«Сейчас такое настало время, что решительно невозможно быть за кого бы то ни было в этой схватке высших сил отнимающих наш короткий век. И человек лишь только и может метаться между алчущих, выступая поочередно против каждой силы или вот так вот сидеть на веранде за чаем с вареньем», – заговорил вдруг Митя, молчавший весь вечер.
Все тогда обратили внимание на него: столичный студент Трошин, инженер суконной мануфактуры Антонов, странный Гольдберг, про которого все были уверены, что он пишет в жандармерию, весёлый отец Иона.
Даже Варенька никогда ранее не замечавшая Митю, посмотрела на него долгим взглядом, от которого Митя разволновался.
В словах Мити открылось сидящим на веранде, что-то новое, а Митя раскраснелся и заговорил совсем длинно:
«Дело не в том, что у человека есть мнение, позиция, моральный стержень, говоря штампами, мечта, наконец, о чём-то большом и светлом не только для себя, а для всех людей и он ради этой мечты готов погубить несколько тысяч.
И дело не в том, что человек может изменить своё мнение: был, допустим, левый социалист и неожиданно записался в центристы».
«Ужас!», – выдохнула Варенька, но Митя решительно продолжил, лишь мельком взглянув на неё, но не в глаза, а в целом:
«И даже не в том дело, что человек взял и грубо попрал идеалы, которым сам же служил, сидя за чтением журнала или в земском собрании.
Я сейчас страшно скажу: даже предательство близкого друга – иудин грех…»
«Нет уж, позвольте», – перебил Митю отец Иона.
«Пусть продолжает, – осадил Иону капитан Стрыгин, – просим Вас, говорите».
«...или предательство отца – грех Павлика Морозова (который, похоже, вообще ни при чём, кстати) не нам судить».
Дело совсем в другом.
Представьте только, что чудная веранда, где мы говорим, не стоит сейчас среди берёз в саду с прудом и лягушками, а тащится по дороге в Саратов, будто конный экипаж».
«В каком-то смысле оно так и есть, – сказал столичный студент Трошин, – на днях из Лейпцига пришел листок научного общества на немецком языке, – Трошин сделал паузу, но никто, казалось и бровью не повёл и ему пришлось продолжать, – некий господин Эйнштейн обобщил пространство и время в единое четырёхмерное измерение, где состояние покоя невозможно, ибо время движется с постоянной скоростью и лишь вблизи больших звёздных масс искривляется …»
«Это мы давно знали, про состояние покоя, – пробормотал инженер Антонов, – но что же, Митя, наш конный экипаж в Саратов?»
«Мы все в нём сейчас едем, – продолжал Митя, – говорим между собой обо всём, спорим, защищая свои идеи как лучше и правильней нам добраться в Саратов. И зачем-то один из нас сталкивает кучера и принимается стегать коней.
Потому что разве важны наши споры, если нам всем просто нужно быстрее в Саратов – в одно общее место и возражений на этот счёт ни у кого нет».
«Крайне любопытно. И что же?», – спросил капитан Стрыгин, глотнув чая и взглянув на Варю, которая, не отрываясь, смотрела на Митю.
«И наш экипаж перевернулся и рассыпался на дорожных ухабах. И мы все, каждый из нас со своими идеями, как нам лучше прибыть в Саратов вдруг оказались каждый сам за себя, каждый сам с собою в голой вечерней степи. А ведь как было хорошо нам трястись неторопливо по воле простого деревенского Степана, тёмного глупого мужика», – закончил Митя.
«Да он, поди, ограбит теперь нас, Степан-то», – сказал странный Гольдберг.
«Да что же в нём глупого? Простой и тёмный, но совсем не глупый», – сказала Варенька неуверенно , потому что какое-то новое чувство вдруг коснулось её, медленно нарастая.
И вдруг Варенька поняла, не прекращая смотреть на Митю, что он и есть тот человек, с которым, пожалуй, можно прожить всю жизнь. Да хоть и на этой веранде среди берез, под кваканье лягушек вечерами в ожидании первой звезды.
Если научить Митю правильно носить сюртук, держать ровно спину, менять каждый день рубашку и поправить эту его неловкую манеру морщить лоб и поджимать правый угол губ при разговоре.
Да, пожалуй…
====================================================
Антон Павлович Чехов для «Уездный корреспондент», 2015.