Глава шестая из повести "Не такая"
Ночью в доме слышались разговоры, какие-то незнакомые шумы, смех... Ужасно хотелось проснуться и узнать в чём дело, но весь предыдущий день был так богат событиями, что сон, навалившись на моё шестилетнее тело, всё не отпускал и тянулся, тянулся, заново рассматривая и переживая всю мою вчерашнюю бурную жизнь.
Вчера в саду я впервые ощутила себя художником! Я рисовала с натуры розу в утренних каплях росы. Страсть к рисованию у меня от мамы. Мама рассказывала мне по-секрету, что когда она ждала моего рождения, то вышивала крестиком на полотне, попавшемся ей в трофейном чемодане из Германии, маленькую очень красивую немецкую девочку. Так вот, мама, вышивая, задумала, что у неё будет дочка (чистый ангел!), похожая на этот немецкий ширпотреб.
Вышивку эту я помню всю жизнь - она висела на стене в моей комнате, как напоминание, кому я обязана своей красивой мордашкой... Вариации этой самой девочки встречались потом во всех видах: в карандаше, в акварели и в масляных красках на холсте...
Я сидела утром вчерашнего дня на скамеечке в саду и рисовала, задыхаясь от восторга, огромную, жёлтую с фиолетовыми переливами, розу в нашем саду!
На этом участке сада росли "мои" кусты. Почва была необычайно плодородной, - осушенное болото, которое было прежде на месте нашего сада, превращало любую лозинку, подобранную по дороге, в цветущий куст крыжовника или малины, или спорыша... Часто мы с папкой заключали пари: вырастет - не вырастет, малина или смородина, цветы или ягоды? И с я фанатическим упорством поливала, удобряла, беседовала со своими питомцами, и - о чудо! - через год питомцы начинали зеленеть и ветвиться, а папка с удовольствием проигрывал мне пари... Розу - китайскую, самую красивую на свете, - мама тайно подсадила мне весной в мои угодья в качестве сюрприза!
Порисовав, я отправилась записываться в библиотеку. Всё на свете, - даже огромное разнообразие книжек в доме моей подруги Наташи, - имеет обыкновение заканчиваться... Папа обучил меня некоторым фокусам, которым его обучали в шпионской школе: скорочтению по диагоналям, из центра страницы, фотографированию текста с последующим анализом прочитанного в подкорке, и такая всякая прочая "резидетская" чушь, которая послужила мне в дальнейшей жизни очень даже славненько! Уразумев, что мне в моей маленькой жизни хочется больше книжных полок с развалами желательно потрёпанных, зачитанных, толстых книг, - естественно было предположить, что однажды утром я решусь и поковыляю в направлении библиотеки, маршрутом, намеченным заранее в тот день, когда Наташин папа взял нас вместе в первый раз на Днепр и, проходя мимо помещичьего, изумительной красоты, дома, пояснил:
- Это детская библиотека. Запомните, индейцы! (Мы в то время взахлёб читали Фенимора Купера).
С трудом преодолев три квартала, с упорством двигаясь к намеченной цели и несколько раз останавливаясь по дороге, вытирая слёзы бессилия от хромой тоненькой ноги, я всё-таки добралась до библитеки! Вскарабкалась на второй этаж, где открывали абонемент, и предстала пред ясны очи симпатичной библиотекарши, так похожей на папиных родственников, вместе взятых!
Мы потом будем с ней дружить, с милой моей Полиной Яковлевной, всю жизнь, до самого моего отъезда...
- А где твои родители, доченька? - с ужасом рассматривая меня, буквально приползшую к стойке выдачи книг, спросила библиотекарь.
- Записать нужно меня, а не моих родителей! - резонно ответила я.
- Да, но, - начала было пояснять мне симпатичная тётенька, но потом осеклась, взяла формуляр и уже официальным голосом спросила:
- Фамилия?
- Левина.
- Я тоже Левина! - вскинула на меня глаза.
- Постой, постой! Уж не Левина ли Яна ты дочка?
Неимоверная гордость распирала меня – так далеко от нашего дома, за три квартала, тоже знали моего папу!
- Да. Меня зовут Вика.
Тётенька выскочила из-за стойки, и нежно прижала меня к себе:
- А дома знают, что ты здесь?
- Нет, это сюрприз!
- Горе ты моё!- странная тётенька выбежала в соседний зал и начала звонить по городскому коммутатору папе на кирпичный завод:
- Ваша Вика пришла в библиотеку! Она здесь!
На что папа спокойно ответил:
- Не волнуйтесь. Всё в порядке. Она у нас самостоятельная. Я её одну в прошлом году в летний лагерь отправлял. Ничего, кубики привезла - приз самому маленькому воспитаннику смены. Но я сейчас пришлю шофёра, мало ли, - машины... город всё-таки.
Дома я появилась с шестью толстыми большими книгами, которые давать мне не хотели, пока я не рассказала, что читала в последнее время.
Вечером, когда папа пришёл с работы, мы все вместе смеялись, когда я, подражая папе, рассказывала в лицах о моём походе в библиотеку, о тёте Полине - однофамилице папы, о двух магазинах по дороге, в которых, оказывается, продают мороженое...
- Дай ей денег в следующий раз, - сказал маме хохочущий папа, - пусть у неё появится дополнительный стимул!
- Хотя лучше будет всё-таки, чтобы ты туда ходила вдвоём с подружкой.
Наивный папка! Он не знал, что Наташу одну из дома никуда не отпускают!
Вечером того же дня мы ходили с папкой "на темноту". Так назывался ежедневный ритуал, при котором папа взваливал меня на спину, хотя я уже могла передвигаться самостоятельно, подхватывал меня за ножки и мы с ним шли через плохо освещённый переулок к более светлой улице, на углу которой стояла "наша" скамейка и усаживались считать до ста редко проезжающие машины.
Каждая машина встречалась с восторгом! А между лучами светящихся фар папка учил меня свистеть или рассказывал - обо всём на свете! Разучив в этот раз на два голоса ("художественным" свистом) увертюру к опере Бизэ "Кармен", мы, умиротворённые, обхохотавшиеся над впечатлениями богатого событиями дня, возвращались домой.
В доме вкусно пахло заготовками праздничной еды, но глаза у мамы были "на мокром месте". Приближалось какое-то событие, думать о котором у меня уже не было ни сил, ни желания. Спать.
Утром, едва открыв глаза, я поковыляла к комнате родителей. По всем признакам был какой-то праздничный день и можно было забраться в постель к маме с папой и, прижавшись к горячо любимым "родюлькиным", понежиться и пообниматься.
Дверь, скрипнув, приотрылась и - о ужас! - на меня с удивлением уставился какой-то безумно красивый дядька, а возле него куталась в одеяло какая-то женщина, не такой блистающей красоты, как незнакомец. Он улыбнулся и поманил меня пальцем:
- Ну, иди же сюда, сестрёнка! Давай знакомиться! Я - Олег.
И вскочил с кровати, и поднял меня на высоту своего огромного роста! Он был намного выше моего папы и отличался какой-то немыслимой красотой и мягким, приятным баритоном. Это был сын моего папы от первой московской жены.
Папа слал в свою предыдущую семью алименты, как положено, поддерживая материально своих детей, Олега и Элю, - но Лидия Ивановна, папкина "довоенная" жена, предпочла факт этот скрывать и воспитывала детей в стойкой ненависти к "проходимцу-отцу", по каким-то, одной ей ведомым соображениям...
Когда мои родители проживали в Забайкалье, папа сделал очередную попытку контакта со старшими детьми, и его попытка увенчалась успехом - как раз в это время Олегу, - типичному представителю московской "дворовой шантрапы", грозил в Москве срок, и он с радостью оставил столицу и уехал к папе.
Но там тоже что-то не заладилось, в основном из-за того, что не вышло контакта с мачехой - моей мамой, он не хотел признавать за ней право на существование, - ведь она была лишь несколькими годами старше него! И когда над ним нависла угроза уже читинской тюрьмы, он, прихватив из дому все деньги и тёплые вещи, "слинял" в Москву, оставив родителей без амуниции в пятидесятиградусный мороз...
Я ничего этого, понятное дело, не знала, и когда папа каким-то образом, по-моему, через свою племянницу Соню, которая поддерживала контакты с его московской семьёй, пригласил сына к себе погостить, - я умирала от любви к моему высокому, красивому, вальяжному и барственному брату!
Он был похож на небожителя, - с глубоким, хорошо поставленным баритоном (попевал, как и папа в молодости, в оперетте), с холёной внешностью родовитого барина, с выразительным лицом и холодными голубыми глазами.
И брат отвечал мне взаимностью - он тискал меня, лелеял, совал в карманчик тяжёлые металлические рубли - "на мороженое", и наводил с папой мосты. С тому времени жизнь его с первой женой, которая держала его в строгости, начинала трещать по швам, карьера не складывалась, он был уже запойным алкоголиком... Папа, ведомый родительским порывом, опять пригласил сына к себе.
Всей семьёй мы стоим на вокзале. Папа, мама, брат Валерка, который вот-вот должен идти в армию и я, - волнуемся прекрасным ожиданием встречи с горячо любимым мною старшим братом!
Поезд, пофыркивая и постепенно сбавляя ход, притыкается к перрону, и из него выходит красавец-Олег... с какой-то другой женщиной. Он, оказывается, уже развёлся с первой женой и пригласил с собой, - начать новую жизнь, - свою новую законную супругу.
Римма - особа с испитым лицом, вдвое старше Олега, оглядела по-хозяйски всё выстроившееся перед ней семейство, изобразила на прожжённом лице подобие улыбки и, прикрикнув на замешкавшегося с поцелуями и объятиями со мной Олега, решительно схватила и потащила за собой огромные, битком набитые, "импортные" чемоданы... Начинался кошмар.
(Продолжение следует)