Даниэль Эстулин
Тавистокский институт
Первая кибернетическая конференция, 8—9 марта 1946 года, Нью-Йорк
Кибернетика тесно связана с серией 10 конференций, которые прошли в период с 1946 по 1953 год при спонсорской поддержке Фонда Джошуа Мэйси-младшего. Этот фонд, основанный в 1930 году в Нью-Йорке, носит имя квакера из семьи китобоев и судовладельцев, который нажил состояние на инвестициях в добычу нефти. В 1872 году принадлежавшая Мэйси компания «Long Island Oil» влилась в состав стремительно разраставшейся империи Джона Рокфеллера «Standard Oil».
Проект «Man-Machine» («Человек-машина»), как называли его сами участники, неофициально стартовал в мае 1942 года в ходе научной конференции на тему «Процессы торможения в коре головного мозга», проводившейся в Нью-Йорке под эгидой Фонда Джошуа Мэйси и под непосредственным руководством медицинского директора этого фонда Фрэнка Фремон-Смита. В некотором смысле это была первая попытка вторжения фонда в мир управления разумом.
Конференцию по вопросам процессов торможения в коре головного мозга почтил своим присутствием ведущий эксперт в области гипноза Милтон Эриксон. Эта дискуссия, в ходе которой обсуждались вопросы торможения центральной нервной системы, позволила заложить основы того, что впоследствии стало теорией кибернетики.
Среди участников были Норберт Винер, профессор кафедры психиатрии и физиологии из Университета штата Иллинойс Уоррен Маккаллок и Курт Левин из Франкфуртской школы. «Национальная тренинговая лаборатория Левина впоследствии стала частью Национальной ассоциации образования и способствовала превращению американской системы публичного образования в подобие того самого кошмара, который предсказывал Бертран Рассел, объясняя, как учить детей тому, что снег черный».[242]
Кроме того, в конференции участвовали мексиканский физиолог Артуро Розенблют, психолог-бихевиорист Лоуренс Фрэнк, Грегори Бейтсон, сыгравший важнейшую роль в проекте «МК-УЛЬТРА» и других секретных правительственных экспериментах с использованием изменяющих сознание наркотиков, Маргарет Мид, заместитель куратора отдела этнологии в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке, которая способствовала всплеску современного феминистского движения. Глуповатая и сексуально озабоченная, Мид тем не менее активно сотрудничала с миром разведки, и началось это с ее работы в Институте межкультурных исследований, деятельность которого в годы Второй мировой войны финансировалась службой военно-морской разведки, а также корпорацией RAND.
Согласно информации, изложенной на веб-странице Фонда Мэйси, «на неформальной встрече, состоявшейся в 1942 году, всеобщее внимание привлек доклад Артуро Розенблюта, подготовленный совместно с Норбертом Винером и Джулианом Байджлоу». Розенблют, протеже Винера, очертил концептуальные вопросы, требующие изучения на основании сходства, наблюдаемого в поведении машин и живых организмов, которое заключается в целенаправленности. Эта целенаправленность нашла свое проявление в термине «телеологические механизмы». «Телеология» из философского мумбо-юмбо была превращена в конкретный, материальный механизм через использование понятия «циклическая причинность», наблюдаемого в системе, где новые формы поведения посредством «обратной связи» находятся под влиянием прежних форм. «Этот подход позволил решить проблему целенаправленности через ссылки на настоящее и ближайшее прошлое, но без необходимости обращаться к возможным или будущим событиям».[243]
Другими словами, Розенблют предложил собрать группу, состоящую из инженеров, биологов, неврологов, антропологов и психологов, для проведения экспериментов в области социального контроля на основе шарлатанского допущения, что человеческий мозг не сложнее, чем механизированное устройство ввода-вывода, и что поведение человека поддается программированию как в индивидуальном масштабе, так и в масштабе целого общества.[244]
Однако реализация этих идей стала возможной лишь после окончания Второй мировой войны. Бейтсон получил назначение в армию США на Тихоокеанский театр военных действий, а Розенблют и Маккаллок вернулись к своим исследованиям в Массачусетском технологическом институте. Первая из десяти крупных конференций, предопределивших в 1946—1953 годах направление развития кибернетики, состоялась в Нью-Йорке 8—9 марта 1946 года. Тема ее звучала так:
«Механизмы обратной связи и системы с циклической причинностью в биологии и общественных науках». Целью этого проекта, в котором клиницисты объединили усилия с математиками, социологами и экономистами, стало создание теоретической модели крайнего стресса, особенно с учетом психосоматической «перегрузки обратной связи», вызывавшей многочисленные случаи неврозов.
С точки зрения кибернетиков, это была воистину революционная концепция:
«Если можно создать модель физиологической системы, через которую информация поступает из окружающей среды, обрабатывается, а затем через механизм обратной связи возвращается и меняет саму среду, то появляется возможность моделировать человеческий разум, особенно если использовать вычислительные машины, которые как раз тогда разрабатывались. Деятельность этой группы строилась на допущении, впоследствии постулированном одним из ее основателей Джоном фон Нейманом, что нервная система человека на самом деле есть не что иное, как “эффективно организованный природный автомат”, а значит, она поддается детерминистическому, линейному математическому моделированию.
Результатом первой конференции стало не только демоническое стремление создать полностью управляемое общество путем слияния человека и машины. Те 20 человек, которые составляли ядро группы, поставили перед собой цель — создать ряд перманентно действующих институтов, где эту работу следовало продолжить и расширить. Год спустя Винер придумал термин “кибернетика”, лаконично описывающий цели и направления прикладываемых усилий».[245]
В 1948 году по результатам, достигнутым на первой из конференций Мэйси, как их стали называть, Винер написал свой труд «Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине».[246] Двадцать семь историков, экономистов, просветителей и философов, изучавших «Кибернетику», назвали ее одной из книг, способных оказать существенное воздействие на общественную мысль и на будущее общества; по степени важности ее сравнивали с трудами Галилея, Мальтуса, Руссо и Милля.[247]
Один из ключевых дискуссионных моментов на первой кибернетической конференции был связан с обсуждением следующего вопроса: является ли разум продуктом мозга?
Уоррен Маккаллок и его помощник Уолтер Питтс (оба играли активную роль в организации конференции) стали пионерами в тестировании сетей клеток мозга животных на предмет их вычислительных способностей. С точки зрения кибернетики машина — это не вещь, а образ поведения.
Для таких кибернетиков, как Алан Тьюринг и Джозеф Леду, мозг представляет собой «универсальную машину» и «устройство для регистрации изменений». Всех этих людей объединяет та идея фикс, что мозг человека представляет собой рекурсивный набор кибернетических машин, соединенных огромной петлей обратной связи с самой Вселенной. Следовательно, кибернетическая научная парадигма охватывает данный тип относительности.
Уильям Росс Эшби, психолог и пионер в области кибернетики как науки о сложных системах, поясняет: «В кибернетике при рассмотрении любой конкретной машины типичен не вопрос “Какое действие она совершит здесь и сейчас?”, а вопрос “Каковы все возможные формы поведения этой машины?”... Кибернетика занимается всеми формами поведения постольку, поскольку они являются регулярными, детерминированными или воспроизводимыми. Материальность не имеет для нее значения... Благодаря этому обстоятельству теория информации играет большую роль в проблемах кибернетики. Ведь теория информации характеризуется, по существу, тем, что всегда имеет дело с некоторым множеством возможностей... Важна лишь та степень, в которой система подчиняется детерминирующим и управляющим факторам».
Другими словами, кибернетика предлагает систему отсчета, отталкиваясь от которой может упорядочить, соотнести с другими и понять любую машину. Таким образом, чем большее разнообразие действий допускается системой контроля, тем большее разнообразие пертурбаций она способна компенсировать.
А как Эшби определяет понятие «контроль»? Как уменьшение разнообразия: большое разнообразие пертурбаций воздействует на внутреннее состояние системы, и поскольку систему необходимо удерживать в максимально близком к целевому состоянии, постольку необходимо уменьшать разнообразие пертурбаций.
Винер и Эшби утверждали, что науку следует воспринимать исключительно как попытку описания природы, а не как поиски смысла. Таким образом, взаимоотношения человека с окружающим миром превращаются в эротическую привязанность к аристотелевским объектам.
По этой причине любые попытки понять универсальные законы являются иллюзией. «Поборники “объединения наук” попытались уничтожить метафизику и опровергнуть существование универсальных принципов, утверждая, что любое деление науки, например на естественные и гуманитарные дисциплины, является несущественным. Они применяют эту крайнюю форму редукционизма в равной мере к физике и к общественным наукам, тем самым стремясь их объединить.
Общество редуцируется ими до уровня психологии индивидов; психология индивидов — до уровня биологических процессов; а биологические процессы — до уровня химических. Таким образом, процесс познания сводится к электрохимическим процессам: нейроны включаются и выключаются, как в двоичной системе. И даже электрохимические процессы, происходящие в мозге, низведены до уровня ньютоновской механики».[248]
В начале 1950-х годов Винер, Эшби, британский теоретик Стаффорд Бир и другие работали над решением поставленной Эшби проблемы: как подвести под эстетику прочный материальный фундамент. По существу, это была проблема, которую пытался решить еще Готфрид Вильгельм Лейбниц. В начале XVIII века он опроверг многовековой гностический дуализм, разделяющий разум и тело, показав, что материя не способна мыслить:
«Творческий акт в искусстве или науке позволяет постичь истину физического мира, но не предопределяется этим физическим миром. Сознательно концентрируя прошлое в настоящем с целью воздействия на будущее, творческий акт настолько же бессмертен, насколько бессмертна замыслившая его душа».[249]
И вот с этим кибернетики согласиться никак не могут. Они рассматривают познание просто как реакцию на внешние раздражители. «Поскольку тело, находящееся в состоянии покоя, остается в состоянии покоя, пока на него не воздействует другое тело, внутренний процесс познания невозможен. И нет никакой “божественной искры”, или души. Дискуссии вокруг этих концепций продолжались в среде кибернетиков еще многие годы».[250]
Винер и кибернетики считали творческий метод лишь случайным побочным продуктом обработки «информации». Поэтому «они отслеживали объем информации, поступающей в “поле”, играя роль информационного термостата для общества. Чтобы контролировать поток информации, они разместились на ключевых постах в крупнейших СМИ и в центрах формирования общественного мнения».[251]
Эти жульнические приемы позволяют убить сразу нескольких зайцев. «Делая творчество исторически конкретным, они лишили его бессмертия и морали. Нет смысла даже выдвигать гипотезы в отношении универсальных истин или законов природы, потому что истина всегда должна соотноситься с историческим развитием.
Отбрасывая идею о правильном и неправильном, мы рискуем одновременно отбросить как “устаревшую” концепцию добра и зла и оказаться, по словам Фридриха Ницше, “по ту сторону добра и зла”».[252]
«Впоследствии наследники кибернетиков занялись созданием “информационной супермагистрали”. Они создали программное обеспечение, отслеживающее потоки информации в интернете, который уподобляется огромной плате микросхем, где установлены прерыватели цепи и вольтметры. Эта концепция легла в основу “социального нетворкинга”, создания наборов матриц из теории игр, нацеленных на обеспечение консенсуса. Механизация общественных отношений базировалась на идее Винера о возможности механизации мышления».[253]
Когда данная концепция применяется к человеческим моделям, сразу возникают проблемы. Люди — существа творческие. Реализуя свою способность к рациональному мышлению и глядя на мир через доминирующую иудеохристианскую культурную матрицу западной идеологии, «мы можем открывать принципы, которые не поддаются чувственному восприятию, и создавать технологии, которые позволяют людям преодолевать ограничения прежней ресурсной базы.
И это элементарным образом опровергает фальшивые рассуждения насчет энтропии со стороны Рассела и прочих позитивистов. Мы, люди, способны совершенствовать принципы общественной жизни. Наша способность передавать эти принципы от поколения к поколению позволяет культуре развиваться путем непрерывной трансформации. Прогресс современных наций возможен только через развитие индивидуального сознания граждан. Культурное развитие такого рода является истинным предназначением государства».[254]
«Проблема была в том, что, пока индивид убежден — или хотя бы надеется, — что его божественная искра разума способна решать стоящие перед обществом проблемы, он никогда не впадет в состояние безнадежности и раздрая, которое считается необходимой предпосылкой социалистической революции.
Задача Франкфуртской школы, таким образом, заключалась в том, чтобы сначала подорвать иудеохристианское наследие через “ликвидацию культуры”, а затем разработать новые культурные формы, которые усиливали бы взаимную вражду среди населения, тем самым подготовив почву для “нового варварства”».[255]
Таким образом, интеллектуально выродившимся отпрыскам Рассела нужно избавиться от тех, кто способен мыслить творчески и самостоятельно, поскольку такое креативное мышление способно нарушить предопределенное «экологическое равновесие».
Те «узлы» в электромагнитной решетке Левина, которые способны притягивать к себе другие «узлы» благодаря своей способности делиться идеями и создавать новые возможности во имя выживания человечества, должны быть нейтрализованы. Для этого требуются усилия со стороны «агентов перемен», призванных вернуть общество в уныло-однородное состояние консенсуса и поддерживать экологическое равновесие.
«Теория поля» Левина, где «полем» является утверждение, отражающее предполагаемые аксиомы о природе взаимоотношений между объектами, применяет ту же самую циклическую логику к человеческим отношениям. Будучи замкнутой системой, поле подчиняется произвольным законам энтропии.
Левин предполагал, что люди подобны обезьянам, взаимоотношения между которыми определяются через гедонистический расчет. Кибернетики, такие как Винер, Эшби и Бир, используют язык электромагнетизма для описания отношений, заимствуя у Максвелла теорию электромагнитного поля. Поскольку Максвелл считал, что причинности нет места в науке, его теория, по существу, не была научной.
Там, где Максвелл «единицей» считал сильную степень взаимодействия в электромагнитной решетке, а «нулем» — слабую, Левин сделал то же самое: «единица» — уровень притяжения между обезьяной и ее матерью, «ноль» — обезьяна-хищница. «Поле» становится совокупностью взаимоотношений между гедонистическими обезьянами, которые попросту отражали аксиомы Левина в отношении природы людей.
Универсальные принципы, такие как божественная любовь, были сведены Левином и его приспешниками к «теории игр». Как замкнутая система, лишенная принципов, поле Левина тоже подчинялось законам энтропии, или «экологии», как выразился бы зоолог.
Энтропия, применяемая к магнитам или обезьянам, — это одно дело, но что происходит, когда подобные правила применяют к людям? Подчиняется ли человеческая экономика тем же самым правилам, что и обезьянья экология?[256]
Для Левина, Максвелла, тавистокцев и всех интеллектуально извращенных детей Бертрана Рассела ответ очевиден: «Да!» Именно здесь возникает большая проблема, и именно здесь эти социальные инженеры снимают с себя маски и обнажают свой «фашизм с демократическим лицом».[257]
Для Норберта Винера и его приспешников, составлявших ядро Кибернетической группы, в человеческом разуме нет ничего святого; для них человеческий мозг является машиной, функции которой можно воспроизвести, а со временем и превзойти при помощи компьютеров.