МОСКВА, ИЮНЬ, 1983
Дождь с утра. И отложена жизнь на потом.
Все вчерашнее лживо и начисто ливнем размыто.
Где спокойствие улиц, где тишь голубиных дворов?
Словно за ночь на тысячу верст их от нас оттащило.
Дождь до вечера. В скользких ладонях листвы,
в черноте проносящихся крон, в скучных гаммах
на косых подоконниках, в пятнышке белом
под фонарным столбом, виновато согбенном,
на блестящих в неоновом свете зонтах,
в ярких лужах, в их полных тоски отраженьях,
на плечах пассажиров, в морщинах плащей и пальто,
и на челке красавицы под голубым капюшоном.
Как качает вагон! Так уставшая мать колыбель,
засыпая, трясет, отправляя младенца в бессмертье.
Как мигает плафон! Так моргают сонливо глаза
у сидящих напротив, на миг убаюканных вместе.
И скользит по поверхности нервного, зыбкого сна
быстрокрылый кошмар с легким хлопаньем двери.
Потерпи, пересадка на площади Ногина.
Только выход закрыт, и к душе прекращается доступ.
Может именно та, что мгновенье виднелась в толпе,
на лихих каблучках, с отлетевшей от ветра полою,
та, что в память вошла мимолетной походкой своей,
стать могла бы родней всех родных и при жизни и после.
Дождь навеки. Сплошной. По касательной к миру всему.
И сознанье свыкается с ритмом его нудноватым.
И блаженство одно лишь: махнув на все сразу рукой,
в дождь войти, словно в грех, и в потоках его затеряться.
Июнь 1983