Я бываю здесь редко, а вовсе не часто, совсем безобидно.
Лишь когда кожа зудит, чтоб меня перестало быть видно.
Здесь темно и накурено, и бармен все трет свою стойку.
Здесь можно выбросить труп свой на вечер, как на помойку.
Ты бывал здесь нередко, хотя и не часто, но дело не в этом.
Называл себя гордо и вслух у(не)рожденным поэтом,
Чтобы нести в мир добро лишь гуманно и альтруистично.
И это казалось тебе (высшей целью?) весьма поэтичным.
Только «гуманно» звучит как «туманно» или «гуано».
И окурки тушились на дне (в желтой мути) стакана.
Ты шутил обо всем, утопая в сатире, словно в сортире.
И голым ходил по моей ни в чем не виновной квартире.
И ужин готовил на девственной кухне моей и невинной.
Ты знал – за углом неумело, заметно не спрятался винный.
И каждый вечер я вижу тебя у себя, сидишь и молчишь.
И мне не понятно – зачем еще здесь (и где взял ключи?).
Ночами ты шепчешь мне что-то про старость и про детей.
И кожа зудит от этих чужих и безвкусных, и странных идей.
Лучше вернись ты туда, где темно, и бармен все трет свою стойку.
И люди бросают себя там на вечер, как на помойку.
Возвращайся туда, где нестрашно упасть налету или в Лету.
И там по-прежнему гордо зовись у(не)рожденным поэтом.
15