ПОЭТЫ О ЗЕМЛЕ КУЗНЕЦКОЙ
*Василий Дмитриевич Фёдоров*
Промчится время – много, много лет,
Посмотрят люди, спросят мимоходом:
— Откуда он? —
И скажут им в ответ:
Он марьевский
И поступаю и родом.
Эти стихи Василия Фёдорова когда-то удивили критиков: поэт гордится тем, что он из безвестной деревни. А это был манифест целого направления в поэзии: говорить о возвращении домой, к истокам, к корням. В этой любви было покаяние Блудного Сына: «Я бросил ветку В речку-реченьку С моста, гремевшего над ней, Чтоб ветку ту прибило к вечеру Под окна матери моей».
Земляки Василия Фёдорова узнают в его поэмах знакомый пейзаж. В поэме «Седьмое небо» река Яя увидена из космической дали. (Тогда ещё не выходил в открытый космос земляк поэта космонавт Леонов). Покидая Землю, прежде всего родную речку вспомнит лирический герой поэмы, повинился перед нею и вот заклинает её:
Налимовая,
Пескарёвая,
Да сохранятся на века
Твои глубины окуневые
И черемшовые луга.
Да не иссякнет вод течение,
Да будут дымкой голубой
Ходить туманы над тобой
И зоревые и весенние.
Лирика Василия Фёдорова учит точному и глубоко элегичному восприятию природы. Oна полна чувства невосполнимой потери. А лучшая из его поэм — «Седьмое небо» — поэма о тяжбе земного и небесного в душе современника, о земной любви и нашей космической вине перед землей-матерью. Эта поэма прихотлива по композиции, единство её — в лейтмотивных картинах малой родины. Творческий эксперимент поэта здесь — поместить лживое, конкретное чувство родной деревни в космическую раму. Из невероятной дали, со звезды Веги, видит герой-автор родную деревню, её окрестности, речку Яю.
Что же даёт такой условный сюжетный ход? Поэма вся – о цене ycпеxa, о постепенной утрате пленённой «чувства первичности» земного. Красота и сила – конфликт этот не раз … в стихах Василия Фёдорова. Вечная красота и сегодняшняя польза – чему отдадут предпочтение люди. Вот суть нравственного выбора в стихах поэта-сибиряка. Особенно ясно он отразился в поэме «Проданная Венера». Ясно, что такой замысел мог родиться только дома, на малой родине поэта – в Кузбассе. Это картины земли, отданной на заклание Машине, красоты, которую обменяли на сегодняшнюю пользу.
Нельзя не заметить двойственности чувства лирического героя и в этом — правда времени. Когда-то шедевры мирового искусства, хранившиеся в музеях России, большевистское правительство обменяло на машины. То была эпоха первых домн. Важное напоминание «Мол, помните, когда здесь рыли Для первой домны котлован, она плыла за океан. Навстречу ей машины плыли». Для современника, человека конца века, здесь нет проблемы: такой обмен кажется чудовищным. Но поэма «Проданная Венера» напечатана в 1956 году, и поэт — во власти времени. Так родился парадоксальный мотив, кажущийся теперь неоправданным: «3а красоту людей живущих, за красоту времен грядущих мы заплатили красотой». Тут широкое поле для полемики: точно ли для лучшего будущего пожертвовали мы Красотой или, на-против, отдалили тем самым eго. Ответ поэта не оставляет сомнений: пожалуй, тут он не «вечности заложник», а пленник времени. Впрочем, иной ответ на такой вопрос в ту пору и не был бы напечатан, такой был склад, дух эпохи.
Родная Марьевка для поэта - источник просветления. В рассказе о ней нет никакой отвлечённости, и тем не менее, лучшие стихи книги «Марьевские звёзды» справедливо оценены некоторыми критиками как философская лирика. Но встреча с родной деревней вызывает в лирическом герое не восторг, а стеснение сердца, чувство вины.
Свет-Марьевка!
Но где же радость?
Где теплота?
Где встречи сласть?
Томительная виноватость
В груди отравой разлилась.
Любить малую родину так же естественно для нравственно полноценного человека, ну как любить мать. Но о суматохе жизни для них как-то не остаётся времени. Герой-поэт то пролетает, то проезжает мимо родного дома и остаётся послать весточку.
Я бросил ветку
В речку-реченьку
С Моста, гремевшего над ней,
Чтоб ветку ту прибило к вечеру
Под окна матери моей.
Огни зажгутся в Яя-Борике,
Когда она с поклоном дню
Сойдёт к реке помыть подойники
И тронет весточку мою.
В снах, в фантазии человек то и дело возвращается домой, к своим истокам, к родникам детства, а в реальности живёт в большом и, в сущности, чуждом городе. Он давно мечтает вернуться и лучшую часть жизни провести дома, но так и уходит из жизни с этой неисполненной мечтой. Так и умер Василий Фёдоров, не успев вернуться окончательно. Так же не успел вернуться домой Василий Шукшин, а раньше него – Николай Рубцов. Эти художники-современники, пожалуй, ближе всего по мироощущению Василию Фёдорову. По тематике, «деревенской», их относили к одному направлению. Их объединяет прежде всего скептическое отношение к мифолотеме «научно-техническая революция».
Сергей Есенин, о котором много и с благоговением писал Василий Фёдоров, сказал для всех поколений поэтов: «Знаешь, почему я поэт?. У меня родина ecть. У меня Рязань. Я вышел оттуда и, какой ни есть, я приду туда же». Это была отповедь имажинистам, беспочвенным «переворотчикам» всего естественного, жизненно-органического. Надо слышать полемические выпады и в высказывании Василия Фёдорова. «У каждого поэта для его любимой местности должен быть некий фокус красоты, то есть место, откуда красота видится наиболее ярко. Для меня это Назаркина гора около Марьевки. С неё я часто смотрю и не могу на¬смотреться на знакомые с детства картины природы. Они для меня как простой хлеб, не сдобренный излишними пряностями. Сладости и другие специи слишком быстро избивают оскомину. Марьевка с её людьми и природой мне никогда не надоедает. Она возвращает мне чувство первичности». Заметим, однако, что это первичное чувство земли у нашего земляка связано с чувством космического размаха жизни. Наверное, в этом сказался опыт века. Чего бы стоили все звёздные игры без теплого дыхания земли?
Мир Веги идеален, но бедная родная Земля привлекательнее, она мила неброской красотой, глубже западающей в сердце.
В космическом масштабе малая, такая беззащитная Земля вызывает у поэта чувство жалости, точнее, — сострадание. Издали она показалась рано состарившейся матерью – кое-где ещё в остатках былого народа, а где-то и в лохмотьях. Ну, совсем как одинокая, покинутая женщина – «накрутилась, дымом накурилась, лечебных наглоталась порошком»! Так можно сказать только про мать-одиночку, от которой отвернулись взрослые дети. Так она обобрана, так вся выложилась на них, а им до этого и тела нет.
О Земле-планете говорит поэт как о рано постаревшей матери, о вине детей и о неблагодарности их: «Ещё бы жить да жить моей планете, Ещё б сиять сиянием чела, Когда бы не изматывали дети, Что в звёздных играх юной зачала». Сложное, двойное видение: звёзды домашние, понятные и беспредельно далёкие одновременно. Не случайно книгу «Марьевские звёзды» критика и восприняла как своего рода манифест, творческую программу. Это открытие поэта стало очевидным, когда появилась лирическая книжка Николаи Рубцова «Звезда полей». Но «Марьевские звёзды» были раньше, а пафос — тот же: «Здесь всё зримо, здесь жизни основа основ, Мне становится как-то намного яснее».
Василии Дмитриевич Фёдоров родился в Кемерово в 1918 году, а детство и отрочество провёл в деревне Марьевке на Яе. Внимательный читатель замечает в его стихах и поэмах чувство ущерба наносимого земле родной, явно родившееся из наблюдений на малой родине. Прощаясь с родной деревней, поэт обещает остаться марьевским везде и всегда. Речь здесь о нравственно-духовной «осёдлости», не надо толковать эти стихи буквально. Но тяжба земного и космического — отличительная примета поэзии Василия Фёдорова, чья известность пришлась как раз на время первых полётов в космос. Пожалуй, вот это обилие образов и мотивов вселенского масштаба и отличает его от других «деревенщиков». К этому относились по-разному. Так, поэт А. Прокофьев с некоторой досадой спросил о поэме «Седьмое небо»: «Зачем себя понесло на эту Вегу?» В самом деле, если лучшее в поэме тема милой родины, тихой речки, отцовский дом, — зачем картины Веги? А если это поэма о любви, опять же Вега, кажется, ни при чём. И только весь контекст поэм и лирики В. Фёдорова помогает уяснить масштаб обобщений автора. Он писал о цене успеха, о вине перед землей, о неизбежной утрате «чувства первичности». Красота и сила, прекрасное и польза — это очень актуальная тема, это эпохально значащий конфликт, позволяющий измерить все достижения критериями красоты и человечности.
Смирение перед малым, родным рождает покаянную исповедь. Основная стихия в поэмах Василия Фёдорова — лирико-исповедальная. А обращение к космической теме даёт новый масштаб чувству прощания с землёй:
Земля моя,
Моя родная Русь,
Везде с тобой
Моё земное сердце.
Неужто я,
Когда домой вернусь,
Услышу плач
И стоны погорельцев?
Земля моя,
Тревожно мне порой,
Как будто в тесном доме
Без привычки
Детей своих оставил за игрой,
И не прибрал,
И не припрятал спички…
В стихах Фёдорова нельзя не заметить трагических мотивов. Поэт острее других видит, чувствует красоту земли, но и больнее других окликается на попрание её, ведь «всё несовершенство мира лежит ка совести его». Для грани 50—60-х годов вызовом звучали его слова: «Не надо пугаться грустных, а порой трагических стихов. Трагедия — удел лучших, передовых. Она не помешает нашему оптимизму». Можно, конечно, посчитать эту формулу «конформистской», несколько в духе казённого оптимизма. Но ведь для того времени это былo явно «еретическое» высказывание. Первая книга стихов Василия Фёдорова была оценена тогдашней « ударной» критикой как ущербная, «декадентская», не отвечающая духу комсомольского энтузиазма переделки всего на свете. Именно за обращение к «вечным темам» и набросилась советская критика на молодого поэта-сибиряка. Само отсутствие ритуального бодрячества воспринимался как чуждый советской поэзии дух упадка, пессимизма. Поднаторевшие в обличительных штампах критики обвинили поэта ещё и в» эстетстве». Да и позднее, в 50-60-е годы, многим литераторам стихи Фёдорова казались несозвучными эпохе. Только к концу 60-х годов к нему пришла настоящая известность, до этого его путь в литературу был нелёгким. В чём же причина? Явно в том, что не было в его стихах той «секундоверной» эстетики, которая стала модной в конце 50-х и долгое время господствовала. И поэт спрашивает современников:
Куда спешим?
Зачем?
Познать ли новый век
Или поспеть к беде,
К ковчегу Ноеву?..
Было время, да и не ушло оно ещё, — поэзию представляли как своего рода спортивный азарт, приёмы кулачного боя. Но позиция подлинного поэта всегда одна: «В поэзии не значат ничего боксёрские и прочие приёмы». На этом пути поэзия перестаёт быть собой, подменяется чем-то другим — уходит от тишины и мудрости, впадает в ложные соблазны. Как никогда раньше, важен сейчас «компас», природная интуиция добра и красоты: «Время, переживаемое нашей планетой, невероятно сложно. С одной стороны, высокие достижения ума, научных и технических открытий... с другой — падение в скотство, распад личности, тупая жестокость войн, убийство ни в чём не повинных людей, жаждущих только того, чтобы остаться самими собой».
Чем же спасается человечество? — Красотой, — отвечает Василий Фёдоров — вполне в духе позднего Достоевского. Нет, поэт-сибиряк вовce нe проникнут христианским чувством, в этом смысле он — человек своей, советской, эпохи. Но вполне христианским кажется его чувство смирения перед земным, перед жизнью. Испытание красотой — так можно обозначить сюжет большей части стихов Василия Фёдорова, всех его «книг любви».
Человек способен оценить чудо жизни по величине своей души, надо уметь соединять начало и конец жизни: «Не удивляйся, что умрёшь, дивись тому, что ты живёшь». Эстетическая позиция Фёдорова — «соприродность». Она-то и видна в теме любви, где внимательный читатель должен различать полемические, скрытые выпады. В годы литературной молодости поэта процветал в советской литературе ханжеский запрет на естественное понимание отношений мужчины и женщины. Вот почему огромный поток советских стихов о любви отвращает современного читателя неживой литературщиной, фальшью. Как всякая неподлинность в искусстве, это ведёт к искривлению вкусов, прививает молодому читателю противоестественные вкусы. Казалось бы, ну и пусть тешат себя иллюзиями, упражняются в припудривании жизни, если им нравится быть бестелесными! Но не без основания говорил Василий Шукшин современник и земляк В. Фёдорова, о «лазутчиках из мира лжи». Они отучают видеть и понимать подлинное в искусстве и в жизни, исподволь, шаг за шагом. Конечно, не меньшую oпасность, а сейчас, пожалуй и большую, представляет противоположная крайность — та пряная эротика, та бескультурная сексомания, которая хлынула недавно на окололитературный рынок. Думается, Василии Фёдоров занимал здесь разумную позицию. Если читателей 50-60-х годов почему-то «коробило» от слов
о виде тела, то читатель 90-х склонен здесь видеть чуть ли не ханжество. Но мерой правды-красоты и здесь для поэта-сибиряка была «соприродность», Земле — земное, природа сама задаёт здесь меру, отбраковывая всё выморочное, наносное.
В поздней лирике Фёдорова появляются всё чаще образы гротескного характера. Всё дальше расходятся человек и природа, всё явственнее их антагонизм, всё гуще приметы извращённого отношения к красоте, всё явственнее отупело-механическое невосприятие её. И вот потрясение: даже на «диком Севере» то же господство нежити:
В глазах ещё белым-бело...
По северу кочуя,
Я видел лебедя крыло,
Я видел лебедя крыло...
Им подметали в чуме.
Да, зрелую лирику Василия Фёдорова можно назвать безотрадной по чувству, но это потому, что она вся посвящена самому важному — прекрасному в живой природе. Лириком-созерцателем сейчас может быть поэт лишь с пониженной болечувствительностью или уж намеренно уходящий от «болевых точек» времени. Многих сейчас тянет к идиллическим картинам — по контрасту. Но ведь эта «позиции страуса» нереалистична: нельзя спрятаться от эпохи. И вот тут Василий Фёдоров предлагает свой «Мёртвый лес»:
Здесь, где умер шелест,
Некого спросить,
Чьих миров пришелец
Приходил косить…
Критик Ю. Прокушев назвал свою статью о стихах Фёдорова, пожалуй, излишне размашисто — «Поэт-пророк». Какое тут пророчество, когда поэт оставил нам одни вопросы? Он считал: важнее всех предсказаний честное признание неблагополучия, чувство боли. «Мы не врачи, мы – боль», — сказал о литераторах Герцен. А то ведь немало таких скоропалительных «лекарей», которые предлагают «лекарства», не имея представления о болезни. Да, мир наш опасно накренился. Но дело поэта — не рецепты избавлений, — надо довести до современников, земляков чувство неблагополучия, близкой катастрофы. Даже вот в этом широко известном стихотворении Фёдорова больше вопросов и боли, чем предсказаний:
Меня охватывает дрожь.
Когда смотрю в провал заклятый.
О, человечество, куда ты,
Куда ты, милое, идёшь?..
Земли не вечна благодать,
Когда далёкого потомка
Ты пустишь по миру с котомкой,
Ей будет нечего подать.
Есть все основания назвать позднего, зрелого Василия Фёдорова антиутопистом. Пришло разочарование в бурных замыслах-проектах, но зато больше мудрой сдержанности. Отповедь «бесоодержимым» «переворотчикам» природы немыслима при сохранении бодряческого преклонения перед сверхпрогрессом. Ведь даже к экологической теме сейчас примазываются дельцы-карьеристы, пенкосниматели от науки. Но «жизнь отрекается» от таких.
Наследие поэта не нуждается ни в захваливании его, ни в излишнем критицизме. Он сам понимал сотворчество как сопереживание участи родной земли: многие беды страны им увидены на местах его детства и юности. Участвуя в «Фёдоровских чтениях», люди приобщаются «чувству первичности»; наследие поэта в первую очередь нужно его землякам. Полезно послушать и диалог, который Василии Фёдоров вёл с поэтами-земляками. Для некоторых из них он был «крёстным отцом», другим — стал настав¬ником на пороге творческой зрелости, для многих литераторов-сибиряков он — внимательный критик.
Очевидно, литературным событием поэт счёл появление сборника стихов с нетипичным для Кузбасса названием «Дыхание земли родимой» (Кемерово, 1979 г.). В предисловии к этой книге Василий Фёдоров указал на тематическую новизну его — на частый в нём мотив потерянной земли. Очевидно, в 50-е годы, это не могло бы проникнуть в печать: «О чём же бьют вечевые колокола моих земляков?.. Сегодня, как никогда, нам нужен не человек-исполнитель, а человек-деятель, не прячущийся за широкой спиной коллектива. Стали выше и шире наши представления о человеческом счастье, мы стали нетерпимей к дисгармонии жизни, к её аритмии, ко всякого рода небрежности.
В стихах сборника остро звучит тема отношений между чело¬веком и природой. Из ныне действующих поэтов в сборнике, пожалуй, нет ни одного, который в своих стихах обошёл бы эту болезненную тему... Надо помнить, что Кемеровская область одна из самых промышленных областей нашей страны, к тому же с объектами самыми антагонистическими по отношению к природе: шахтами, металлургическими и химическими заводами. Да, десятью годами раньше, в конце 60- х, сборник не был бы так составлен, тогда всё ещё преобладала тема «покорения» природы. Но ведь и «экоспазм» за это десятилетие прогрессировал невероятно, — сделав шаги за столетие. Вот в этом смысле сборник «Дыхание земли родимой» и надо считать историко-литературной вехой; все авторы (их больше, тридцати) осознали критический характер переживаемой нами ситуации. И в этом — пионерский характер сборника для литературы Сибири. Хотя это, конечно, не основание для гордости: Кузбасс сделался эпицентром экологического кризиса в Сибири, во всём Зауралье.
Лирические зарисовки, этюды, заметно уступили место публицистическим стихам. Конечно, от поэтов не следует ждать разрешения этой сверхпроблемы современности. Важно достучаться до сердец, важно поставить проблему: почему как бы сам против себя работает? В. Фёдоров намекнул на наше бескультурье как источник экологических безобразий: «Природа взывает о помощи, но эта помощь часто оказывается предательской. В минувшее лето мне самому, жившему в Марьевке, пришлось быть свидетелем такого обмана… Виновата гиблая культура наших строек. Если строим дом, то на километры вокруг всё захламлено и растоптано бульдозерами».
В самом деле, почему критерием «роста культуры» не стало сохранение здоровой среды жизни? Ведь сначала сведём лесок на месте стройки, а потом, по окончании её, натычем прутики тополей, которые обязательно будут спилены, не достигнув зрелости. Зачем и почему — этого решительно никто не знает, да и знать ни стремится. Сборник «Дыхание земли родимой» — это, по сути дела, первая поэтическая антология земли Кузнецкой. И два чувства в нём преобладают: гордость успехами (это инерция скорее) и сожаление. К сожалению, подобный сборник не был напечатан через десять лет. Тогда зримо прозвучал бы вопрос Виктора Баянова: «Какой земле принадлежим?».
Баянова выделил Василий Фёдоров среди авторов сборника «Дыхание земли родимой». Песенность и естественность интонации стиха, внимание к сельской традиции, к старому укладу делают его стихи как бы голосом самой Сибири-глубинки.
Где-то есть такие ж кедры с соснами,
Где-то есть такие ж зимы с вёснами,
Горы есть со снеговыми шапками
И посёлки с трубами и шахтами.
Только нет нигде чего-то главного.
По цене одной лишь жизни рапного.
А.П.КАЗАРКИН
*
ЛИТЕРАТУРНОЕ КРАЕВЕДЕНИЕ В КУЗБАССЕ
Учебное пособие. Кемерово. 1993.
**
КАЗАРКИН АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ
Родился 12 декабря 1941 в д. Дресвянска Новосибирской области в крестьянской семье. Окончил историко-филологический факультет Томского университета (1968). Доктор филологических наук, профессор (1992).
Преподает в Томском университете, заведует кафедрой общего литературоведения ТГУ. Член СП СССР (1988). Его рассказы опубликованы в журнале «Сибирские огни», альманахах «Каменный мост», «Начало века», в сборнике «Томские писатели» (Томск, 2009). Стихотворение «Крещение высотой» вошло в сборник «Не вдруг напишется строка…» (Томск, 1998).
Автор книг: «Пульс времени. Этюды о поэтах Кузбасса» (Кемерово,1985); «Литературно-критические оценки» (Томск, 1987); «Где та земля чистая? О природе и литературе Сибири» (Кемерово,1988); «Истолкование литературного произведения. (Вокруг "Мастера и Маргариты" М. Булгакова)" (Кемерово, 1989); "Владимир Чивилихин: жизнь и творчество" (Кемерово, 1986), "Литературное краеведение в Кузбассе" (Кемерово, 1993), "Русская литературная классика XX века" (Кемерово, 1993), "Русская литература и философия Серебряного века" (Томск, 2001), " Русская литературная критика XX века" (Томск, 2004).
Живёт в Томске.
(Источник - http://kraeved.lib.tomsk.ru/page/52/)