То был обычный, рядовой подлец,
(а на сегодня, может быть, и нету)
и я не знал, ни кто его отец,
ни где живёт, ни рожи, ни приметы.
Не знал, среди кого его искать,
что любит: чачу или цинандали.
Мне дали факт, сухой, что горсть песка,
а этой информации не дали.
Я знал, однако, город и страну,
и в полной мере – бешенство и горечь…
Я всё бы к чёрту бросил и рискнул
приехать в край, где эта тварь – и горы.
Ну, не прибил бы, но измордовал
без объяснений и в безлюдном месте,
свирепо, беспощадно, наповал,
не помышляя о дуэльной чести,
последствиях… Хотя – не поклянусь,
что не было бы тошно и противно
размазывать по стенке эту гнусь.
Вы чистили когда-нибудь сортиры?
Да что гадать…
Горел бредовый день,
а ярость вязла в чучеле тряпичном,
бесплотном, как полуденная тень,
и вечно узнаваемом. Типичном.
Один из них – он перенял черты
аборигенов Гори или Поти,
и ненавидел я до дурноты
его оплот, где был он плоть от плоти,
приятелей, пособников… И вот
я проклял твердокаменным проклятьем
и самого, и весь его народ –
кого руками было не достать мне…
14
И вот сегодня… за грядою лет,
где сердце, остывая, каменеет,
когда с годами стал – не лучше, нет,
но всё-таки спокойней и умнее…
И вот теперь… когда его страна,
хлебнувшая дурмана и цикуты,
раздроблена, больна… Когда она
унижена насилием и смутой…
Когда из тех посеянных камней
воздвиглись ледниковые морены –
я тихо плачу в сердце и смиренно
прощения прошу себе и ей.