Илья Эренбург и Эрнест Хемингуэй выпивали в парижском баре.
Пришел Гитлер. Посидели втроем.
И бес попутал, сделали фотографию на память.
Прогрессивная общественность прознала про то и долго измывалась над золотыми перьями эпохи.
Еле они отмазались. Пришлось с удвоенной силой клеймить. Но ничего, парни были не промах, талант не пропьешь.
Постепенно забылось.
А вот Адольфу близкие не простили. Не было ему уже доверия от своих.
Ведь как получается. Писатели они люди недалекие, а фюрер думать должен.
И что только пришлось вытворять Гитлеру, чтобы оправдаться. А всё равно осадок остался. Косились недобро Борман, Геринг, даже оберштурбмбанфюрер Курт Айсман одним глазом.
И Гебельс уже не смог так убедительно истерить.
Сепаратные переговоры вели, покушались.
Нет, не простили ему. Никогда.
И только один человек на свете знал, что было поставлено на карту в тот вечер в парижском баре.
Молча раскуривал он свою трубку, глядя на кремлевские звезды.
И вычеркивал, вычеркивал из растрельных списков Эренбурга и Хемингуэя.
Пусть пишут, - говорил Берии.
А тот посверкивал пенсне, посверкивал.
Нет, не простили. Никогда.