Глава седьмая из повести "Не такая"
Я видела застолья с большим количеством алкоголя с очень раннего возраста. Гостеприимный дом моих родителей часто посещали руководители тогдашней Грузии. Иногда я видела, как открывается калитка и по небольшому переулочку, ведущему к дому, неторопливо и с достоинством идут красивые грузинские мужчины в строгих чёрных костюмах с кувшинами молодого пьяного грузинского вина, зеленью и барашками в плетёных корзинах. "К Яну на пленэр" - так это у них называлось. Они были элегантны, умны и воспитаны, - настоящие интеллигенты! Распитие вин бывало очень эстетичным, хотя и упивались до чёртиков! Я очень любила папиных грузин, особенно дядю Юру, - полуполяк, полуменгрел, великолепный скрипач и поэт, какой-то там министр...
- Дорогой Ян! Золотой души ты человек! И блистательных возможностей! Да будет всегда удача, и мир пусть живёт в твоём красивом доме! Пусть близкие твои обогревают твоё сердце своей любовью! Пусть здоровье и радость живут под этой крышей!
Распитие самогона у маминых сестёр, когда мы приезжали в их небольшой городок в директорской машине, гружённой рыбой, грибами, мясом, было намного менее экзотичным и ,тем более, эстетичным, хотя и этот процесс не был лишен для меня прелести.
- Ну, будьмо! Життя прожила, як пiд чужим забором висра**сь, i корабль не поплив... Царство нiбесне мамцi нашiй i батьку!
Пока шло застолье, я гуляла с моими двоюродными сёстрами в саду, выходила с ними на незнакомую улицу прелестного живописного городка, расширяла своё знание мира. Тётки были громкими и скандальными, битыми жизнью. Папу они не любили, но с удовольствием использовали его возможности выучить своих детей, устроить их на работу, выписать машину-другую кирпича на строительство.
Иногда к папе и маме приезжали погостить их фронтовые друзья. И тогда тоже много пили и пели, и вспоминали былое под громкие тосты и звон бокалов. Папа имел феноменальную память: он сыпал именами, датами, событиями, названиями населённымх пунктов и городов, где шли бои, - и всё это сопровождалось неизменными печальными тостами, которые горчили слезой...
- А помнишь, Машенька моя дорогая, как мы во время арт-налётов немца, тяпнув по сто грамм чистого спирта - "сто грамм фронтовых" - спорили, кто кого телом своим накроет, спасёт от смерти?
Брат Олег и его новая жена Римма пили безобразно, по-чёрному, дико и свирепо. Часто дрались у себя в домике, который остался от бабушки. А наутро выползали оттуда в синяках, ссадинах, злые, с похмелья и неохотно плелись на работу. Воровать.
- Римулик! А где у нас бутылочка, солнце? Ходь сюда! Неси немедля, ж*па! Убью!!! Ну, вздрогнули!
Папа поначалу сделал всё, что было в его силах, чтобы помочь сыну устроиться на новом месте: Олег получил должность управляющего городским автопарком, а его жена заведовала секцией меховых изделий в местном центральном универмаге. Но со временем стало ясно, что папин авторитет не всесилен, их обоих заподозрили в растрате и, чтобы не доводить дело до суда, уволили.
Разгорался скандал. Я, будучи ребёнком, любимым всеми, с ужасом наблюдала метаморфозу любимого брата и бесстыдства его жены...
- Эля, дочка! Приезжай! Я знаю, что ты можешь с ним поговорить, привести в чувство! - кричал папа в телефонную трубку, заказав телефонный разговор с Москвой.
И вот мы опять всей семьёй на вокзале. Встречаем мою старшую сестру с мужем Виктором и маленьким сыном Игорьком. С нами на вокзале и брат Олег, - чисто выбритый, холёный, удивительно трезвый. Возле него стоит, вцепившись отлакированными пальцами-щупальцами в рукав, спутница жизни. Она тоже удивительно трезва по случаю приезда московских родственников.
Для неё это нешуточный экзамен - она должна будет произвести хорошее впечатление! По этому поводу Римка, как её за глаза и в глаза звали все, - тоже трезва и ведёт себя прилично.
Первую жену Олега, - серьёзную, строгую, державшую его в "ежовых рукавицах", в московской семье любили. По какой причине мой брат скоропостижно развёлся и женился на кассирше из ГУМа, выпивающей, страшной, намного старше его, хулиганистой люберецкой Римке, - ни у кого в голове не укладывалось...
Я во все глаза вбирала в себя мою неизвестную старшую сестру Элю, её красавца-мужа и прелестного сынишку. Гордость просто распирала меня! Ну, посудите сами: за такое короткое время у меня вдруг появились старший брат и сестра, - умная, рассудительная, сдержанная! Особенного внимания с её стороны к себе я не чувствовала, скорее всего, она ревновала меня к папе, но папу она явно обожала!
Мы все провели потрясающий месяц вместе - с разговорами, застольями и песнями в июльской зелени сада, с жадным общением папы с дочкой, которая выросла без него... Счастливы были все, кроме мамы. Я часто замечала, что мама тихонько плакала, не зная, как реагировать на колкости этой, внезапно свалившейся на её голову, оравы из папиной прошлой жизни. Папа предпочитал в этот период неприятных моментов не замечать.
Олег с Римкой не пили за весь этот период. Жизнь налаживалась.
Тем же летом папа пригласил к себе и двух своих братьев, оставшихся в живых, - дядю Илью и дядю Лёву. Дядя Илюша жил на Урале тихой размеренной жизнью. Он рано женился и уехал из белорусского еврейского местечка, что и спасло ему жизнь в мясорубке оккупации. А дядя Лёва всю жизнь играл в Большом театре в Москве на трубе, и это тоже было его счастливой картой.
Было удивительно интересно рассматривать папу рядом со старшими братьями, - они не обладали папкиной харизмой и блеском интеллекта, но были удивительно похожи друг на друга! Маленькие, рыженькие, белокожие. Папка, правда, был намного полнее по комплекции: шутил, что он весь в свою толстую еврейскую маму...
Папа обожал рассказывать за столом еврейские анекдоты! Делал он это мастерски. И когда все присутствующие ухохатывались до слёз, он вдруг делал круглые глаза и смущённо говорил:
- Ой, девочки! У меня от смеха прямо матка опустилась!
И все опять взрывались хохотом! Я не знала, что означает эта фраза, но мне ужасно нравилась реакция присутствующих, и я хохотала вместе со всеми!
Я впервые встречалась со столь многочисленной еврейской роднёй. В доме зазвучал незнакомый язык, пелись неизвестные мне песни. На мои вопросы папа только отшучивался:
- Запомни, Вика! Ты - человек мира! Не заморачивайся насчёт национальности. Поверь своему папке - и проблем у тебя не будет. Я тебя записал русской (при маме польке-украинке и папе еврее!). Скажешь мне потом спасибо!
Мои старшие брат и сестра тоже себя не идентифицировали с израилевым народом, хотя фамилию взяли папину. В знак уважения к нему, я думаю.
Итак, все были счастливы. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. И вот поезд увозит от нас гостей. Мы ещё вытираем слёзы расставания, а Олег с Римкой уже вприпрыжку бегут к своему домику навёрствовать упущенное...
Этот запой был самым жутким и агрессивным.
- Скорее, скорей иди сюда! - силой затащили меня родители с улицы в дом.
Брат с женой пили беспробудно уже неделю, почти не выползая из своего убежища. Изредка Римка, испитая, нечёсанная, вся в синяках, выползала наружу набрать ведро воды из колодца, грозно косила подбитым глазом на дом, грозя кулаком каким-то неведомым врагам и спешно бежала на крик:
- Где ты, падаль? Ходь сюда, скорее, сказал! Фас!
- Бегу, бегу, моё солнышко! Бегу, мальчик мой ненаглядный!
В тот день, я ничего не успела сообразить, когда вдруг поняла, что мы все, - папа, мама, брат Валера и я, - сидим, забарикадировавшись, дома, а в саду, размахивая топорами и лопатами, прыгают вокруг костра в каких-то безумных скачках Олег и Римка.
Я смотрела страшный сон! Вся мебель в их домике была уже изрублена, окна и дверь выбиты, а мои родственники скакали в саду практически голые в белой горячке и с воинствующими криками.
Был поздний октябрь. Беда подбиралась к дому. Сделав факелы из подручного тряпья, пьяные супруги пытались поджечь нас в запертом доме, предварительно обрубив телефон и подперев входную дверь лестницей из сада.
Вскарабкавшись на крышу, Римка рубила топором черепицу, а Олег разбивал со страшным шумом окна в доме. Этот шум нам и спас жизнь. Соседи вызвали милицию и пожарных.
Их увозили, с завязанными рукавами в сорочках для сумасшедших, в машине "скорой помощи". Они злобно отбивались и орали, что всё равно всех порешат, особенно папочку с его "голубиной душой"...
Папа плакал. Я ещё с месяц заикалась.
Уехали они тихо, не простясь, в Москву, спустя месяц, по выходу из "дурки".
Эля тоже обиделась на папу, что он не спас сына... Жаль, что она не сидела с нами в том поджигаемом доме. Тогда, может быть, понимала бы больше...
Московская семья отпала от папы, как отсохшая ветка. Олег плохо кончил в Москве в какой-то канаве... Эли тоже уже давно нет на этом свете. Я всегда чувствовала что-то кармическое в этом разрыве моего замечательного папы со своими старшими детьми.
(Продолжение следует)