«Смерть иногда бывает карой, часто – даром, а для многих – милостью».
(Сенека)
«Первый, самый важный и непреложный факт – по смерти тела жизнь продолжается – утвержден и религией, и наукой». (Калиновский, 1991)
«Мысль о непредсказуемости конца тревожит наши сны и страшит нас напоминанием о хрупкости нашего тела и о вековой тайне души».
(Неизвестный автор)
До того невероятного случая, который со мной произошел, я был полностью солидарен с жизненной позицией убежденных атеистов и людей, начисто лишенных суеверий. Хотя порой довольно таки соблазнительно манят нас предсказания и пророчества. Такова уж натура человеческая. Разве кто-нибудь поверил бы в то, что подобный сон, который приснился мне однажды, мог воплотиться в реальность. И я не поверил. Но почему-то память о нем оставалась жить во мне, и, время от времени, в голове моей что-то щелкало и, будто бы, звенела туго натянутая струна. Я вновь отчетливо видел свой сон. Какая-то неведомая сила прокручивала его мне, словно, старую киноленту. Если бы это был сон о мечте, детстве, любви, о чем-то необычном, несбывшемся, долгожданном или желанном, каждая встреча с ним приносила бы мне радость. Но этот сон был о смерти. Только была она несостоявшейся.
Я умер, но оставался жить. Я продолжал видеть окружающий меня мир, дышать, чувствовать вкус пищи, двигаться, плакать и смеяться, но я был ОДИН среди людей. Я был мертв, мертв для них. Меня не видели, не замечали, со мной не здоровались за руку, на меня не наталкивались прохожие – они проходили сквозь меня и я, словно, растворялся в них при столкновении. Но самое ужасное заключалось в том, что меня не слышали.
В этом мире я был ничем. Ни птицей, ни ветром, ни домом и ни листом, и даже не соринкой на тротуаре. Я был пустотой, но при этом я продолжал видеть, слышать и чувствовать. Я стал жить, а, вернее, существовать, как в ночном кошмаре. Но при всем ужасе, охватившем меня, я вдруг ощутил несказанное блаженство, какое, видимо, испытывают лишь в раю.
Неожиданно я осознал, какие преимущества таит в себе подобная смерть. И как же я должен быть благодарен судьбе за то, что моя жизнь получила именно такое продолжение. Ведь, судя по всему, теперь я вечен. Мне не грозит встреча с могильными червями, и я не обречен, как все, на обыкновенную смерть – беспросветную тьму и бездонный мрак.
Мой разум жив, и пусть я один, но все же нахожусь среди живых людей. Я имею возможность наблюдать за ними, оставаясь невидимым. И мне теперь ничего не нужно, я не обременен, как при жизни, мелочными заботами, каждодневными проблемами, суетными желаниями, стремлениями, радостями и неудачами.
Отныне я просто зритель. А весь мир для меня – театральная сцена. Как же все-таки прав был гениальный Шекспир, назвав мир театром, а людей – актерами. Будучи в живых, я и не подозревал, что и сам являюсь действующим лицом грандиозного вселенского спектакля, поставленного невидимым режиссером. По сути, в жизни все происходит по классическим законам театра. Все роли распределены заранее, каждый знает свое место, свой выход, свою реплику. От таланта и способностей каждого зависит его будущая судьба и благополучие. И вполне естественно, что каждый в глубине души верит в то, что он лучше других, и надеется исключительно на главную роль. Каждый мечтает о славе и богатстве. Но, увы, количество главных ролей всегда ограничено, и счастливчиками становятся единицы. Большинству же приходится оставаться на вторых и третьих ролях, а зачастую пополнять безликую армию статистов. Те же, кто берется оспорить решение РЕЖИССЕРА, рискуют оказаться за дверьми ТЕАТРА.
И вот, в страхе остаться незамеченными и недооцененными, несчастные АКТЕРЫ бегают и суетятся, лебезят и пресмыкаются, доносят и совершают подлости. Они способны на все ради того, чтобы добиться вожделенной роли, а потом не лишиться ее.
Но жизнь торопится, несется сломя голову, а люди мчатся с ней наперегонки и, как правило, не могут догнать. В этой немыслимой, изнуряющей погоне они забывают свой текст, слова, сочиненные кем-то, вдруг неожиданно куда-то пропадают, выскальзывают из недр памяти, как мыло из рук. В панике АКТЕРЫ начинают пороть отсебятину, произносить чужие реплики и монологи. Таким образом, они теряют свое лицо и становятся марионетками, которых уже другие АКТЕРЫ дергают за нитки.
Когда же я снял маску и перестал быть участником разыгрываемых жизнью представлений, моя странная смерть предоставила мне непривычную роль ЗРИТЕЛЯ. В результате для меня настежь открылись двери человеческих душ, ведь они закрыты для живых. Только тогда я по-настоящему понял, что есть человек и его жизнь. И мое сознание неотрывно стала пытать навязчивая мысль о том, что, умерев подобным образом, я был обречен на нетленность, а, следовательно, на вечную обязанность быть очевидцем бесчисленных человеческих трагедий, бесконечных войн, смен эпох и формаций. Но самое страшное, что мне ежедневно придется быть свидетелем гнуснейших проявлений людских страстей: лжи, предательства, лицемерия, ханжества, цинизма, пошлости и разврата. И ВСЕ ЭТО будет расти и шириться на моих глазах, достигая гигантских масштабов. И ЭТОМУ не будет конца, так как не будет конца мне.
Осознав весь ужас своего положения, я проснулся, но, еще не успев этого осознать, сразу же умер.
Меня хоронили на далеком загородном кладбище. Оно простиралось на многие километры среди волнистых широких полей, усеянных могилами, тесно прижимавшихся друг к другу. Перед взором представала несравнимая по своей величественной безысходности картина: тысячи крестов и надгробных плит без конца и края. Бодрые, энергично-деловые распорядители похоронных процедур вели за собой группы родных, близких и сослуживцев усопших к местам захоронений. Последние слова прощания, последние всхлипы и причитания, последние горсти замерзшей земли, со злорадным грохотом бьющиеся о крышку гроба.
Вот и ВСЁ. Закопали. Это было во сне, это было и наяву. Мой сон был явью, так как я жил в нем и в нем я умер.
На поминках, как это обычно бывает, сначала все грустно молчали, понуро потупившись в свои тарелки, наполненные традиционной кутьей. Затем выпив ледяной водки из запотевших рюмок и закусив ее маринованным огурчиком, скорбящие стали помаленьку приходить в себя. На их лицах уже украдкой вспыхивали улыбки. После третьей рюмки все разговорились, а после пятой началось всеобщее веселье. Признаки прекрасного расположения духа уже не сходили с лиц, которые еще час назад несли на себе печать неподдельной скорби. Кто-то уже даже не мог сдерживать свой смех. А лучший друг покойного, изрядно его помянув, тайком целовался на лестничной клетке с безутешной вдовой.
Лето-осень 1985
Апрель 1986
12.06.2015