Из-под красных колес вырывалась на волю Земля,
из косых ноябрей, из-под мокрого серого снега.
Ждали жирных грачей, одичалые за ночь поля,
и качал головой книгочей над остатками века.
Серый войлок шинели, впитавший в себя ноябри,
над столицей витал, охраняя порядок забвенья,
и зеркалил в наждачных камнях леденелый металл,
словно финка сознанья, вонзившаяся в отраженья.
Как в плотину вода, напирало желание жить,
так, что жались яйцом, выгибались казенные стены –
только чуть надави и весенняя звонкая прыть
раздрожится сиренью, фонтаном напыщенной пены.
Город вспрял ото сна, и толпа, из шершавых холщин
разоделась в цветные, пестрящие счастьем, наряды,
и увидели женщины – лица прекрасных мужчин,
и мужчины влюбились в лукавые женские взгляды.
Было нечего есть. На прилавках березовый сок
в трехлитровой посуде, и всюду – морская капуста,
но зато как прекрасен, как светел, как чист и высок,
ветер новых надежд, там, где было недвижно и пусто.
Серебристым прибоем искрилась людская волна
и под красное солнце сходила тяжелым отливом.
То свободы глоток, то тюрьма, то сума, то война,
то в шинельном сукне, то в камзоле, как солнце, красивом.