И вот Татьяна написала к Онегину. Теперь Пушкин дает чудные картины мук героини: «то вздохнет, то охнет, Письмо дрожит в ее руке…» Время летит – «она зари не замечает, Сидит с поникшею главой».. Тут является и няня - «Филипьевна седая», которая вроде бы будит Таню и видит, что она «здорова»: «Тоски ночной и следу нет»… И далее идет поистине дивный диалог, равного которому тогда никто не писал,– по его «народности» и «художественности», если говорить словами Белинского. Здесь, кстати, у Поэта появляется и богатый синтаксис, об отсутствии коего я заявлял недавно … Теперь можно не разбивать строки (стрф.34):
- Ах! няня, сделай одолженье, -
«Изволь, родная, прикажи»
- Не думай … право … подозренье …
Но видишь … ах! не откажи. –
(Крайне сбивчиво, лихорадочно даже, говорит Татьяна, что Поэт и подчеркивает многаточиями)
- Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому …
К соседу … да велеть ему –
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня… -
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть».
(Стрф. 35)
- Как недогадлива ты, няня! –
«Сердечный друг, уж я стара.
Стара; тупеет разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли …»
- Ах, няня, няня! до того ли?
Что нУжды мне в твоем уме?
Ты видишь, дело о письме
К Онегину.
Попутно скажу, что такое «романное» мастерство Пушкина уже ясно говорит нам, что "лета клонят" его к прозе. И вот-вот выйдет в свет его виртуозная поэма «Граф Нулин», в которой эта «стихотворная проза» будет преобладать, и простые детали быта ознаменуют расцвет пушкинского реализма.
Татьяна мучительно переживает каждую минуту, и «слез был полон томный взор». И вдруг – топот: скачут. И что ж она? Да бежит стремглав, прыгая с крыльца, и прямо в сад, ломая кусты сирени, летит к ручью… И слушает, как девушки, сбирая ягоды, поют… Потом пошла в аллею – и перед нею, блистая взорами, Евгений….
Но Поэт опять интригует читательниц, прощается с ними. Им придется ждать выхода четвертой главы.
Она начинается с седьмой строфы и с отвлеченных залихватских рассуждений, которые-де принадлежат Онегину, уставшему от светских романов, на кои «убил он восемь лет, Утратя жизни лучший цвет».
Как ни считай, Герою в это время 25 или 26 лет – хладный остаток былого горения – в чем автор нас хочет уверить… Однако…
(стрф.11)
… получив посланье Тани,
Онегин живо тронут был ...
И погрузился «душою … в сладостный, безгрешный сон»
и «обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной».
(Доходя в своих лекциях до этого момента, я обращал взоры к сидящим в первых рядах юношам: «Ну, вот, милостивые государи. Вы получаете от девушки послание, в котором она отдает себя вам во власть. Вы молоды, вам чуть за двадцать. Девица беззащитна: ни отца, ни брата, ни ближней родни мужского пола, так что никто вас на дуэль не вызовет... И ваши действия?»
И дружное «гы-ы-ы» раздавалось с «мужских» мест, сопровождаемое выразительными ухмылками.
Ну-с, - педалировал я, - а этот светский лев, который уж не раз,не два держал пистолеты в руках и который имел длинный дон-жуанский список, отказывается от «романтического приключения». … Так что же, он не фат , не эгоист, не любитель легкого флирта? Судите сами!»
И далее (стрф.12):
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел
И молвил: «Вы ко мне писали.
Не отпирайтесь….
Это несветское, простонародное «не отпирайтесь» как начало разговора выдает с головой смятение Онегина, который тоже явно промучился несколько дней, и от его светской легкости обращения с дамами не осталось и следа. А далее и того пуще - Онегин говорит как истый поэт:
Я прочел
Души доверчивой признанья,
Любви невинной излиянья;
Мне ваша искренность мила….
Но вас хвалить я не хочу;
Я за нее вам отплачу
Признаньем также без искусства».
И далее идут те знаменитые слова, которые поют и в Опере и которые для Чайковского были несомненной истиной. Однако….
Вот вам призналась в любви девчушка. А ваше сердце давно занято, да и девчушка уж больно чиста и мучима высокими чувствами. И вы – не волокита, не подленькая душа, возликовавшая от сладкой возможности…. И сошлюсь на себя, любимого-нелюбимого. Было, даже бывало, со мной, особенно когда я, молодой, страстный, красноречивый "препод", вызывал у студенток подобные чувства. И - Господь свидетель!- было невыносимо горько отчитывать бедную девушку. Есть у меня даже давние стихи «к одной» такой:
Я честно осмею
Привязанность твою!
Пусть грубо – тем разрыв последует сильней:
Тебе еще вся жизнь, а я уже стою
У края, не найдя ни крохи смысла в ней.
Онегин не смеется, он встает в позу строгого наставника. И сочиняет небылицу:
«Когда бы жизнь домашним кругом
Я ограничить захотел… «
Далее же идет всем известное: «Но я не создан для блаженства» и проч...
И тут пора вспомнить, что описанное время явно более раннее, чем восстание декабристов... И если Онегин - декабрист – в чем не сомневаются многие историки литературы и литературоведы, - то ему нельзя себя связывать «узами Гименея»: завтра-послезавтра за ним пошлют гонца – как это показано в гениальном фильме «Звезда пленительного счастья»,- и герой отправится в опаснейшее путешествие. И как он скажет об этом деревенской девушке, господа присяжные критики ? И пусть резко, но он отговаривается от чести быть женихом прекрасной и обожаемой им (да-да!) девушки.
И у А.С. тоже прямо-таки сказано:
«Так проповедовал (!!) Евгений»,
и опять одно словцо обнажает суть сцены.
Тут и Поэт «наталкивает» читателя (стрф.18):
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило (!) поступил
С печальной Таней наш приятель;
Не в первый раз он тут явил
Души прямое благородство (!!),
Хотя людей недоброхотство
В нем не щадило ничего. (!)
И еще раз напомню, что Онегин (см. гл.1) был "добрый приятель" (читай: друг) бунтаря Пушкина, которого друзья просто не известили о бунте декабристов; что у Онегина был «резкий, охлажденный ум»; и в поместье своем он провел невиданные реформы, облегчая жизнь крепостных, - в прямом смысле декабристкой программы.
И опять Пушкин комуфлирует всё изящными строками о любви красавиц светских и т.п...
Итак, Онегин благороден так же, как герои фильма Владимира Мотыля – вспомните любого из них (кроме палачей и подлецов, конечно). Но почему-то наши интеллигенты считают его воплощением зла.
Увы, но несколько лет назад я по программе «Культура» два раза слышал чтение романа профессором Непомнящих. Читал он роман изумительно, и НАИЗУСТЬ. Не всё, понятно, враз, но захватывающе. А вот комментировал роман именно так же, как и теперь это делают некоторые «продвинутые»: Онегин для профессора был самим Злом, а Зло исходило от Петра Великого, который набрался его в Европе, поправ на Руси всю великую православную нравственность.
Удивительное дело: интеллигенты - против декабристов, но почему? Потому ли, что те восстали против богоданного царя? Иную причину просто трудно придумать. А вот сейчас готовы свергнуть Правителя, - почему? Потому ли, что не богоданный? (Но ведь «всякая власть – от Бога».)
Так и с Онегиным: негодяй, мол, не способный принять великий дар – святую любовь благороднейшей Девы!
И с этим адресуются к молодым и жаждущим истины.
А молодым – только дай идею, что Онегин – Фуфло, и всё всем станет ясно...
Вот на этой неоптимистической ноте и прервусь сегодня, друзья мои.
Да ниспошлют на вас Небеса свою Ясность!