Когда в лучах закатных город
Вечернюю прохладу ждал,
Когда ворот смыкались створы,
И шум на площадях стихал,
Всё дальше тени устремлялись
От раскалённых за день стен,
Всё ниже небеса казались.
Вина хмельного мягкий плен
Уже в своих держал объятьях
И плоть, и мысли, и язык;
Уже был смысл речей невнятен,
Сливались музыка и крик,
И смех, и речь, в едином звуке
Смешавшись, веселили слух.
И в праве был предаться скуке
Лишь тот, кто нем был, слеп и глух.
И певчих хор, и танцовщицы,
И виночерпиев отряд,
Цветы, подносы, кубки, лица
Едва выхватывает взгляд
Из этой суматохи пира.
Уже в висках стучала кровь,
Но златом шитые подиры
Пред ней мелькали вновь и вновь.
Казалось всё прекрасной сказкой:
И этот пир, и этот зал.
Но разве ей, царице Савской,
Не сам ли Соломон сказал,
Что всё пройдёт? Ничто не вечно.
Всему свой срок и свой черёд.
И сколь веселье ни беспечно,
Ему на смену грусть придёт.
И сменит день пора ночная;
Пройдёт и ночь – наступит день;
И смерть любую жизнь венчает,
И свет перекрывает тень;
Союз царей война взрывает,
Но мир есть цель любой войны;
И этим дням, что битв не знают,
Свои срока отведены.
«О чём сейчас твои заботы? –
Прервал ей мысли Соломон. –
Ужели есть сегодня что-то,
Что духу нанесёт урон?
Ужель тебе не в радость боле
Веселье на моём пиру,
И тяготит тебя застолье?»
«О, нет! Конечно, нет, мой друг!
Мне всё в твоём дому отрадно:
И этот пир, и этот стол;
Речам твоим внимая жадно,
Что ты со мной доселе вёл,
Своих не скрою восхищений,
Сколь мудрость велика твоя!
И всё ж не ради развлечений
К тебе свой путь держала я.
Узнала я уже от Марка:
Знаком тебе зверей язык.
Так вот, среди моих подарков
Двух хищников услышав рык,
Сумеешь ли явить мне чудо
И к ним без страха подойти,
И в этом зале многолюдном
Со зверем разговор вести?»
И царь: «Зачем меня ты просишь
Об этом? В сердце ли своём
Ты до сих пор сомненья носишь?»
«Вчера – она сказала – днём,
Когда уже твоя столица,
Открылась взору моему,
Мне Марк поведал, будто птица,
Тебе послушна одному,
Через пустыни, реки, горы
В страну слетавшая мою,
Вела с тобою разговоры.
Иль я не правду говорю?»
«Ну что ж, – ей Соломон ответил, –
Мой друг тебе ни чуть не лгал.
Я обладаю даром этим,
Который мне Господь мой дал».
И вот в открывшиеся двери,
Едва он те слова сказал,
Два хищника – два чёрных зверя! –
Ворвались в многолюдный зал,
В зловещем рыке выпрямляя
В тугие струны повода;
И ахнул зал, в момент теряя
От вида их словесный дар.
Как воды грозного прибоя,
Отхлынув от прибрежных скал,
Спешат обратною волною,
Так те, кем был заполнен зал,
Отпрянули в испуге к стенам;
И кровь, согретая вином,
В единый миг застыла в венах
Холодным неподвижным льдом.
Когда б пантерам волю дали,
Отняв цепные повода,
Казалось, в клочья б разорвали
Они любого без труда.
Но сильный раб в своей деснице
Надёжно узы их держал;
Он лишь приказ из уст царицы,
Храня терпенье, ожидал.
«Взгляни на них! – Прервав молчанье,
Македа обратила взор
К царю. – Ужели в их рычаньи
Ты можешь слышать разговор?
Коль так, спроси у них о доме,
Где начались их жизни дни.
Никто о нём не знает, кроме
Их и меня. Так пусть они
Тебе, мой друг, расскажут сами,
Где их начало, где их дом,
Когда и им присуща память,
Как человеку, о былом».
Не проронив в ответ ни слова,
Поднялся мудрый Соломон;
И к хищникам, убить готовым,
Свои шаги направил он.
Остановившись перед ними,
Он руку протянул вперёд
И так сказал: «Мир – моё имя.
Я тот, кто вашу боль уймёт.
Мой предок, что пришёл за вами
На эту землю, одарил
Вас Вышней волей именами,
И племя ваше покорил.
И тот, кто слову внял когда-то
Из уст Господних перед тем,
Как было всё водой объято,
Несущей в муках гибель всем.
За праведность свою одарен,
В ковчег неуязвимый свой
От каждой твари ввёл по паре.
И он – по крови предок мой!
Он спас от смерти семя ваше
Над бездной утолённых вод
Телами тех, кто скорбной чаши
Не миновал в тот страшный год.
Уймите же свой гнев напрасный!
Мне ярость ваша не страшна!
Не я ли тот, кому подвластны
По праву ваши племена?»
И с каждым словом Соломона
Всё тише делался их рык.
И вот уже как будто стоны,
Как умирающий старик,
Нутро их извергало звуки.
И в них угроза не слышна.
Он протянул к ним свои руки
И возложил на темена.
Потом, склонившийся над ними,
Он шёпотом продолжил речь.
Казалось, в Иерусалиме,
Затем чтоб тишину сберечь
И не прервать их разговора,
Всё вымерло на краткий срок.
И завороженного взора
От них никто отнять не мог.
Едва их кончилась беседа,
И царь поднялся в полный рост,
Стремя свой взгляд в глаза Македы,
Услышал он её вопрос:
«Коль скоро те, кто в этом зале,
Не исключая и меня,
Сего момента ожидали,
Своё молчание храня,
Поведай нам, мой друг, о чём вы
Столь тихий разговор вели?»
И он: «Кто с детства обречён был
Жить от родной земли вдали,
Чья воля сдержана цепями,
Чья пища – милость из руки,
А не добыча под когтями,
Законам зверя вопреки,
Приняв неволю как опеку,
Кто род не продолжает свой,
Кто всем обязан человеку:
Сиротством, жизнью и судьбой,
Восхвалят участь ли такую?
Взыщи с меня, коль я не прав,
Их речь ответную толкуя,
Словам, тебе неясным, вняв.
Сказали мне твои питомцы,
Что рождены они в лесах,
Где тень в борьбе с лучами солнца
Сильней; а ранняя роса,
Ложась на травы, пригибает
Их стебли до самих корней,
И держит их, не отпуская,
Под гнётом тяжести своей.
Леса кормили их, а жажду
Им утоляли воды рек
До той поры, пока однажды
К ним не явился человек.
Разя копьём, вонзая стрелы,
Вселяя страх, смерть сеял он.
Земля от крови багровела.
И крик. И плач. И хрип. И стон…
В тот день, родителей лишившись,
Они хозяев обрели.
И те, охотой насладившись,
Их на неволю обрекли,
Забрав с собою в дом вельможи,
Где тесная ждала их клеть,
Печаль и боль им приумножив.
Отрадней было б умереть,
Чем на цепи всю жизнь томиться,
Расставшись с волею навек,
И пищу принять с рук убийцы,
Чьё злое имя – человек.
Но время шрамы рубцевало
И притупляло эту боль,
Что прежде память им терзала,
Как, в рану проникая, соль.
И вот в том доме появился
Однажды гость заморский. Он
За них на злато не скупился.
И вскоре по безбрежью волн
Большой корабль вдогон закату
Их уносил от берегов,
Где слишком дорогую плату
Они за свой отдали кров.
Был сильный шторм. Кипело море,
Вздымая пену за бортом.
Но шёл корабль, с волною споря,
Туда, где ждал их новый дом.
Но был ли он милей, чем прежний?
О, нет! Всё та же маета,
Всё та же клеть, и цепи те же,
И грёз о родине тщета.
Ещё о том мне зверь поведал,
Что третий был у них приют.
Он – во дворце твоём, Македа.
Сады вокруг него цветут.
Там пенье птиц неугомонно,
Там пруд с прозрачною водой,
Тропой, как лентой, окаймлённый,
Хранит задумчивый покой.
Широкий двор в гранитном чреве
Большого царского дворца
Им новым домом стал на время,
Сменив пристанище купца,
Где безысходностью в зверинце
Тянулась дней их череда.
Ты жизнь вернула им, царица,
Затем, чтоб привести сюда.
Проделав долгий путь с тобою,
Лишившись на немалый срок
Уже привычного покоя,
Они ступили в мой чертог,
Не зная, что под этой крышей
Их уготовлено судьбе.
Вот всё, что я от них услышал.
А правда ль то – судить тебе».
Ответ был краток: «Как не верить
Словам твоим? Ты прав, мой друг!
Пускай отныне эти звери
Число твоих пополнят слуг.
Прими их в дар, коль обещала, –
И к Марку обращая лик, –
Не так ли я тебе сказала
Дорогой в Иерусалим?»
И тот, ответив ей поклоном,
Молчания не оборвал.
Внимая речи Соломона,
Им был объят дворцовый зал.
Но вскоре вновь весёлой пляской
И шумом был наполнен он.
И принял дар царицы Савской
Великомудрый Соломон.