особенно ценится коньяк, выделанный французами, взятыми в плен еще во время наполеоновского нашествия.
Голос раздавался равномерно и без особой интонации, могло быть и так, что он принадлежал автомату, вмонтированному в лифт. Странно, но никто из наполнявших лифт, не осмеливался его перебивать. Неужели они все слышат это впервые, и услышанное не вызывает никаких эмоций?
– Лифт наш, хотя на вид вполне современный, но он старый и уже, простите, на пенсии. Потому мы поднимаемся медленно, зато мы привыкаем к перепаду давления и у нас не ломит в ушах. Раньше наш лифт работал на подъем космонавтов в капсулу космического корабля. В лифте до сих пор сохраняется легкий запах мочи, это описался при подъеме в ракету один из богатых космических туристов, после этого лифт, так сказать, и был отправлен на пенсию и перекуплен, еще раз так сказать, нашей коммерческой и в то же время политической структурой. Пенсия лифту была назначена невеликая, вы же понимаете, не каждый же день поднимают на борт космонавтов, так что рабочий стаж давал ему право только на минимальную пенсию, и он бы скоро пришел в полную непригодность из-за невозможности позволить себе смазочные материалы. Тут мы и заключили с ним, то есть с самим лифтом договор по социальному обеспечению, видите, хотя вы и не видите, мы приобрели ему телевизор, который сообщает прогноз погоды в зависимости от зоны, которую мы проходим. Мы подарили ему еще и холодильник, сейчас как раз остановка, холодильник выгружается за ненадобностью, мы почти приехали, то есть вступили в зону вечной мерзлоты и полярных льдов. На обратном пути холодильник снова загрузят, он может понадобиться, дело в том, что некоторые из тех, кто поднимается в наш ресторан, опускаются оттуда уже в холодильнике. Мы надеемся, что это вас не коснется.
Здесь раздался общий автоматический смех, затем стук выгружаемого холодильника, и с агента бережно сняли черный колпак.
Черная слепота на миг сменилась белой, потом он увидел снежные склоны, горное солнце, и глаза устремились к теням, белизна которых не слепила, но давала отдохновение взгляду, а самая большая тень принадлежала самому прозрачному лифту. Ему подумалось, что все это вот-вот снова уйдет из сферы солнечного влияния во мрак, но уже комический, агент почувствовал покалывание в барабанных перепонках и был готов собраться и съежиться, ему показалось, что сейчас будет произведен старт и его охватят всем своим свистом плотные слои атмосферы.
Но этого не произошло, вспыхнул электрический свет, стеклянный ящик вздрогнул и выпустил все свое содержимое в просторное поле высотного ресторана. Белый снег уступил место белизне скатертей.
– Все наше здание является банком, – голос почти не изменился, но исходил уже из человеческого рта, – это на данный момент самый высокий банк в мире. При этом с ростом курса доллара растет и само здание. Этот рост как принцип заложен в проект архитектором. Не путать с архитектором перестройки! (Раздался смех, тоже человеческий). Так что не волнуйтесь, если нас начнет пошатывать, это значит, что мы растем! (Смех повторился).
Всех выходящих из лифта еще раз ощупали миноискателем и обнюхали собаками. Охрана была в смокингах, из-под которых топорщилось всякого рода холодное и огнестрельное оружие.
– Охранники не должны отличаться от нас оптически на случай внезапной перестрелки. Это ставит нас в равные шансы в случае перестрелки и заставляет охрану быть более бдительной.
– Милости просим! – огласил приветствие некто, похожий на директора ресторана. Он был по-восточному волосат и живот имел столь объемистый, что не мог опустить руки вдоль тела, а держал их вынужденно распахнутыми то ли для объятий, то ли для удушения, что, между прочим, никого не пугало, так как обнять или придушить он мог лишь собственное пузо.
– Просим, просим, – пропел он уже лирическим тенором и перешел далее на какую-то арию, похоже, что из итальянской оперы. Чем-то он напоминал Паваротти, только не тембром голоса.
– Это не Паваротти, это его удачный двойник, но поет он лучше Паваротти, особенно ямщицкие песни. Говорят, его выкрали тайно вывезли из Италии, из Тосканы, хотели выкрасть самого Паваротти, но прошел слух, что тот не так хорошо стряпает. А теперь мы нашего повара выпускаем порой на гастроли в качестве самого Паваротти. Дешево и сердито!
Двойник увлеченно пел арию Каварадосси из оперы Пуччини «Паяцы» под аккомпанемент незримого оркестра, углубившись в чрево огромного ресторана агент сообразил, что оркестранты прячутся под столами: для каждого под столом своя оркестровая яма. Это могло говорить только о высоком мастерстве музыкантов, которые играли практически вслепую, без дирижера.
– Наши музыканты – отличные мастера своего дела, они на самом деле исполняют роль охраны, их задача из под столов по расположению ног присутствующих гостей угадать намерения, угрожающие жизни кого-нибудь из высоких гостей. За этими столами не едят, они лишь часть современного дизайна, хотя иногда с этих столов что перепадает тем, кто делает свое дело под столами. Собственно стол – это движущаяся лента, что-то вроде конвейера. Это удобно для встреч деловых и государственных людей, которые спешат на другие деловые и государственные встречи, они могут быстро совладать с первым, вторым и третьим, в то же время те, кто не спешит, всегда имеют перед собой новое, свежее блюдо. В столь высоком обществе считается неприличным набрасываться на блюдо и съедать его до конца, но попробовать от одного, тут же, как только то уплывет, приступить к другому, поддержать разговор с соседом, оценив труд повара многозначительным умножением звука «м», и так далее, – разъяснял суть дела компетентный спутник.
И действительно, все поле ресторана рассекала белая лента, которая текла, как багажный транспортер в аэропорту, только путь ее был более прихотливым, превращая пространство в подобие лабиринта, а вместо чемоданов и сумок на ее поверхности плыли приборы, бутылки с вином и яства, что делало излишним наличие официантов.
– Официанта при определенном искусстве легко может подменить наемный убийца, не говоря уже о том, что обслуживающий персонал может подслушивать не предназначенные для посторонних ушей деловые переговоры. Они у нас трудятся без доступа в зал, так сказать, дистанционное обслуживание. Итак, угощайтесь, ведь пока вы летели и приземлялись, давали показания и скрывали свои намерения, вам вряд ли предложили отведать чего-нибудь изысканного! Я вас на время покину, но вы не останетесь без знаков внимания. Угощайтесь! – и его вежливо подтолкнули к плывущей мимо скатерти-самобранке.
– А вот и вы! – тут же воскликнул некто с бутылкой виски «Баллантайз» в руках, – я с вами должен обязательно выпить, где ваш бокал? А, вот вам чистый бокал, – и он наполовину наполнил его виски, загреб пятерней несколько кусочков льда и окунул их в янтарный напиток: – О’ кей? Ваше здоровье – это наше здоровье! Я рад, что вы с нами и что вы – наш!
Агенту оставалось только чокнуться с незнакомцем, который тут же хлопнул его по плечу и расхохотался, и хотя в его хохоте четко акцентировалась азбука Морзе, агент отказался ее воспринимать на слух. Тогда тот снова перешел с хохота на речь:
– А помните в Лос-Аламосе? И в пустыне Аламогордо?
Агент только пожал плечами.
– Ну, как же, я же передал вам чертежи атомной бомбы! Вы еще сначала боялись их взять, боялись облучиться! Сказали, что у вас там сами разберутся! – незнакомец еще раз хлопнул его по плечу и снова расхохотался, но уже безо всякой азбуки, и тут же двинулся дальше в гущу едящих, пьющих, курящих.
Каков лжец, подумал агент, скорее не он, а я мог передать ему чертежи. Мог, но не передал. А если и передал, то вовсе не ему. И не только чертежи, но и саму бомбу. рМимо проплыл гусь в яблоках, связанный, но еще живой, его еще не успели ощипать и зажарить. Гусь с любопытством бесстрашно рассматривал публику с ножами и вилками. Вот так и мы, подумал агент, плывем по жизни на чужой белой скатерти, но его мысль оборвали, потянув его за рукав, он от неожиданности чуть не выронил бокал с недопитым виски. Это был невысокий невзрачный человек, над лицом которого явно было проделано немало пластических операций, при этом не все шрамы служили ему украшением.
– Я вас надолго не задержу, я сам спешу, меня ждут внизу, – начал он неторопливым больным голосом, – но я бы во что бы то ни стало выпил с вами, если не на брудершафт, то за ваше здоровье, в надежде, что это не повредит и моему! Вы помните, как мы с вами встретились, столкнулись в подземной траншее на границе Западного Берлина с Восточным? Мы же чудом не застрелили друг друга, на наше счастье было так темно, что мы не поняли, кто с кем столкнулся. С тех пор я хриплю, простудился в подземелье. Я рад, что мы можем честно взглянуть друг другу в глаза. Гут, гут! Я бы выпил сейчас именно рюмку двойного корна, хотя терпеть не могу немецкий двойной корн, водка лучше. Но в знак памяти…
Агент тоже не мог терпеть немецкий корн, хоть он и двойной, но чтобы избавиться поскорее от подземного обитателя, опрокинул и эту рюмку, а его коллега тут же исчез, нырнув куда-то под ленту стола. Мимо плыл, улыбаясь клыками, молочный поросенок с отрезанным ухом, кто-то успел отхватить ухо, остальное уехало дальше. Агент с нежностью потянулся к животному с ножом и вилкой, пытаясь взять свое, однако тут же кто-то, едва не наступив ему на ногу, прошептал на ухо:
– Нам есть о чем поговорить!
Пришлось отпрянуть от поросенка, и тот уплыл недорезанный.
– Нам надо поговорить с глазу на глаз – длился шепот, заставляя агента держать ухо востро, – я хотел вам даже предложить поговорить под столом, но там, оказывается, кто-то уже ведет секретные переговоры. Мало того, они уже завладели блюдом с поросенком, якобы для конспирации. Будем выше этого! Засим я предлагаю просто выпить, и непременно коньяк! Именно французский! Мартель! За Францию! За то, что там вовремя взяли Бастилию. И за нас с вами! Помните, как нам удалось вовремя покинуть Гибралтар, при чем каждый их нас выполнил свою миссию, хотя мы и были противниками, чего не бывало! За нас!
Раздался звон тонких коньячных бокалов, два пузатых аквариума с золотым блеском на дне сошлись вместе на яркую долю секунды.
Высокий блондин, возможно крашеный, с усами и бакенбардами, почти скрывавшими остатки лица, и в темных очках, под которыми не было видно глаз, смотрел на него в упор этими самыми очками, хотя можно было предположить, что сквозь них и вовне ничего не было видно. О Гибралтаре лучше было не вспоминать, достаточно было знать его место на глобусе и только. Там агент был подвергнут преследованию со стороны сразу двух разведок, в результате чего он был поколочен пьяными английскими матросами, подкупленными этими двумя разведками в надежде самим остаться в тени. Его могли бы бить долго, если бы он не разодрал на себе голландскую рубаху и не показал матросам полосатую тельняшку на своей широкой груди, крикнув при этом на понятном им языке – кого бьете, гады, своего бьете! Гады, может быть, не все поняли, но бить перестали. Тем временем через пролив незамеченной прошла в нужном направлении нужная подводная лодка, водоизмещением в 12 000 тонн с 12-ю баллистическими ракетами на борту. Операция под кодовым названием «В Тулу со своим самоваром». Теперь, судя по амикошонству высокого блондина, тогда же, но в другом нужном направлении проплыла еще одна кому-то нужная подводная лодка.
Он не без лихости опрокинул рюмку коньяку, предварительно придав напитку в сосуде вращательное движение, что опять-таки напомнило ему течение в Гибралтаре, Средиземное море, переходящее в Атлантику, а для кого-то наоборот, но делать вид, что помнит о Гибралтаре он не стал, как не стал бы вспоминать о Сингапуре, Гамбурге, не говоря уже о том, что было в Кейптаунском порту, где его тоже били матросы, но по другому поводу, и на нем тогда на беду не оказалось тельняшки. Он не собирался признаваться ни в чем, как бы его ни провоцировали предаться воспоминаниям, ибо все это ресторанное панибратство бдительно воспринимал как лицемерное продолжение допроса.
Лифт вдалеке стоял на месте, но количество угощаемых гостей удивительным образом зримо росло. Какие-то фигуры, не снимая плащей, бросались друг другу в объятья, сухо жали друг другу руки в перчатках и без перчаток, кто-то пытался дать кому-то пощечину, пахло итальянской свадьбой в Америке, русской рулеткой, дуэлью, гаванской сигарой. Музыка располагала к половецким пляскам. Вот мимо проплыл тот самый гусь в яблоках, но уже ощипанный и зажаренный. Так проходит мирская слава, подумал он на латыни.
К нему протиснулась женщина в мужском костюме и в чадре, не смотря на закрытое лицо, он не мог не узнать ее: это она!
– А ты почти не изменился, – произнесла она с легким, растягивающим ударные гласные прибалтийским акцентом, – тебе, как всегда, идет твое открытое лицо, только не хватает загара, последнее время тебе, видимо, пришлось скрываться от солнца. Помнишь нашу последнюю встречу в берлинском кафе «Терцо мондо» на Грольманнштрассе? Ты тогда работал на израильский Мосад, а служил в ведомстве по охране конституции Западной Германии. Нам было позволено встретиться взглядами из разных углов кафе под греческую музыку его импозантного хозяина, грека, который, будучи коммунистом, бежал от своих черных полковников в сторону западной демократии. Грек играл и пел под гитару. Тебе очень шел твой двубортный темный твидовый костюм, сейчас он, конечно, уже вышел из моды. На мне была желтая шляпка с вуалью, ты мог под ней различить мое и тогда уже умное лицо, а на нем плохо скрываемую тоску по твоим политическим взглядам. Ты помнишь? Потом хозяин заведения пел лично для нас по-итальянски – аванти, пополо! Вперед, народ! При этом он послал официанта по имени Алеко, чтобы тот выглянул на улицу, нет ли поблизости полиции. Он полагал, что рискует больше, чем мы с тобой. Ты помнишь?
– Простите, мадам, – галантно поклонился агент, и рассеянно подумал о женщинах, с которыми ему приходилось встречаться не только взглядами.
– О, я понимаю, я всегда понимала тебя лучше, чем ты сам, – с тем же приливно-отливным акцентом продолжала она, кивнув своей занавешенной головкой, – я понимала тебя уже тогда, когда ты сделал мне предложение, будучи уже трижды женатым. Твоя работа, твоя жизнь, которые стали неотъемлемой частью моей жизни. Жизнь в тени человека, который не отбрасывает тень. Жизнь с человеком, за головой которого охотятся лучшие умы человечества. Ты хотя бы чувствовал интуитивно, что ты еще жив только благодаря моим ежедневным молитвам?
– Благодарю вас, мадам, – даже как-то смущенно откликнулся агент, в который раз удивившись длительности своей многоликой жизни.
– Но вот еще, что я никак не решилась бы тебе сказать, встреться мы не в этой непринужденной обстановке, а раньше, когда я не знала, встретимся ли вообще еще в этой жизни. После нашей последней встречи я родила тебе еще двух сыновей. Я всегда догадывалась, что дочери были бы тебе ни к чему. Я им рассказывала, что ты погиб на афганском фронте, защищая демократию. Чтобы это казалось более правдоподобным, я приняла ислам, чтобы оправдать, кроме всего прочего, твое виртуальное многоженство. Я им рассказывала красивую легенду, как я, юная пуштунка, спасала тебя в пещере от свирепых талибов, которые из-за твоей вечной привычки не отвечать на вопросы, – а вдруг это допрос –приняли тебя за буддиста, и не помешаешь ли ты им разрушить изваяние Будды в горах… А твои дети, я думаю, они пойдут по твоим стопам. Они научились держать ото всех в секрете тайну своего происхождения. Они даже не ведают ничего друг о друге, но они верят в тебя. И хотя они не знают, что ты за человек, они считают тебя человеком. Они тебя не выдадут. Во всяком случае, пока этого от них не требуют. Ах, это все лирика! Как я рада, что ты жив! И здесь, с нами! Знаешь, здесь ведь все свои, все – наши! Или делают вид. Но тебе не надо делать вида. Я пью с тобой мой бокал шампанского за твою ненаглядную естественность!
Она схватила со скатерти два бокала с пенистым шампанским и один из них мгновенно вручила ему, он тут же вспомнил, она была неплохим снайпером, кажется, в финскую кампанию, бокалы легковесно столкнулись, а когда он опустил пустой бокал, ее уже не было рядом, да, и это в который раз… Зато рядом очутились два бедуина в белом, от них пахнуло загаром, самумом и нефтью, – что это за европеец, с которым пьет даже мусульманская женщина, уж не сам ли певец Омар Хайям? – произнесли они по-арабски, и не дожидаясь его отклика, один из них, тот, что повыше, протянул ему длинную курительную трубку, кальян с дымящимся зельем, – пить не пьем, а вот на тебе трубку, кури, добрый человек-муэллим, да хранит тебя аллах, путь даже ты и гяур, почтенный! – и они растворились в собственном дыму.
Ну! – стоило ему повернутся, чтобы оглядеться трезвым взглядом вокруг, как кто-то резко ткнул его ребром ладони в живот, – ага, держишь еще брюшной пресс, старик, молодец! Давно мы не пили с тобой водки! Нет не этой, и не той, а нашей, смирновской. Новая марка – Русская идея. Одобрена думой.
– А в чем идея, Каков состав? – выразил интерес агент, все еще не узнавая Смирнова.
– Состав? А, кажется хрен с редькой. На обороте девиз: хрен редьки не слаще. Вот и вся идея. Да ты что, не узнаешь? Да я же Смирнов! Где бы я ни был, везде я – Смирнов! – Смирнов нацедил водки себе и ему в граненые стаканы. Мимо проплыл все тот же одноухий поросенок с несколько потухшей улыбкой. – Кстати, – заметил Смирнов, – ухо у поросенка было отрезано еще при жизни. Живодеры везде и вокруг! Но не это главное. Видишь, он весь истыкан вилками и поцарапан ножами, а все напрасно. А главное в том, что поросенок нашпигован звукозаписывающей техникой. Но это вовсе не конкурирующие спецслужбы, это литературные агентства по созданию шпионской и детективной продукции. Мало ли кто тут что скажет. В общем шуме можно и не услышать. Надо понимать, что любой секретный агент зря прожил жизнь, если из его жизни не вытянуть художественного сюжета! Ну, старик, будем! Не так часто приходится выпивать на родине! – они хлопнули по стакану и закусили заморской атлантической сельдью.
– Беседуйте, беседуйте, – вклинился в общий шум подоспевший голос генерального директора. Смирнов тут же смылся, унося с собой бутылку водки, а генеральный занял его место: – Я знал, что вы здесь увидите немало знакомых лиц, а некоторых помните даже по именам, в которых путаются они сами. А я укажу вам на всякий случай на тех, о ком вы можете знать только понаслышке. Вон тот представительный гражданин в тоге и сандалиях, который разбавляет вино водой, это наш резидент в Римской империи. Его главной заботой является вербовка варваров для разгрома и разграбления Рима. В то же время он следит за сохранением империи, поскольку с ее окончательным падением варварам уже нечего будет грабить. Обратите внимание, с какой обходительностью он обрабатывает жареного гуся, ведь не исключено, что это один из тех гусей с Капитолийского холма, которые своим гоготом однажды спасли Рим. Ведь если бы варвары под покровом ночи ворвались тогда в Рим, они не пощадили бы и нашего агента за один его только патрицианский вид. Но не можем же мы назначить резидентом нашего варвара! А вон тот тощий господин, застегнутый на все пуговицы, который почти ничего не есть, у него катар желудка и вечная изжога от конца немецкой философии, он наш резидент в Священной Римской империи германской нации, он стремится сохранить и эту империю, удержать ее от саморазрушительного натиска на восток. Он исподволь продвигает в жизнь идею натиска в космическое пространство, ибо более протискиваться некуда, а все технические задатки для этого есть. А рядом с ним, нет, это не представитель оси Берлин – Рим – Токио, хотя он и имеет вид интеллигентного японца, это китаец, хотя он прикрывается японским кимоно, он здесь один из тех, кто и здесь пытается выдать себя не за того. Он резидент в Поднебесной, но не совсем наш, ибо наш резидент на Востоке совсем нашим быть уже не может. Тем не менее, он должен способствовать нашествию кочевников на Срединное царство, чтобы задержать поход Чингизхана на Русь. Он же старается предотвратить опиумную войну, которую до сих пор разжигает английская разведка не без помощи уже освободившихся от колониальной зависимости американцев. По легенде он занимается традиционной китайской медициной, иглоукалыванием. Особенно он знаменит как специалист по печени, так как агентам вообще приходится часто по долгу службы пить черт знает что и черт знает с кем, у них часто возникают проблемы с печенью. Мы рекомендуем им время от времени проходить у него курс лечения в самом Китае, поскольку Китай играет все более серьезную роль в мировой политике. Если у вас есть жалобы, можете подойти к нему и сослаться на меня. Нет жалоб? Но когда будут, подойдите. Главное, чтобы не было поздно. Мне бы хотелось, чтобы вы вошли с ним в контакт. А пока далее – вот передают друг другу якобы трубку мира уже известные вам мусульмане индейскому вождю. Они так сравнивают действие гашиша с действием марихуаны. Индейский вождь озабочен возможностью объединения великих империй Инков, Майя и Ацтеков под зеленым знаменем ислама. Только так можно будет успешно противостоять коварной политике Соединенных Штатов на раздвоенном американском континенте. Видите, индейский вождь, хотя из него и торчат перья, но он не снимает с головы панаму, так для его миссии очень важен контроль над Панамским каналом. А его арабские сообщники делятся с ним опытом борьбы за контроль над Суэцким каналом. Мы, конечно, делимся с ними нашими соображениями по поводу канала Москва – Волга, но в разумных пределах. Вы уже наслышаны о том, что марсианские каналы объявлены зоной особых интересов США? Что это значит? Ах, вы считаете, что астроном Скиапарелли ошибся, и никаких каналов на Марсе нет? Но это не значит, что их не будет! Выроем! Русскому народу нужны новые рабочие места. Но не будем отвлекаться на жизнь на Марсе. Итак, вы уже получили новое земное задание, – перешел, наконец, к делу генеральный директор.
– Да, – незамедлительно признался агент, – одна высокопоставленная дама попросила меня передать ей горчицу, и я уже размышляю о том, как предотвратить этот опрометчивый шаг.
– Значит вам уже доложили, что горчица отравлена, и дама намерена передать ее тому, за кого ей уже неплохо заплатили. Как ныне официально говорят – заказали, да, миром правят у нас официанты! Но не будем останавливаться на мелочах. У вас уже наверняка сложилось впечатление, что предметом наших забот сегодня являются империи. Они должны возникать, где надо, и распадаться, когда приходит время. Иногда время надо ускорять, иногда растягивать, но все – в пределах жизни! В связи с этим настало время, когда все секретные службы должны, наконец, не тайно, а явно объединиться. Вопрос – под чьим руководством, под чьей эгидой, лучше всего было бы под нашей. Но – тогда ответственность! Вынесем ли мы бремя ответственности? Вот так, как есть сегодня, мы не можем. А империя – может! Вот мы и привлекаем вас к тайному возрождению Российской Империи. А уж как это сделать явным, мы уж позаботимся.
– Я – иностранец, – в надежде уклониться от очередного задания признался агент.
– Знаем, – с восторгом откликнулся директор, – а кому мы еще можем поручить это судьбоносное дело? Рюрик был иностранцем. Варяги. Все цари путались с иностранцами. Любой секретный агент по определению воспитывается на иностранца!
– А как же любовь к родине? – осмелел от всего выпитого агент. Снова мелькнула в его пустынной голове извечная досада, – только привыкнешь к стране, полюбишь ее, как родину, а тут тебя отзывают. Но и это не худший случай, а то – полюбишь родину, и вдруг на тебе – разоблачение. Отбывай наказание в тюремных застенках.
– Главное – любовь к своему делу. Все империи – доброе дело рук иностранцев. Прежде всего – вооруженных. Беда цивилизации, видите ли, в том, что у нас еще не было по-настоящему варварской империи. Не было для этого достаточно продвинутых средств массовой информации. Цивилизацию терпят, это до поры, до времени, от варварства страдают, но только те, кому не по душе варварство. Что долговечней? Да что это вы препираетесь? – отошел от мудрёности говорящий, – Вы что, забыли, что приказ не обсуждается? Да я же вижу, вы уже все поняли, по глазам вижу!
По глазам? Агент зажмурился. Глаза у него как раз больное место. Он не мог забыть, что из-за них он вынужденно однажды пошел на повышение. Ему не раз поручалось работать с винтовкой с оптическим прицелом. И прежде всего сосредоточиваться в работе на прицеле и на спусковом крючке. Но затем как-то он перешел на лица и внезапно прослезился. Нет, не от жалости, а от недоумения, что бывают такие лица. А сквозь слезы он уже не мог видеть нитяной крест прицела. Руководство пожурило его за провал операции, но затем было принято мудрое решение: раз уж он не может быть исполнителем, придется перевести его в ранг заказчика. Тем более, что лица он продолжал различать.
Но здесь вдруг перед его глазами поплыли даже уже известные лица, принимая удивленное и даже не свойственное им испуганное выражение. В который раз проплывал подслушивающий поросенок, но уже как-то странно вздрагивая, уж не ожил ли он? Тут же зашатались все, образующие лабиринт столы, запрыгали гуси, предупреждая об очередной опасности довольно еще далекий Рим, пекинские утки, зазвенели, подпрыгивая и падая, рюмки и бокалы, разбрызгивая покинутое недопитое вино.
– Ну что, брат, не хватить ли еще по маленькой под эту свистопляску, все равно – конец света! – объявился вновь человек, похожий на Смирнова, – давай, пока давка пройдет, это ведь доллар падает, рушатся этажи!
Публика во главе с Генеральным директором ринулась к лифту, промелькнуло лицо Боболева, безымянного эсэсовца, какие-то лица без определенных занятий, затем скульптурное лицо адмирала Колумба на фоне тугих парусов, лифт начал стремительно раздуваться, превращаясь в огромное грозовое облако.
– Хватай бутылку – и на балкон! Считай – на крышу! – ликовал Смирнов, увлекая его не то на край земли, не то на край неба. – Да не паникуй вместе со всей этой шушерой, все пронесет, рушатся ведь только самые нижние этажи, все учтено могучим ураганом! – и Смирнов так треснул его по спине свободной от Русской идеи огромной лапой, что мог бы перебить хребет, не будь у него за плечами мешка с парашютом.
Парашют, он и на земле парашют, с облегчением помыслил агент, не переставая удивлять причудам свой древней профессии.
Кто-то не переставал толкать его в спину.
– Господин товарищ агент! Ваше благородие! – вопил кто-то в свистящем воздухе на едва знакомом ему языке.
– Да сигай же ты, наконец, сукин сын, чего уперся! – раздавалось во тьме за спиной, а под ним зияла такая же тьма, чреватая громом и молниями.
– Он что, заснул что ли? На каком языке его будить? Мы же пролетим мимо цели, черт возьми, Donnerwetter! – это же карликовое государство!
Что-то щелкнуло (карабин парашюта?), и его вытолкнули за борт самолета. Ревущий воздух разверз ему слезящиеся очи. Земли еще не было видно сквозь туман облаков, и он летел к ней вместе с дождем.