Луч солнца на рассвете встал,
в росинке чистой окунулся,
увидев что-то, улыбнулся
и наблюдать в окошко стал:
там на кухонной полке в ряд -
посуда чистая блистает,
фужер всех выше восседает
и речь ведет:"Смотрите: я,
в сиянье чистом хрусталя,
как первый гость на всех фуршетах,
вам и во сне не снилось это,
как я звенел там и сиял!
В каких руках я побывал!
Какие повидал я нравы!
Хоть вы в одном, конечно,правы:
я большей частью здесь стоял."
Вот, к кружке обратился он:
"Что ты внизу там притаилась?
С убожеством своим смирилась -
так вид твой жалок и смешон.
На что годна, скажи мне, ты?
Ты вся зашарпана, побита,
и краска вся с годами смыта,
следа нет прежней красоты."
Но в оправдание она
не проронила ни словечка,
хотя могла сказать, конечно,
как жизнь с избытком провела.
В ней согревали мятный чай,
когда болели в доме дети,
прекрасны так минуты эти -
быть в ручках нежных малыша.
Хозяин летом брал с собой
ее во время сенокоса,
чтоб воду пить из водоноса;
в лес за дровами брал зимой.
Несли парное молоко
в ней каждый день больной старушке.
И было так приятно кружке
в руке натруженной, простой.
Усталый путник много раз
держал ее в своих ладонях.
Взор благодарный она помнит -
за утоливший жажду квас.
Молчала в скромности она,
лишь, улыбаясь, вспоминала:
служа другим, так уставала,
но не напрасно жизнь прошла.
Да и сейчас стоит она
полна водою родниковой -
кого-то из нее напоят
и кружка счастлива сполна.
Закончить бы на том рассказ,
но так фужер собой гордился,
над кружкой бедною глумился,
вдруг... поскользнулся и разбился
и... зазвенел в последний раз...
Луч солнца дальше побежал
искать истории по свету,
а мы, услышав притчу эту,
узнали, может быть, себя?
Любви Господней полнота
с избытком сердце наполняет,
и пустословие смиряет,
даруя кроткие уста.
Мы - винограднике Христа,
и хочет Бог, чтоб мы трудились,
чтоб не гордились, а смирились
и много принесли плода.