я думал, забыл монохромный гул
и никогда не вернусь
на тот неудобный холодный стул,
в густую зимнюю грусть,
в которой асфальт заболевших слов
трещит под надрывный крик.
и сердце пьет крепкую воду снов,
не разжимая зубов.
прости, не проси меня ни о чем
я стар и могу солгать,
что все еще рад предложить плечо
тому, кто любил мечтать.
теперь я усталый больной никто
на облаке от сигар,
продавленный страхом большой диван
в пыли. и смешон, и рван.
и если под шум тишины в ушах
катком нарастает стон,
одежда души расползлась на швах,
но не иду на поклон,
я - что тот высокий стальной тростник,
отважный лихой смутьян...
то до смешного легко объяснить:
мне нужно чуть меньше пить.
пожалуйста, дай один на один
застыть в синеве окна.
пусть сникнет в нем то, что я наплодил,
коснувшись, как раньше, дна.
потухнет твой свет в моем кулаке,
прижатом к пустой груди.
и я пенопластом всплыву наверх.
дерьмом, чтоб и смех, и грех.
но нет, я все вру: ты - истомный стон,
хрусталь на щеке в ночи..
мы вместе рвем совесть и честь с погон,
мы вместе с тобой ничьи.
не гасни, не плачь, не сникай, мой друг,
гори, как свеча, гори!
смотри: я черчу своей кровью круг
и спать стелю в келье слуг.
во мне поселилась виолончель,
поет в унисон дождям.
внутри с каждой нотой все глубже щель
и больше на сердце ям.
я думал, забыт монохромный гул,
закрыт на замков замки.
но вот он, стоит тот знакомый стул,
который мой мир замкнул.