Глава двадцать третья. Капли чёрного воска
Штефансдом. Символ Вены. Камни дышат веками. От них веет крестовым средневековьем, прощальным холодом.
Собор — сама молчаливая мудрость.
Годы промчались мимо с непокрытой головой.
Боль и нежность, страх и коварство вымаливали себе здесь прощенье. Они перемалывались в пыль и прах, впивались в стены храма, закупоривая своей жалкостью каменные поры. Они рассыпались ни во что у этих холодных ступеней, боясь переступить за черту бытия.
Под сводами звучала вечная музыка.
Какой я музыкой разбужен! Звучит собор. Плывет луна. Она в сетях брабандских кружев, что утром подняты со дна… Я целовал губами крестик. Вступали скрипки и гобой… О, Боже, мы в одном оркестре. Ты говорил со мной, со мной.
«Вот здесь, совсем рядом, — думал я, — стоял маленький Моцарт, приехав с отцом из Зальцбурга. Как и меня, его сковывала божественная немота храма. Бог молчал. И Моцарт молчал. Два божества. Два творца...»… Потом один из них сопьётся...
И, может быть, возле этого храма стоял семидесятитрехлетний Антонио Сальери перед тем, как вскрыть себе вены и попасть в «психушку». Я не знаю, какие чувства двигали им в тот момент. Я не знаю, навещали его там все семь дочерей или забыли, и помнил ли он Моцарта, который умер за 32 года до его помешательства… Этого не было в чернильных клеточках Бата. Володька не мог этого знать, хотя и слыл ходячей энциклопедией.
Но я слышу шаги за спиной. Я слышу шаги оркестра… Звуки музыки не могут исчезнуть. Они вознесены к небу, и когда-нибудь, отраженные светом звезд, вернутся на землю. Вернется музыка, слова и краски… и женщины любимые, их ласки… и шелк волос, и щебетанья лент, и банты белые, и губ прощальный плен…
Здесь люди учатся понимать друг друга по губам.
Одни приходят сюда за утешением с молитвой в сердце. Все давно сказано, мой друг.
Священнослужитель в белых одеждах почему-то первым выбрал меня из толпы.
Ладони сами сложились у груди.
Сами собой закрылись глаза.
Я почувствовал на губах его поцелуй. Боже, за что?!
А услышал я голос Бата, оттуда, из далекой юности:
Пиши.
Пишу. Стихом пишу и прозой.
Пиши.
Пишу. И кистью и резцом.
Пиши.
Пишу. Единственную просьбу
Навеки исполнять я обречен.
Мне стало трудно дышать. Мне было больно и одиноко. Душа, как будто повинуясь дирижерской палочке, улетала под своды храма, пытаясь сбросить вниз бренное, изуродованное земными страстями и желаниями тело. Я знал, что счастливые минуты можно пересчитать по пальцам, а для райских дней рассыпан песок на берегу, но я не остался счастливым счетоводом навеки. Мне жаль своих слез, своих воспоминаний, чувств. Господи, прости, но я не хочу превратиться в плюшевую игрушку, набитую золотым песком, оставь мне чуточку моих опилок… Навеки, навеки… Кто, вообще-то, сложил эту навозную кучу… Кто взял Время, поделив его между смертными и богами? Откуда взял? Куда собирается нести?.. Я не первый, кто задается этими вопросами… Мне не обязательно знать… хочу почувствовать… Я имею право, если ты дал мне сердце, научил думать и поступать вопреки разуму… Почему ты так далеко друг от друга расставил эти звезды, эти души, эти весны, эти белые, белые облака?..
Я почувствовал, как меня пронизывает музыка. Бешеные аккорды разрывают ушные перепонки. Виски стучат. Вот-вот вскроются вены, и хлынет кровь, а из небесной воронки в них перельется тихая и нежная музыка вселенной, и я снова стану маленьким-маленьким, каким и положено быть человеку, свернусь калачиком в утробе мира... Как человек ничтожно велик для него: песчинка с гордыней горошины…
Постой, Господи, еще рано!.. Я дал подписку жить.
Уже ль все в жизни было зря: крещенье, первое причастье, колесованье в одночасье и прочий бред календаря?!.
Я вышел из собора.
В руках у меня был кипарисовый крестик с чередой бусинок, а в сетях ушных раковин застряли слова: «Отпускаю тебя голодать… или – глодать кость - сахарную – как облака – все-таки – гость…».
И снова мир наполнился обыденными красками.
И снова нужно было спешить, спешить, спешить….
Люди, замрите! Остановитесь, часы! Зажгитесь, фонари и свечи! Пусть капает воск на снег, на ваши плечи. Так мягко и тепло нас обволакивает вечность, как нечисть, что мы не успеваем дышать, любить, просто быть чуточку счастливей, беспечней.
Люди, остановитесь!
Люди, вслушайтесь в волшебную музыку, ведь если она есть, это зачем-нибудь нужно. Значит, без нее нельзя жить. Без нее не живут ни трава, ни листья на деревьях.
Несите ее домой на руках, взлетайте с ней по тяжелым ступеням.
Моцарт, послушайте, Моцарт, дайте мне вашу руку. Я знаю, как тяжело остаться с Богом наедине!.. Повторяйте за мной: «На состраданье век мой скуп. Я остужу свои ладони в огне гармоний и агоний … Я оторву тебя от губ…».
Я зачем-то полез в боковой карман и неожиданно для себя обнаружил в нём блокнот. Ведь помню же, что у меня отродясь не водилось блокнотов. Каждый лист был снабжен типографской шапкой: «Слушайте музыку будущего!..». Странно. Очень странно. Кто бы это мог написать?..