Сумерки город укутали, в них загорелись огни.
Мёдом и маслом тепло в помещениях пахнет.
Искорки пляшут по снегу – это горят фонари.
Слуху приятное шума машин угасанье.
Вечер повсюду – на улице, в свете уютном окна,
В мягких и тёплых вещах и в простуженном горле.
И из всех мыслей тревожность полностью удалена,
В веках усталость таится, в улыбке – покорность.
Вечер приходит – и будто бы всё тяжелеет вокруг,
Всё припухает – часы, и предметы, и зданья.
Что существует – всё это вновь замыкает свой круг,
Действие снова сменяет теперь ожиданье.
Часто в часы отрешённости, в пляске различных огней,
Видится в мыслях иное, чем есть в самом деле.
Манит возможность возможности – и очень скоро за ней
Разум стремиться начнёт и кричать: «Полетели!»
Нет, остаётся по-прежнему в царстве дремоты судьба –
- Вечер, и хочется тоже и ей позабыться.
Самые общие слышат и произносят слова,
Чтобы ни чувством, ни мыслями уж не трудиться.
Жизнь протекает иная, словно бы по вечерам
Существованье своё прекращает дневное.
И равнодушно к по лестнице малознакомым шагам
Всюду сознанье. Ему и не снится иное.
Сон его мягок; он тёплый, мёдом он и молоком,
Маслом чуть-чуть, как и всё вокруг, пахнет. И только.
В нём ни чудес, ни огней. С бурями он незнаком.
Даже химера его не тревожит нисколько.
Всё, что ушло – то ушло, что пришло – то пришло.
Правило это простое он только и знает.
Если сознанье ему поселиться дало –
- Сумерки по вечерам всё и в нём укрывают.
Вновь подступает дремота – и гаснет окно.
Словно задумался сумрак на лестницах тёмных.
Ждёт он шагов… Даже дверь ждёт шагов всё равно.
Сон… Но дыхания есть ещё звук затаённый!
Не подчинится сознанию он никогда –
- Да и не знает оно то, что он существует!
Не причиняет и не причинит он вреда,
А на рассвете морозом на стёклах рисует.