Вечерело. Знойное молчание стекало по пористым стволам. Мясистый лист тишины крошили муравьиные ноты. Вот альт, проснувшись, вылизал гладкую спину и ловко расправил струны усов, а кларнет напряженно вытянулся, словно гусеница, пытающаяся перебраться на цветок.
Гонг возвестил о закате. Целая доля алым солнцем повисла над горизонтом. Животные спешили на водопой к нагретому за день озеру музыки.
Олень-контрабас помчавшись к воде, хрустнул сухими сучьями и пугливо замычал.
Валторна, медленно, как уставший слон, припала к влаге, кипящей пузырями бемолей, и долго не могла напиться.
Изящной пумой к ручью пробралась гитара и теперь язычок медиатора жадно слизывал холодные струи.
Композиция пронзила рощу теплым светом, как только на вершине холма показался человек. Этот лес снился ему с детства. Мечтая о нем, он прислушивался к голосу ливня, заглядывал разным животным в глаза. Но даже когда отыскал, звери и травы не подпускали к себе, рычали, душили, пытались разорвать. А он приручал их с нежностью и терпением, кормил сахаром, гладил по диким бокам. И наконец, они стали ручными, словно котята.
Он дрессировал и играл с ними, а они питали его молоком и плодами. Теперь, когда он спокойно ложился на берегу водоема, лишь диез-з-зы комариным облаком поднимались из сумрака. Он же наблюдал, как саксофон срывает хоботком спелые вишни четвертных, а в качающихся зарослях смычков могучим быком вздыхает туба. Человек веселился от того, что его мотив резвой мартышкой скакал по лианам скрипичных ключей.
Он был счастлив... и стоило ему появиться в лесу, как мелодии разрастались повсюду, превращаясь в ВЕЛИКИЕ ДЖУНГЛИ.