Ты снова в себе, только пальцы касаются клавиш,
Познав высоту, чтобы после разбиться о камень.
Ноктюрны Шопена сменяется «Грёзами» Листа.
Ты вроде бы здесь, но, как утренний дым, ускользаешь,
Оставив меня с сожалением и сквозняками.
И звуки, как ветер, срывают последние листья.
На миг я увижу вокруг только голые стены.
Как будто весь мир скоро станет нагим и пустынным.
Лишь солнце прольёт изумруды над северным небом,
Отбросив на вечные льды воспалённые тени.
Но я, несмотря ни на что, дорисую картину
В которой увижу свой путь не таким уж нелепым.
Откуда нам знать, кто построил в песках пирамиды,
И как поднялись валуны и сложили вершины,
От душ неизвестных впитавшие соль и тревогу.
Рыдает «Bohemia», сжав временную орбиту.
Раскатистым эхом из бездны земного кувшина
Является «завтра», рождаясь до нужного срока.
Известно, что Жизнь коротка и щедра на бемоли.
Помечены дни наугад неизвестной печалью
О том, в чём из страха свободы себе отказали.
Когда-нибудь в облачном небе заплещется море.
И ангел уставший присядет на айсберге чайкой,
Оплакав потерянный рай ледяными слезами.
Тогда механизм у часов наконец проржавеет.
Навечно застынет в «сейчас» беспокойное время.
Рассвет изнутри доберётся до периферии.
Я тоже подвинусь к роялю и, взяв чуть правее,
Забуду о том, что мы вечно не там, и не с теми.
И ты, наконец, улыбнёшься. Быть может, впервые…