Мой отец дал мне мою долю своего состояния,
И я пошёл дальше, чтобы путешетвовать и жить,
И питьё моё заполнялось вином и женщин
В Нью-Йорке сначала, и затем в Париже,
В мадригалах Буэнос-Айреса и Монте-Карло.
Я было, сломался вконец и потянулся назад, домой,
Заставив моего отца кормить и помогать мне.
И что я мог сказать? То, что я был прав,
Или скажете, что я грешил перед ним и небесами,
Видя, что я был рваным и голодным,
С необходимостью еды и места, чтобы спать?
Ну, он был так рад иметь меня снова,
Поскольку я был его любимцем со дня моего рождения,
То, что он принял меня и одел и накормил меня,
И радовался, что потерянный был найден снова,
И он, который был мёртв, пришёл в себя.
Это не было верно: Меня износило с проживанием,
Слаб от излишеств, расстройств, болезней,
И преследуем видениями умерших радостей,
И жалящим сожалением в течение траченных впустую часов.
Было его прощение всей историей?
И был я спасён для того, чтобы быть прощённым,
Кто продолжал жить на его щедрость,
И взяв, таким образом, долю моего брата,
И кормился грудью и служил и нёс?
Самый позор этого сгноил мою душу,
Совершенство моего отца убило меня!
*
122. Howard Snively
My father gave me my share of his estate,
And I went forth to travel and live,
And drink my fill of wine and women
In New York first, and then in Paris,
In Buenos Ayres and Monte Carlo.
I was broke at last and trailed back home
To get my father to feed and help me.
And what could I say? That I was right,
Or say I had sinned before him and heaven,
Seeing that I was ragged and hungry,
And needed food and a place to sleep?
Well, he was so glad to have me again,
For I was his pet from the day of my birth,
That he took me in and clothed and fed me,
And rejoiced that the lost was found again,
And he that was dead had come to life.
It was not true: I was worn with living,
Weak from excess, unnerved, diseased,
And haunted with visions of joys departed,
And stung by regret for wasted hours.
Was his forgiveness all of the story?
And was I saved for being forgiven,
Who went on living upon his bounty,
And taking thereby the share of my brother,
And being nursed and served and carried?
The very shame of it rotted my soul,
My father goodness killed me!