Зимой 1917-1918 гг. особенно плохо стало с хлебом, давали по карточкам - по 50 г на едока. Часто его не привозили в магазин или его не хватало на всю длинную очередь. Неотоваренные в срок карточки считались недействительными. Помню: несу 250 г на 5 душ и радуюсь, что в этот день я смогла его получить. Дома его аккуратно делили. Варили суп с рыбой и пару картофелин.
Ещё летом 1918г. Петроград посетила эпидемия холеры. В нашем подъезде жила женщина - зубной врач, у неё была хорошенькая дочка 7;и лет. Она всё бегала и играла в большой мяч. Эта девочка умерла от холеры. Когда началась холера, мы аккуратно прятали еду от мух, кипятили самовар, чтобы не пить сырую воду. Было два сетчатых колпака - накрывать хлеб или еду в тарелке. В Петрограде я отучилась два года, две зимы - 1916/1917 и 1917/1918 Когда я пришла 1;го сентября в гимназию, я ещё тогда всего не сознавала, на кого я была похожа, - кости, обтянутые кожей, и на щёках пушок.
Летом Мария Михайловна старалась меня поддерживать, покупала яблоки и давала мне по одному в день. Ей приходилось кормить 4;х человек плюс я. На базаре всё было дорого. Голод. Мария Михайловна написала маме письмо, что уже не в состоянии держать меня у себя.За мной приехал Коваленко Михаил Иванович, знакомый мамы, которого она попросила привезти меня. Михаил Иванович взял меня с собой и пошёл на базар - на Сенной рынок. Он купил мне кусок (скипку) арбуза, тогда так продавали. Я стояла, держа арбуз в руке, не зная, что с ним делать. «Ешь! Ешь!» - сказал Михаил Иванович. Я откусила кусок, другой, а в это время показалась чопорная фигура Любови Фёдоровны, тётки Марии Михайловны. Она мне ничего не сказала, только посмотрела на меня. Но дома, когда Михаил Иванович ушёл, меня пробрали, говоря, что всё воспитание пошло насмарку и т.д. и т.п., что на улице есть неприлично.
Но они, наверное, плохо понимали, что значит вечно недоедающий, голодающий ребёнок, которому надо расти, и правила приличия ставили выше сострадания. Но не знали они и не видели, как один раз этот голодающий ребёнок, хоть и понимал, что это не очень хорошо, и всё-таки поднял с тротуара, на его счастье кем-то оброненную картофельную лепёшку, валявшуюся в пыли, обтёр её и, отвернувшись, чтобы никто не видел, с жадностью её съел. А другой раз, найдя на улице бумажную деньгу, я на неё купила лепёшку, благодаря судьбу за находку. Лепёшки продавали спекулянты на Большом проспекте. Когда я была уже в Москве, там даже песня ходила уличная:
Спи, дитя моё родное, сладко спи,
Твоя мама, спекулянтка, по ночам не спит.
День и ночь она страдает - пирожки печёт,
А как утро наступает - продавать идёт.
На другой день по приезде Михаил Иванович и я, простившись с Ивановыми, поехали на вокзал. Вещей у меня было мало. На дорогу мне сварили два фунта молодого картофеля. Поезд отходил в 6 часов вечера, и мы ещё с час сидели на вокзале. Я держала свёрток с картофелем и, не утерпев, стала потихоньку есть, немного оставив. Когда подали состав, народ кинулся на посадку. Михаил Иванович подсадил меня в открытое окно, а потом пробился сам, нашёл место и усадил меня рядом с собой. Народу набилось много: люди не только сидели на скамьях и лежали на верхних полках, но сидели и на полу, так тесно, что войти и выйти было нельзя.
Пасмурным утром 18 сентября 1918 года в 5 часов утра мы с Михаилом Ивановичем приехали в Москву. Стояли на площади, ожидая трамвая, и тут мне стало нехорошо: кружилась голова и стошнило. Приехали мы на Большую Грузинскую, а оттуда пешком от Георгиевской площади по Георгиевскому переулку спустились на Малую Грузинскую и поднялись на третий этаж красного кирпичного четырёхэтажного дома .
Открыла дверь т.Соня, папина сестра, она поздоровалась со мной, заохала, заахала и побежала на кухню варить кофе. Её, наверное, поразил мой вид. Потом она пошла и отрезала ломоть белорусского деревенского, житного хлеба, намазала его маслом и сказала: «Ешь! Ешь! Пей!». А я стояла, боясь есть, руки и ноги у меня дрожали, т.к. в трамвае меня укачало и я не могла придти в себя после картошки.В пять часов пришла мама. Она поцеловала меня, стала передо мной на колени, заплакала и сказала: «Ещё немного, и ты бы умерла».
Но в Москве было как-то лучше с хлебом и продуктами, чем в Петрограде. И я стала быстро поправляться: через два месяца я перешила на своём школьном переднике пуговицы на 10 см.