Светлой памяти моего отца посвящается
Свой первый поход в общественную баню я запомнил на всю жизнь.
Обычно, мы заранее заказывали отдельный семейный номер с ванной и душем, и ходили туда всей толпой: папа с мамой, сестра и я, позже брали и Саньку - Рыжика. Старшие: Люся и Женя были уже слишком взрослыми для такой «коллективной помойки».
Как-то в один из осенних вторников я подслушал, что в следующую субботу мама в баню почему-то не пойдёт, а останется с Надюхой и братишкой дома. А нам, вдвоём с отцом, надлежит идти мыться в общее «мужчинское» отделение.
Ух, ты!!!
Как же тягостно тянулись дни ожидания этого ответственного шага во «взрослый мир»!
Баня у нас, в Вардане, была классная - потому что единственная. Водку местный народ тогда не пил вовсе, да и пивом брезговал - у каждого был свой виноградник. Так что, баня, естественно, после клуба, была вторым заведением по части культуры. Разница лишь в том, что все в ней были абсолютно...
Ну, в общем, понятно, в чём мылся советский народ. А, собственно, мылся он в оцинкованных шайках, которые сначала надо было помыть и обдать крутым кипятком.
Ох уж этот «пикиток»!..
Ещё в «раздевалке» я как-то сразу отметил, что все мужчины, в принципе, устроены одинаково, за исключением общей «лохматости» или отсутствия таковой, и ещё одного, главного отличия.
И «отличие» это, а находилось оно почти на уровне моих глаз, было весьма разнокалиберным. Начиная с того, что по цвету и форме напоминало, извините, сморщенный финик, и до...
Надеюсь, взрослым тётям этого объяснять не надо.
Своими шестилетними мозгами я почему-то, сразу понял, за что уважали моего отца. Впрочем, и иных достоинств у него было предостаточно. Кстати, отец тогда служил начальником местной почты, и в сейфе у него лежал преогромный хромированный револьвер. Но об этом, как-нибудь в другой раз.
- Здоров, Игор Митрич, давно нэ виделис, – прозвучал откуда-то сверху бархатный баритон с армянским акцентом.
- О, Ашот, привет, – улыбнувшись, ответил отец.
- Я слишал, что ти уже пьятого настрогаль.
- Ну, да. Так ему уже второй год пошёл. Сашкой назвали. Вера моя издевается: мол, чёй-то наш «поскрёбышек» рыженьким получился - не иначе как в соседа...
- Маладэць!
Я так и не понял, к кому или к чему относилось последнее слово? Ну уж точно не к рыжему соседу.
Дядя Ашот был тоже весьма уважаемым человеком в нашем посёлке. Но вот почему-то детей у него было всего двое: Люда и Женька. А уж кто-кто, а он-то строгать умел - лучший столяр-краснодеревщик во всей округе.
Тогда я и представить себе не мог, как же это детей-то «строгают»? Но шестое чувство слегка намекнуло. И, опустив глаза вниз, я понял - пятерых мне ну никак не «настрогать»...
В «помоечном» отделении было шумно от русско-армянской разноголосицы и грохота шаек. Отец ополоснул как положено мой инвентарь, налил в него тёплой воды и дал мыло с мочалкой.
- Давай, Вова, мойся сам. Ты уже большой мужик.
Я по-взрослому намылил свою кудрявую голову и до красноты натёр пузо мочалкой. А потом, как все остальные «большие мужуки», попытался круто опрокинуть на себя шайку с водой. Но выше подбородка поднять её, увы, не смог.
Мыло было «хозяйственным», будь оно неладно, и жутко ело глаза. И я, полузажмурившись, попёрся к кранам налить себе ещё воды. Рванул на себя большую деревянную ручку и...
Струя кипятка с шипением врезалась в мою руку... Дикий вопль вмиг заглушил все звуки в бане!
- Пикиток! Пикиток! - визжал я, ну как... Как ошпаренный, а как же ещё?!
На левой кисти мгновенно вздулся огромный волдырь.
Отец, не суетясь, сунул мою обваренную ручонку в холодную воду, наскоро смыл пену с «бестолковки» и потащил меня в «одевалку».
Здесь все стали как-то подозрительно весело меня жалеть и хором твердили:
- Терпи казак - атаманом будешь.
Казахом я отродясь не был, и атаманом быть в тот момент мне почему-то почти совсем не хотелось.
- Теперь ты не Вовка, теперь ты – Волдырь. Хорош ныть, пойдём сдаваться, – подвёл итог отец.
Так на всю жизнь и прилипло ко мне это прозвище – «Волдырь», правда, звучало оно только из уст отца.
По дороге домой боль понемногу утихала. Я шёл в слезах и соплях, но гордый за себя (как-никак, первое «серьёзное ранение») и за своего отца. Я был абсолютно уверен, что даже тот самый знаменитый папа Карло со своей «строгалкой» моему папе «в подмётки не годится». У Карло был всего-навсего один сынок - придурок Буратино.
А мой папа - пятерых «настрогал»!