Сердце точное, как часы, всё никак не найдёт привал.
В тихой гавани кораблю не дано обрести покой.
Я хотел отпустить усы, чтоб никто меня здесь не узнал.
Всё былое списать на брак у судьбы моей в мастерской.
Это было предрешено, как однажды в Эдемском саду.
Сладострастия своего мы вкушали запретный плод.
Ты ведь чувствовала всегда, что когда-нибудь я уйду,
Пошатнув неокрепших душ и без этого хрупкий оплот.
Если ласточки пролетят над землёй за твоим окном,
Ты заранее будешь знать о готовящейся грозе.
И похоже, ещё тогда что-то было во взгляде моём,
Что за карею пеленой был подобен он мёртвой лозе.
И я тучею на земь прольюсь, где среди полевых цветов
Возродится твоя душа, позабыв про свои рубцы.
Ты опять полетишь вперёд, вновь свободная от оков,
Но я больше не буду прощён, как с плохими вестями гонцы.
И однажды увидев меня посреди оживлённой толпы
Ты во мне не упомнишь уже ни спасителя, ни палача.
Я почти неприметная тень этой уличной шантрапы,
Что несётся подобно реке, из-за времени хлопоча.
"Приюти меня", — я прошу. "Обогрей под своим крылом".
По запачканной сажей щеке прокатилась скупая слеза.
Только сердце тебя отведёт, словно ласточки под окном,
Предвещали когда-то тебе, что начнётся под вечер гроза.
Развернёшься ты, побежишь и не станешь смотреть назад.
И сама не поймёшь отчего заприметила это лицо,
Почему так до боли знаком этот мой кареглазый взгляд.
Только ливень догонит тебя, орошая твоё крыльцо.
Такова была воля небес. Всё опять на своих местах.
Только в гавани кораблю не дано обрести покой.
То блаженное забытье приломилось в моих чертах,
Что даровано было. Тебе.
И увы, не заслужено мной.