Три рассказа о фронтовике Александре Власове

Наталья Мартишина
Александр Власов


Александр Власов – фронтовик, отец моего мужа. Художник, народный талант, которым надо гордиться России. Судьба его удивительна и уникальна.
Я видела его только на фотографиях: красивый, статный, аристократически красивый и артистически статный… А человеком он был простым, из небольшой деревни родом – из деревни Новленское, что близ Лозы. Теперь нет этой деревни: убрали под военный полигон. Нет и Александра Власова: его не стало в 1985 году. А с его сыном Анатолием мы встретились только в ноябре 1994-го, десять лет уже не было на свете старого воина. Хотя как – старого? Он умер молодым. Организм был подорван не столько войной, сколько пленом  и мытарствами в плену, а затем – на чужбине. А затем – на родимой родине. Будто не одну жизнь прожил Александр-победитель…
Но обо всём по порядку. Уж коль я не видела этого человека въяве, то предоставлю слово тем, кто знал его. Тем более те, кто знал, - стремились оставить записи о нём, воспоминания. Это и кандидат педагогических наук Елена Заречнова,  и журналист Ольга Блинова, и заслуженный деятель культуры России, писатель Алексей Дорохов…
Привести здесь рассказы этих людей об Александре Власове – действительно, будет поучительно и этично. Начни я рассказывать сама, я неизбежно повторяла бы многое… Дадим слово уважаемым людям. А потом и я добавлю, что знаю.
Итак, предоставлю слово Елене Заречновой, приведу здесь полностью её очерк «Голландец».

Елена Заречнова.
Голландец.
 Он появился внезапно и совершенно ошеломил своим экранным, картинным видом, своей необыкновенностью всех в нашем провинциальном городе. Европеец, точнее голландец, т.к. вернулся на родину из Голландии после долгих лет плена и скитаний. Все женское население было в него влюблено, не исключая и меня, маленькой девочки. Так он был прекрасен!
Позже я увидела фильм «Римские каникулы» с Одри Хепберн и Грегори Пеком в главных ролях. Вот если хотите его представить – он был русский Грегори Пек.
Как прозвали его тогда «голландец», так на всю жизнь это прозвище к нему прилипло. А был он Александр Васильевич Власов, один из семи сыновей большой крестьянской семьи, проживавшей до войны в деревне Новленское, недалеко от Софрино. Теперь там полигон.
На родину он вернулся после смерти Отца народов и часто нам рассказывал, как они, эмигранты, бывшие военнопленные, плакали от радости, узнав эту весть и надеясь теперь, наконец-то вернуться на родину.
Много позже я спросила его, не жалеет ли он о возвращении. Он совершенно откровенно сказал: «Пожалел, как только сошел с парохода в Ленинграде».
Он не сидел в наших лагерях или тюрьмах, но постоянно, до последнего дня жизни око КГБ наблюдало за ним и семьей.
Довольно быстро он женился на красивой русской женщине Лидии, у них родились два мальчишки, погодки Павлуша и Толик. Всегда он был со своими мальчиками, он учил их жизни и красоте, умению эту красоту отражать в живописи. Оба они стали художниками.
Голландец чрезвычайно одарен был от природы: необыкновенно красив, душевен, добр, талантлив. До войны успел закончить школу картографов – прекрасно рисовал и писал каллиграфически. У меня в память о нем осталась им написанная поздравительная открытка и несколько фотографий разного периода жизни. Редкий, особенный он был человек, «штучной работы».
В армию его призвали в 1939 году во вновь присоединенную Западную Украину под Тарнополь (есть две открытки оттуда). В первые дни войны попал в плен. Прошел все самые известные концлагеря: Освенцим, Бухенвальд, Майданек. Выдал себя за поляка (добрые люди подсказали), и остался жив.
Работал на заводах в Германии, потом в Голландии, в знаменитом Делфте. Вот где, наконец, пригодился его талант – расписывал знаменитый делфтский фарфор.
Ждал, тосковал, надеялся и верил, что вернется домой, в Россию. «О чем скучал сильнее всего?» - спросила я как-то.
«В лес очень хотелось, надоели причесанные голландские парки. Дышать этим воздухом, трогать рукой деревья хотелось», - задумчиво сказал он. Тогда я не поняла этого странного желания, этой тоски, которую трудно выразить словами. Это желание своего, родного, дорогого.
Много позже я сама несколько раз побывала в Голландии. Более неприятной какой-то плоской, тесной  и очень вонючей страны я не знаю. Это полная антитеза России. Да, русскому там неуютно.
После возвращения очень много работал, чтобы содержать семью. Лида ведь сразу, как только вышла за него замуж, потеряла работу в престижном исследовательском институте «Вакцина», работавшем на оборону. Большинство градообразующих, как сейчас говорят, предприятий в Загорске были оборонные предприятия, почтовые ящики. Безусловно, работы там для него не было. Голландец устроился работать в художественных мастерских, где замечательно проявился его талант художника-прикладника. Он создавал, расписывал и выжигал оригинальные деревянные изделия, которыми издревле славилась радонежская земля. Часто выполнял заказы к юбилеям писателей, ученых. Известна история создания «Чреды богатырей» к юбилею Шолохова.
В любое свободное время с мальчишками и с нами – в лес: надышаться, насмотреться, набродиться и петь во весь голос при полном отсутствии слуха! Петь во весь голос – видно, тоже мечта. А вот сказать во весь голос все равно было нельзя. Помню, как часто обрывала его рассказы Лидия Ильинична (жена): «Молчи!» Как я не любила ее в эти минуты и жалела голландца. Вообще, все мы, дети, почему-то были на его стороне. Может быть, по причине своеобразной солидарности, сочувствия – дети очень чувствительны к несправедливости, а защититься не могут. Это объединяло нас и его.
Быстро потерял он в этой жизни европейский лоск, но не стал менее красив и значителен. Был также прям, строен, с чудной доброй улыбкой в необыкновенных синих-синих глазах. Он всегда и был настоящий, русский, а никакой не голландец!
Александр Власов - солдат, труженик, отец и мученик, как часто и бывает в русской судьбе.

Вот рассказ Елены Заречновой. Он короток, но за строками – долгая по насыщенности жизнь.
А вот рассказ журналиста Ольги Блиновой, опубликованный в 2000 году в сборнике стихов и прозы «Братина», который мне посчастливилось редактировать вместе с Сергеем Евгеньевичем Боковым, журналистом и деятелем культуры, основателем телекомпании «Тонус» и фестиваля телекомпаний «Братина»,  и Владимиром Николаевичем Сосиным, поэтом.

                Ольга Блинова
         Душой красивый и видом своим

Не видев ни разу человека – как он говорил, ходил, работал, пел – трудно о нем рассказать.
Но тем, кто знал его – нелегко тоже. Почему иначе повторяют они одно, одни и те же воспроизводят в рассказе черты, – друзья, коллеги, родные... – а портрет не складывается. Даже не то чтобы не складывается – штрихи ложатся один к одному, без противоречий, но портрет на то и портрет: нет в нем голоса, движения рук. – Всего, что было, когда жил.
– Говорят, самое трудное – год после смерти, дома быть страшно. А я пять лет домой – летела, дух его ощутить. – сказала Лидия Ильинична Власова.
...Александр Васильевич Власов. – От роду. В загранице – "Петров". В России – "Голландец", прозвище до конца дней: спустя семнадцать лет вне родины так и говорил с акцентом.
– Судьба его – калейдоскоп, – сказал сын, художник Анатолий Власов. – Калейдоскоп, контраст, смена кадров.
Но кадры не длятся столько. Когда каждый фрагмент биографии – как отдельность, каждый как целая прожитая жизнь...
"Семнадцать лет на чужбине вычеркиваю, поэтому я на семнадцать моложе" – только русский может себе позволить – пусть хоть на словах! – такую горькую лихость: вычеркнуть семнадцать лет.
Все равно ведь не зачеркнуть.
"ДУШОЙ КРАСИВЫЙ И ВИДОМ СВОИМ"
И все же – да, попробуем в кадрах. Первый: детство.
Деревня Новленское – ныне канувшая, растворенная вместе с соседними в полигоне. Старинный обрядовый уклад, большая семья, семеро братьев (останется пять после войны), старший (уже никто не скажет, почему) – тоже Александр Васильевич.
Речка, березы – русская природа, которую потом в работах своих обожествлял, одухотворял. Оттуда, из этой поры – красная церковка на шкатулке. Да многое оттуда.
Кадр второй: репрессировали отца. Якобы за развал колхоза, хотя отец, напротив, создал там кооператив.
Александру было четырнадцать.
ОН БЫЛ КАКОЙ-ТО НЕОБЫКНОВЕННЫЙ: никогда не ругался, не брал ничего без разрешения... Поэтому именно его отправили, собрав, что могли (сорок рублей) – учиться.
Деньги эти у него тут же и выкрали в Москве на вокзале. Не потерялся, нашел знакомого – тот помог.
(Штрих по всей жизни дальше: не потерял себя; – помогли).
Жизнь "в людях", землеустроительный техникум в Боровском монастыре. Учили землемерному делу и каллиграфии – оформлению государственных бумаг. Учили как следует: малейшая загогулина – преподаватель рвет бумагу – и в корзину. Искусство каллиграфии будет при нем всю жизнь – спасением в плену, тонкой линией по делфтскому фарфору в Голландии и по дереву – здесь. Ремесло, доведенное до искусства. Родные показали надпись: "Дорогой супруге Лидушке и сыновьям в знак великой благодарности в день 11-летия освобождения от курения табака". Изумительная каллиграфия – и чудный блик характера!
ОН БЫЛ ОЧЕНЬ КРАСИВЫЙ ЧЕЛОВЕК – неизменная нота рассказов. На фабрике игрушки приходили из других цехов – просто на него поглядеть: "Ой, какой красивый мужчина у вас работает!" А был тогда уже немолод (но помните: "я моложе на эти семнадцать лет!") Тамара Иванова, знавшая его по Загорским художественным мастерским, сказала самое точное: "И душой красивый, и видом своим".
Довоенная фотография: шапка волос, брови "союзные", открытый, ясный облик... За что такие судьбы достаются вот таким? Или за все, что дала природа платить приходится вчетверо?
* * *
Кадр третий: армия, Умань. Возле самой границы. На третьем году службы – война.
Всю жизнь потом его любимым праздником будет 9 мая.
А после жизни друзья и родные будут приходить всегда к его могиле в этот день.
Но он был солдатом, который не стрелял. Был (специальность!) в картографическом отделе штаба дивизии. Когда началось, его и товарища на полуторке отправили в тыл с картами: жмите, прорывайтесь, если что – уничтожьте.
За спасение этих бумаг он не скоро получит награду. А в эти дни...
* * *
Дни, когда в плен брали – дивизиями. В плену умирали сотнями. Житель патриархальной российской деревни Александр Власов познал европейскую жестокость убиения людей.
Потом, когда читал мемуары маршала Баграмяна, его колотило. Это было о нем, о них. В окружении привезли на лесную поляну 200 раненых. Не на чем и некуда дальше везти. Молодые красивые ребята просили их уничтожить. "И я там мог быть. А я еще живу".
В плену, в осень, в холод, под открытым небом. Весь этот ад прорывался в нем потом – в рассказах близким, через 17 лет, всю жизнь. Восстановить по порядку трудно – и надо ли? Был в чешских, польских, немецких лагерях. Выдавал себя за поляка (был похож) – у Польши была конвенция по пленным, которую Сталин не заключил. Эпизод: забил бы немец, если б не заслонили полячки. Дизентерия: спасали друзья сухариками из эрзац-хлеба. Немцы проверяли: у кого кровавый понос – в расход. Наконец, эпизод: выбирали в батраки из строя заключенных, каждого десятого. Его выбрали.
Потрясают слова, прозвучавшие при рассказе об этом: если бы он стоял девятым, все равно выбрали бы его.
* * *
Следующий кадр: неразбериха конца войны, фанфарная и трагическая. Из чужого плена в свой. Лагерь для перемещенных лиц. Бывши столько раз на волоске от гибели, он понял (или сказал в открытую какой-то лейтенант, что ждет пленного и сына репрессированного на родине?) Власов и здесь был при своем ремесле: заполнял анкеты репатриантам. Отпустили на реку помыться – и он ушел через эту реку, сумев найти общий язык с перевозчиком. Случай? Фортуна? От природы данное обаяние? Опять и снова: не потерялся – помогли.
Знал немецкий, разговорный польский. Был выбор: Канада, Австралия. Решил: Голландия. Все ближе к родине.
* * *
Снова контраст: бывший узник – в сказочной стране, ухоженной, цивилизованной, тюльпановой... Непредсказуемость. Был шахтером, шофером, играл в футбольной команде, пел в казацком хоре.
Бродя по улицам, увидел в витрине керамическую тарелку. Ощутил что-то свое. Узнал, где это делают: частная мастерская в Роттердаме.
Там сперва посмеялись: мы берем учеников с восьми лет, а что вы можете? Сказал: каллиграфию. И написал несколько слов.
Ему дали возможность год обучаться росписи по керамике. Дали стипендию по убывающей системе. Весь тот год он работал день и ночь.
Навык сложной техники освоил как природный художник.
По всему свету расходились те вазы и тарелки. А их автор, русский мастер Александр Власов читал по-голландски "Войну и мир", где пленные были героями, и ходил в музей Петра Первого. Потому и псевдоним взял себе: Петров.
Как-то во сне проговорился. И началось.
Слежка. Смена квартир. Тайная полиция, для которой он был тайным коммунистом. Долго этого не понимал. Думал ли, что это будет преследовать его всю жизнь, что нигде никогда он уже не станет совсем своим?
* * *
"Когда умер Сталин, мы плакали. От радости". – В 1956-м Александр Власов решил вернуться домой.
Домой, где его уже оплакали. А он даже не знал, жива ли еще мать.
Ехал один (он да капитан) на судне, построенном там для послевоенной России.
Встреча с двумя младшими братьями в Ленинграде, на мосту, в грозу. – Последняя смена контрастов, вспышка, стоп-кадр.
* * *
"ОН БЫЛ ЧЕЛОВЕК ЗЕМЛИ". Своей земли, своей природы, которую любил и досконально знал (когда забрали отца – семья жила лесом) – знал каждую травинку, окрестные места ("никто больше его грибов и ягод не приносил"). Он так отвечал на вопрос, почему вернулся: – Устал от причесанных парков.
В Ленинграде сразу предложили работу на Ломоносовском фарфоровом заводе (значит, уже имели о нем информацию).
Отказался. Только домой.
...И тут должен прозвучать самый горький лейтмотив этих лет на родине.
Страх, поселившийся в нем до конца.
Страх тех десятилетий, как бы ни говорили теперь старики: "не замечали", "верили", "жили", "были счастливы" – тот страх давно уже неопровержим. Сопровождавший несколько поколений – что говорить об отдельной жизни? – но именно через отдельно взятую жизнь все обретает плоть. И кровь. В крови у нас этот страх.
Когда ничего плохого не сделал. Ни стране своей, ни даже врагам ее и своим – никому.
Вдумайтесь: никому.
"Всю жизнь был под колпаком. Забывался только в творчестве и в семье".
Вызывали на тайные явки жену, расспрашивали, о чем он говорит. Приходили на работу, вроде как заказать сувениры. Приходили домой: "Этот, с приятным лицом, всегда знал, в чем мы нуждаемся, все какую-нибудь помощь предлагал... и тарелки у себя менял за столом: чтобы не отравили?"
"Уже когда старший учился, вызывают в органы: поедете на север. Зачем – не говорят. Я тогда болела сильно. А он садится, прежде чем уйти, и говорит: "Что бы ни случилось – перед детьми, тобой, отечеством я чист, как слезка".
Оказалось, вызывали свидетелем: на севере жил кто-то из их лагеря, в лагере был мародером – за паечку хлеба мог убить человека. И здесь на чем-то попался. Свидетелей собирали со всего Союза.
Потом пришла наконец телеграмма: "все в порядке".
Даже после смерти они пришли – уточнить, где похоронен. И проверили: след был на другое утро по свежему снегу.
И никуда он один ходить не любил и ездить. Боялся. Только одного всю жизнь и боялся".
* * *
"Когда приехал, был такой нездешний: вкусивший западной свободы, высокий, красивый, европейски одетый ("Всегда при галстуке, даже в мороз в шляпе" – вспоминают сейчас в мастерских). И быстро стал меняться: наша страна умеет подравнять! Единственное, в чем не сдавался – ездил на велосипеде, тяжелом таком, голландском, тогда это было в новинку" – из рассказа Елены Заречновой, племянницы Александра Васильевича.
ОН БЫЛ ЖИЗНЕЛЮБ. Человек компании.
"И что мне особо запомнилось: ни разу не слышал, чтобы он о ком плохо сказал. Для него не было плохих людей. Мог только сказать про кого-то: его Бог сделал таким, что на него обижаться?"
"Когда в мастерских составляли списки участников войны – его не включали. Уже всем раздали ордена-медали, кроме него – он только рукой: а-а.."
"Культурный был человек. Никогда не оскорбил никого, ни с кем не ругался. Так, повозмущается на несправедливость..."
"Из всех его черт – доброта, самопожертвование, самоотдача – из всего свойственного только ему помню: как он пел!
Приезжает – идем в лес, по полям. Я знал лучших солистов Большого театра! Но такой тембр... и какие ноты брал! Стоим на холме, дали необъятные, лето..." – из рассказа друга, художника Дмитрия Воронцова.
"ПЕСНЯ БЫЛА – ДУША ЕГО"
Особенно любил свою коронную: "Эх, полным-полна коробочка" (тоже штрих натуры).
Могли, собравшись большой родней, петь всю ночь русское, старинное.
"Идем по лесу: "Власов, запевай! Маршевую!" (Он в армии запевалой был). И он начинает: "Вниз по речке, речке, по Казанке"" – из рассказа жены.
"Когда один оставался – пел на всю мастерскую – из рассказа Людмилы Бунчик, мастера сувенирного цеха. – Очень красиво пел".
* * *
"ОН БЫЛ ПО СУТИ СВОЕЙ ХУДОЖНИК И НА МИР СМОТРЕЛ КАК ХУДОЖНИК"
"На нить судьбы всегда было нанизано: творчество. Может быть, потому и выжил.
В Голландии нашел себя в керамике, здесь в традиционном нашем ремесле – дереве".
(Научился и на дереве применять голладскую роспись).
"Фантазия у него была беспредельная. Столько "сказочных" работ! Шел от русской сказки, от Ивана Билибина – и изобретал свое"
Свое лицо у каждой его работы. У каждой матрешки. "Пока не влюблюсь в эту матрешку – не сделаю".
ОН БЫЛ ВО ВСЕМ ТРУЖЕНИК. Встанет в шесть утра – к 12-ти и полы в доме помыты, и пять "богатырей" готовы. Был очень обязателен.
"Отец говорил: если ты опоздал – ты вор: украл чужое время".
А времени здесь, на родине, было отпущено Александру Васильевичу немного. И он спешил: обрести себя, обрести семью, вырастить и выучить сыновей, передать им, чем владел: карандаш и кисть. Водил на этюды, возил по старинным русским местам: Суздаль, Владимир, московские усадьбы.
Работу, когда вернулся, нашел не сразу. На фабрике игрушки посадили на конвейер – ушел в художественно-производственные мастерские. Оформительские работы, выжигание, роспись по дереву. Матрешки, баночки, шкатулки, сказочные сложные панно, шпильницы. Чайницы "Лавра", "Лесовик" – создал более тридцати образцов.
И, наконец, "Богатырь".
Эта знаменитая игрушка существовала и раньше. Говорить об одном и только одном авторе в народном промысле трудно. Можно говорить о творческом усовершенствовании совместности – и совместном усовершенствовании, доведенном до произведения искусства личностью мастера. Сумевший придать форму замыслу токарь высокого класса Михаил Ушатов по праву говорит: это мой "богатырь" И по праву можно сказать о Власове: он создал своего "богатыря".
Он не просто добавил свое.
Не просто творчески исполнил заказ к юбилею Шолохова (написавшего "Судьбу человека!)
Он сделал своего "Богатыря" – может быть, того не думая – как символ и апофеоз своей жизни.
* * *
Трудно рассказать о человеке, ни разу его не видев: как он любил работать и любил жить, как любил весенее солнце и капель за окном, как любил песни и травы своей земли.
О человеке, который прожил бы лучше и дольше, если б взаправду воздавалось каждому по делам его.
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ ВЛАСОВ БЫЛ ОЧЕНЬ РУССКИМ ЧЕЛОВЕКОМ.

Вот такой  эмоциональный, насыщенный текст. И не менее эмоциональный рассказ получился у писателя, заслуженного деятеля культуры России, Алексея Дорохова. Видимо, «цепляло» нечто в судьбе Александра Власова, создателя «Загорского богатыря». Очерк Алексея Дорохова опубликован в «Народной газете» под рубрикой « К 50-летию Победы».
Двадцать лет назад…

Алексей Дорохов.
Судьба художника

Однажды в певуче-тёплое майское утро к нам в Загорск приехали широко известные литераторы: Анатолий Степанович Иванов и Владимир Иванович Фирсов. В здании художественно-производственной мастерской, где работают художники прикладного искусства, в уголке у окна, затенённого  макушкой развесистой липы, сидел человек, увлечённый выжиганием по дереву, - художник Александр Васильевич Власов. К этому самобытному художнику в 1975 году писатели-москвичи обратились с весьма приятной просьбой изготовить сувенир к 70-летию Михаила Александровича Шолохова.
В тот день художник-умелец с писателями долго обсуждал проект и замысел необычного сувенира. Расставаясь с Власовым, А. Иванов подарил художнику книги  с дарственными надписями, среди которых была и полюбившаяся «Тени исчезают в полдень». Проводив гостей, Александр Васильевич, взволнованный, тут же начал рисовать эскизы. Ему захотелось воплотить юбиляра в образе русского богатыря. Всего должно быть 13 фигурок – вся семья Шолохова. И художник нашёл решение: жену писателя Марию Петровну с дочерьми Светланой, Марией, внучками Машей, Ниной, Таней воплотить в образах традиционных русских матрёшек, а мужскую половину – сыновей Александра, Михаила, внуков Мишу, Сашу и Андрюшу и правнука Антона – в образах богатырей.
По замыслу художника фигурки должны были уместиться внутри большого богатыря в образе самого М.А. Шолохова.
- Решение найдено! За работу! – теребя густые, совершенно нетронутые сединой волосы, художник на какое-то время задумался. Он ещё не верил, что ему предстоит сделать сувенир для самого Шолохова, автора рассказа «Судьба человека», который когда-то круто изменил его собственную судьбу.
В мыслях вернулся к истокам своего дарования, которое, быть может, и зародилось в тот момент, когда он мальчишкой наблюдал, как отец искусно мастерит санки для праздничных выездов, дрожки. Эти самые поделки и привели мальчика к художественному осмыслению виденных вещей. Вспомнился Власову и первый школьный учитель рисования Степан Яковлевич Шамонин, который заметил в маленьком Саше склонность к живописи и начал с ним кропотливо заниматься. Вспомнилась и первая работа – домашняя речь, которую он расписал акварелью орнаментом из полевых цветов. Все соседи приходили любоваться печью. А на районной выставке детских рисунков Саша Власов занял первое место. Черчение, рисование для студента Власова в топографическом техникуме были любимыми предметами. И в армии Власов был художником.
Много у молодого воина было творческих планов. Но война оборвала их. Солдат Власов на долгие годы оказался в гитлеровском плену. 17 лет прожил на чужбине, в далёкой Голландии. У него даже тамошний акцент остался навсегда. До изнурения работал на фабрике по росписи тарелок. С годами тоска по Родине усиливалась. Но вернуться боялся.
Как-то в руки попался том Л.Н. Толстого «Война и мир». И хотя была книга на голландском, читал её Александр запоем. Когда была перевёрнута последняя страница романа, Власов невольно понял, что его собственные беды, в водоворот которых попал он в лихую годину Великой Отечественной войны, по сравнению с тем, что перенёс его народ и страна, до ничтожного малы. Вспомнил он и шолоховского героя – Соколова, его трудную судьбу, и до слёз стало обидно, что он, русский человек, живёт на чужбине. Он решил во что бы то ни стало уехать домой…
Художник прервал свои грустные размышления и заторопился домой. Он знал, что там давно его ждут два сына, вернувшиеся с этюдов, и им очень важно знать мнение отца о новых работах.
Много сил, выдумки отдал за годы работы в Загорской мастерской Власов. Более тридцати образцов сувениров было создано и внедрено в производство художником.
Но самым значительным сувениром стал русский богатырь, к созданию которого художник шёл долгие годы.
Увидел однажды Власов небольшого богатыря и задался целью сделать своего – с чёрной окладистой бородой, с волевым лицом воина, проницательным взглядом, с копьём и щитом в руках. Стал художник советоваться с лучшим токарем по дереву Михаилом Александровичем Ушатовым, вместе с ним искать лучшую форму. Шло время, и вот они создали прекрасный сувенир.
В назначенный срок снова в мастерскую пришли писатели Иванов и Фирсов. Они увидели на столе огромного русского богатыря в образе Шолохова с копьём и щитом, а на щите надпись: «…И если любовь к Родине хранится у нас в сердце, то ненависть к врагу всегда мы носим на кончиках штыков. М. Шолохов.» Заказчики остались довольны сувениром. Позже бывший военнопленный Власов узнал, что его работой доволен и сам писатель.
… Прошло некоторое время. У меня вышла заметка об этом случае. Встречается мне на улице власов и «падает на колени»:
–  Спасибо тебе, родной человек! Как дошла газета до Москвы, меня вызвали в Министерство обороны, вручили все военные награды. Поздравили и сказали: «Мы не стали всё это пересылать в ваш военкомат. Знаем, что могут всё исказить. – У Власова на глазах слёзы. – Я не так рад наградам, как тому, что снял клеймо со своих сыновей. Теперь они сыны не пленного, а советского воина».
Вот такая случилась история с замечательным художником Власовым. Который теперь похоронен на родной своей земле, а его сыновья продолжают начатое дело.

Это был рассказ писателя Алексея Дорохова .
В трёх рассказах перед вами, уважаемые читатели, предстала судьба художника-воина.