I
Ты плод моих раздумий, Бальтазар, –
изваянный уныньем собеседник,
которому не нужен меч и требник,
голодные до женщины глаза...
Тебе, не уроняющему слов,
я буду оглашать свою природу,
как если бы отравленную воду
меж плитами церковными несло.
Поэтому, не требуй, Бальтазар,
поспешного рассказа; коль ты – «за»
подробности и прочие изгибы,
я буду ими вовсе мельтешить:
болтать о жизни – не деяньем жить,
меж выбором нанизывая «либо».
II
Внемли же, Бальтазар: я ревновал,
и мерою отсыпать эту скверну,
наверное, не выйдет и посмертно…
Таков мой главный демон – Белиал;
он смог, не утруждаясь, убедить
меня, не умудренного пороком,
что Эльза (моя женщина), в широком
понятии, – утрачивает нить;
иначе говоря, – сошла с ума:
любому позволяет обнимать
себя и соглашается на встречи.
И даже неотесанный лакей,
поспешно приноравливаясь к ней,
слащавые выпрастывает речи.
III
Представь мои терзанья, Бальтазар:
вослед моей возлюбленной особе
хихикают (от этого коробит),
когда мы с нею ходим на базар.
Но главное, ночами, у окна,
рассматривая сумрачную мякоть,
все чаще я хочу, мой друг, заплакать,
и в этом не моя уже вина,
но демона: мерзейший Белиал
бессонными часами рисовал
в моем воображении картины
порочные с поверхности до дна,
где Эльза с незнакомцами одна
развратом занимается в гостиной.
IV
Нет силы, Бальтазар, я доскажу,
до капли исчерпаю откровенье,
поскольку несгораемы поленья
ужасного поступка что ношу.
Так вот, я растерзал ее, мой брат,
вспорол ножом, как праздничную утку,
чтоб больше ни единому ублюдку
она не доставалась – тем и рад.
Я вижу укоризненный твой взор,
душе моей сулящий лишь позор
и всяческие корчи в преисподней,
но в сущности, морали поперек,
я радуюсь что Эльзу не сберег,
и чувствую себя теперь свободней.