Ане Лексиной
Земля растрескалась, как черепашья кожа.
Безрукими Венерами обрубки тополей,
Светя подмышками опиленных ветвей,
Фигурной геометрией в законченность аллей
Врываются, бугристостью тревожа.
Калеками войны. Уродливы венцы.
Оголены стволы - чернеют торсом,
Смущённо прикрываясь редким ворсом
Листвы зелёной. Тёплый ветер с форсом
Летит в крылатке, жёлтой от пыльцы.
Цыплячий выводок, желтушные комочки,
Резвятся детворою голоштанной -
Махровых одуванчиков баштаны.
У ног цветущего, роскошного каштана
Ныряют в тень ветвистой мамы-квочки.
Скользну под эту сень и онемею.
Взгляд синей птицей вдоль ствола летит.
Так высоко, что в голове шумит,
И сердца восхищённого кульбит
Порхает в куполе. Дышать не смею.
Собор зелёно-золотой пронизан солнцем.
Лучи прозрачные колоннами стоят.
Ветвей иконостас за рядом ряд
Взлетает к куполу, где свечками горят
Соцветья пышные. И жёлтые червонцы
Пахучих венчиков на влажные страницы
Ладоней, вскинутых на встречу цветопаду,
Ловлю. Капризом, обонянию усладой,
Елеем запахи, сползающим каскадом.
И лепестки накалываю на ресницы.
Каштан – орган. На клиросе запела
Душа, вплетая голос в трубный гул.
Жужжащих пчёл восторженный загул.
Комочком серым соловей – почти заснул…
Вдруг: «Ave!». Трель – колоратурой.
А капелла!