Plaza de Toros
Гумилёв конквистАдором конкистадора нарёк -
не для жеста, пожалуй, для вольнолюбивого спора.
Так и ты бы - в крещендо быков андалузских облёк:
не в грамматику - "торо", а в полногремучее "торро"!
Вот он, бык смоляной, вылетает из красных ворот,
словно чёрт из коробки с пружиною, Зорро-задира,
и ноздрями раздутыми воздух предгибельный пьёт -
майский воздух Севильи, любовницы Гвадалквивира.
Вот он роет копытом песок, чёрный Авель, литой
из бойцовой, не помнящей братова имени, плоти...
Верхний ярус арены чадит ядовитой махрой,
и оркестр многотрубный в бравурной сливается ноте
чуть правее тебя, но всё в том же, доступном, ряду,
где курцы табака апплодируют бурно мулете,
в 3-ем тысячелетье, в 12-ом кряду году, -
реконкисты и Каина жертволюбивые дети.
И закланье - изысканно, и позумент золотой
облегает в обтяжку плечо и бедро матадора.
Между алой мулетой и мутно-зелёной водой
к небесам отлетает душа терминатора-торо.
И в бодрящем и праздничном рвенье квадрига коней -
благородные головы в бело-багряных султанах -
мигом тушу увозит... И трубы поют всё пьяней
над весенней Севильей. И полнится летопись дней
Андалузии - в кодах-загадках, желанно и странно...
Прадо
Проникновенья, мичуринские помидоры -
суть лишь одна из сторон цельнокованой правды.
Мне бы иного сыскать для души разговора:
силы глубинного духа - по кодексу Прадо.
Скачет Мадрид, в миллионный азарт вовлечённый,
скачет не к Прадо, но к рампе переднего плана.
А пред свечением Гойи, жемчужным и чёрным,
эхом звучит нестихающим стих Иоанна.
Ибо и всадник Эль Греко и Гойя Франсиско, -
на вороном иноходце, в чулках белоснежных, -
наперерез кавалькаде последнего взыска
скачут, от имени всех неприкаянно грешных.
Знаки высотных и траурных миропрочтений
светятся в этих тревожных и тёмных полотнах -
в противоходе, в скрещении тайных течений,
в рыцарях жестокосердых и панцирях плотных...