«Привет, прекрасная.
Под вечер, под ветра свист,
когда пустые парки мечут последний лист,
и осень тянет к паритету с листом пустым –
оставим склонность к пиетету, мы здесь «на ты».
Пусть и нечаянным манером – мы чья-то весть.
Мы тут слегка миссионеры всего, что есть,
и, разумеется, готовы признать родство.
А пишем разно: ты – и новый читатель твой.
…Из ряда книг – твоя не хочет стоять в ряду –
её уводит ломкий почерк, любви недуг.
И неуместны комплименты. Сказать точней –
тебе не нужно сладкой ренты с того, что в ней.
Глоток тоски – и счастья кроха. Свобода рифм –
и смятый всхлипом или вдохом размер и ритм.
Развоплощенное «сегодня», бытийный пат…
они бездомны и свободны – стихи без дат.
Они плывут рекой тумана, и странны тем,
что так мучительно желанны для вечных тем.
Крылатым семечком печали, строфой Басё
они летят, не замечая, что знают всё.
И если день бредёт на плаху с мешком улик –
ты можешь вызволить из праха надежды блик,
подозревать в дегтярной бочке следы её –
и ставить праведные точки над всеми «ё»…
Когда душа – в ушке игольном швеи слепой,
и даже от улыбки больно – одной строкой,
которой век не будет сноса – судьбу кроя,
ты ставишь вечный знак вопроса над всеми «я»…
…Самонадеянный невольник своих тирад,
так он писал, вполне довольный игрой пера…
И всё вместилось, кроме света ночных зарниц,
который шёл из книг поэта, со всех страниц.
Всё так и было, кроме чуда пяти хлебов,
когда от них, к добру ли, худу, взойдёт любовь.
Когда водой и солнцем Крыма – январским днём
она нахлынет нестерпимо в страде о нём.
Когда умолкнет на перроне любой глагол.
Когда он голову уронит в её подол…
Он знать не ведал и не чуял, разумник тот,
какая тихая пичуга гнездо плетёт.
И, погружённый в процедуру, в стихов гламур –
так он писал, несчастный дурень, шесть лет тому.