ВОЛОШИН В КОКТЕБЕЛЕ
Не знаю сам, во мне, в тебе ли
Волошин шел по Коктебелю.
Не так давно все было это,
прибой смывал следы поэта,
но отпечатался скулою
поэта профиль над скалою,
где моря Черного хитон
идущему поэту в тон.
Он пел земле и небесам:
— Масон но сам,
масон но сам.
Он пел прибою в унисон:
— Но сам масон,
но сам масон.
В моей поэзии, во мне ли
иль в акварели в Коктебеле
вдруг дунул ветер и, взъерошен,
волнами в мир вошел Волошин.
КОКТЕБЕЛЬСКАЯ КРЕПОСТЬ ВОЛОШИНА
«Известия» № 108, 10 июня 1993 г.
С 10 по 20 июня в Коктебеле пройдет первый Всемирный конгресс по русской литературе, посвященный столетию Волошинского Коктебеля
Сто лет назад на берету почти что необитаемого сурового пустынного Коктебеля поселилась семья Волошина.
Бухта, где в древности обитали легендарные суровые киммерийцы, считалась малопригодной для жизни: суровый климат на протяжении года, штормы, бури, невыносимая жара.
Кто мог подумать тогда, что место, считавшееся у древних греков началом ада, станет
раем для русских писателей XX века. Оказывается, все дело в том, какими глазами смотреть. Мы видим сегодняшний Коктебель глазами художника, философа, поэта и ясновидца Максимилиана Волошина. «Все видеть, все понять, все знать, все пережить! Все формы, вес цвета вобрать в себя глазами». Это удалось не сразу, а в течение жизни.
Максимилиан Волошин превратил свой дом в Коктебеле в незыблемую, крепость духа, где находили приют от бурь кровавой, междоусобицы многие писатели. Андрей Белый, Марина Цветаева, Валерий Брюсов собирались в его знаменитой башне у скульптурного портрета царевны солнца Таиах. Здесь молчали пушки. Говорили только музы.
Сам хозяин, облаченный в одежду, похожую на древнегреческий хитон, заполнял собою
все пространство Коктебеля. Недаром одна из скал носит четкий отпечаток профиля Максимилиана Волошина. Он фактически заселил эту скалистую землю писателями, поэтами и художниками XX века. Дом творчества, который разросся вокруг дома Волошина, наверно, переживет все политические разборки века, как пережил он две мировые войны и одну гражданскую. Когда-то Платон говорил, что поэтов нужно увенчать лавровыми венками и сослать на необитаемый остров. Остров не остров, а бухта такая есть, Коктебель.
Кем был Волошин? Просветителем? Пророком? Поэтом? Художником?
Для меня то новое, что привнесено им в мир, содержится в одной очень емкой фразе: «Вся
наука человечества, его знания должны стать субъективными — превратиться в воспоминание».
Он открыватель той эпохи, которая сейчас только начинается. Эра доверия к человеческому взгляду, к его интуиции и прозрению. «Плоть человека — свиток, на котором отпечатаны все даты бытия».
Одна из самых значительных вещей Волошина — стихотворная поэма «Путями Каина» с
весьма примечательным подзаголовком: «Трагедия материальной культуры». Он считал, что путь, выбранный человечеством от библейских времен до нашего времени,— это выбор Каина, убившего в себе Дух – брата Авеля. «Он утверждает Бога — мятежом, творит неверьем, строит отрицаньем». В отличие от Льва Толстого Макс Волошин не осуждает человечество за выбранный путь», он даже восхищается им, мудрым зодчим, но видит, что «его ваяло — смерть».
Говоря словами Волошина: «Когда-то темный и косматый зверь, сойдя с ума, очнулся человеком — опаснейшим и злейшим из зверей». Он назвал путь человечества только через научный прогресс творчеством навыворот, когда все самое лучшее в человеке принесено в жертву формуле и химере.
Разбудить в себе поэта — вот чему учил Волошин в своей коктебельской «школе». Здесь
люди не делились на маститых и не маститых, на талантливых и бесталанных. В лучах личности Волошина талантливы были всё.
Однажды с Мариной Цветаевой они заплыли в лодке в. десятиэтажный грот. «А это, Марина, вход в Аид. Сюда Орфей входил за Эвридикой», — сказал Волошин. И это была не шутка и не фантазия — он знал, где кончается Рай, где начинается Ад. Рай был в доме поэта.
В те дни мои дом, слепой и запустелый,
Хранил права убежища, как храм.
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер –
Фанатики непримиримых вер
Вот уже и век на исходе, а это все еще актуально. Культура, как храм, где все, находят себе убежище, – вот главная идея Волошина, и, может быть, даже не идея, а образ жизни.
Волошин считал, что его личность соткана из стихии огня, а огонь был всегда. Он клокотал в том кратере, на дне которого спустя миллионы лет возник Коктебель. Пейзаж Коктебеля Волошин считал своим автопортретом.
Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,
И побережьям этих скудных стран
Великий пафос лирики завещан.
Не каждый: поэт оставляет после себя пейзаж. Пушкинское Михайловское, Ясная Поляна Толстого и Волошинский Коктебель — нечто большее, чем музейные заповедники. Дом, возведенный Волошиным на берегу Коктебеля, — как башня из слоновой кости, обсерватория духа, хотя был там и настоящий телескоп, направленный к звездам.
Читая Волошина, сразу уходишь от суеты повседневного мира. Хотя он не был отшельником: бродил по Италии, исходил весь Париж и знал его не хуже, чем Коктебель. Странничество входило в его систему как некий труд, завещанный человеку Богом. Христос странствовал, проповедуя, Волошин постоянно повторял себе: «Ничего не проповедуй, и не учи». Он всю жизнь учился, У японцев — тонкой миниатюре, у французов — глубине чувств, у немцев – культуре мысли, у России — особому, возвышенному строю души, который у нас за отсутствием других, более точных, слов называют религиозностью. Однако самое главное наследие России — ее умение противостоять внешним обстоятельствам, не вступая с ними в прямой конфликт. Великое евангельское правило «отойди от зла и сотвори благо» Волошин превратил в образ жизни.
Я принял жизнь и этот дом, как дар
Нечаянный,— мне вверенный судьбою.
Всей грудью к морю, прямо на восток
Обращена, как церковь, мастерская.
И снова человеческий поток
Сквозь дверь ее течет не иссякая.
Этот поток не иссякает и после смерти Волошина. Дом в Коктебеле стал символом независимости художника от сиюминутных раздоров века, знаком нашей общей судьбы.
ОЛИМП В КРЫМУ
«Известия» № 128 10 июля 1993 года
Слово «конгресс» звучит слишком официально. То, что происходило в Коктебеле с 10 по 20 июня, правильнее было бы назвать более уютным и устоявшимся словом «чтения». По сути дела, это продолжение той традиции, которая уставилась еще при жизни поэта.
Зимой, осенью, ранней весной (а это большая часть времени в Коктебеле) Волошин тосковал по литературному общению, с жадностью встречал и ждал всякого посетителя; но наступал летний сезон, и от гостей не было отбоя. Иногда за сезон в доме Волошина бывало до пятисот человек.
Такая роскошь не под силу сегодня музею Волошина, и. все же чтения продолжались всю неделю. Доклады читались на свежем воздухе до обеда и после обеда. Звучала русская речь, иногда с французским, иногда с немецким, иногда с английским акцентом.
Но и теперь все не так просто, как кажется. Это я понял, где-то на третий день, когда возник ожесточенный спор о том, кто же такой Волошин: антропософ, масон, философ, поэт, художник, святой, космический вестник среди людей и даже, пожалуйста, не смейтесь, «немецкий шпион»?
РАСКУЛАЧИВАНИЕ ВОЛОШИНА
Последняя версия прозвучала, конечно, не на конгрессе, а в «альтернативном докладе», прочитанном в бильярдной маркером дядей Пашей. Оказывается, и сегодня некоторые жители верят в злую байку Коктебельского ЧК – КГБ о Волошине, немецком
шпионе, злом помещике, угнетателе местного населения,
Корни этой далеко не безобидной истории уходят в Историю с большой буквы.
На конгрессе был оглашен ужасающий эпизод раскулачивания Волошина, произошедшего, как только в Коктебеле установилась и упрочилась советская власть, образовались пресловутые Советы. Первым деянием местного Совета было уничтожение собак. «Двух собак, принадлежащих Волошину, пристрелили, одну отравили. Следующим решением' местной власти было постановление «О раскулачивании Волошина». Кулаку Волошину было предписано в короткий срок покинуть свое жилище. Жена Волошина (по версии дяди Паши, тоже немецкая шпионка) предложила мужу вместе покинуть не только Коктебель, но и пределы этого мира. Решение о самоубийстве было принято, но, к счастью, на этот раз могущественные друзья поэта смогли отвести беду. Волошину милостиво разрешили остаться в собственном доме.
Затем последовал микроинсульт, после которого земная жизнь поэта стала клониться к закату. Он угасал на глазах и умер в пятьдесят с лишним лет от воспаления легких, хотя истинной причиной его преждевременной смерти, в который раз в истории России, стала безжалостная, варварская власть государства.
Разумеется, «раскулачиванию» предшествовали не менее ужасные эпизоды. Поэт Генрих Сапгир рассказал участникам чтений об одном праве, дарованном Волошину венгерским революционером Бела Куном. Поэту разрешалось раз в неделю приходить
в Феодосийское ЧК, дабы вымолить жизнь одного, только одного из сотни приговоренных к расстрелу. И Волошин шел и вымаливал только одну жизнь, в то время как 99 других невиновных шли на казнь.
Когда-то, строя свою коктебельскую крепость, поэт предполагал, что можно укрыться от суетного, тогда еще, не кровавого, века на каком-то клочке уединенной земли. И не только самому, но и другим дать убежище от неправедных гонений.
Директор музея, организатор чтений, Борис Гаврилов показал гостям потаенную мансарду в спальне Волошина. Вход в нее закрывала картина. Какая трогательная детская поэтическая наивность. Один обыск, и все бы нашли. Но эта наивность спасла
жизнь нескольким людям, которые будучи по превратностям судьбы либо белыми, либо красными, спаслись в мансарде поэта от неминуемой гибели. Однако не было мансарды, которая могла бы укрыть самого Волошина от кровавой власти.
ВЕЛИКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
Могилу Волошину рыли ночью на горе. Волошин завещал похоронить его именно там. Многие сомневались, удастся ли выдолбить яму в камне. Уговорились, если могила будет готова, разжечь костер, чтобы внизу знали: замысел поэта удался.. ночью огонь на горе оповестил объятых горем обитателей дома, что завещание Волошина будет исполнено.
Позднее, много лет спустя, вопреки активному сопротивлению советской власти, рядом с поэтом была похоронена его супруга Мария Степановна.
Нынешний директор дома Волошина Борис Гаврилов был рядом с Марией Степановной до последнего мига ее земной жизни.
– Хотите верьте, хотите нет, но в миг смерти Марии Степановны в 11 утра от горы с профилем Волошина вот в это окно к изголовью ее кровати протянулся светлый луч. Я много раз проверял, мог ли это быть отсвет солнца. Но ни по каким астрономическим законам этого быть не может.
Я убежден, что никакая ложа, никакой тайный орден Розенкрейцеров не знает того, что открыто поэту. И все-таки причастность поэтов к масонским ложам – вымаранная страница русской истории. Масонство Пушкина и Блока замалчивается до сих пор. Серьезной науке заткнули рот советской цензурой, а тему масонства отдали на откуп дилетантам-политиканам, сочиняющим страшные байки о масонах и сионистах, захвативших Россию.
Масонство Волошина было почему-то еще большей тайной, нежели масонство Пушкина и Блока. Только на этом конгрессе Борис Гаврилов отважился поведать страшную тайну. Да, духовный наставник Марины Цветаевой Макс Волошин был масоном 3-го градуса посвящения Великой Вольной ложи Франции. Почему из трех других не менее известных лож Макс Волошин выбрал именно эту? В Уставе Великой ложи не требовалось подчинения ученика Мастеру. Подчинять свою волю кому бы то ни было, кроме Бога, поэт, конечно, не мог. Вспомним слова другого масона, Пушкина, о том. Что шутом он не было не только у земного царя, но даже у Царя Небесного.
Третий градус посвящения Макса Волошина меня немного смешит. Я представляю, сколько же масонов куда более высоких градусов и степеней невозвратно канули в небытие. Максу Волошину это уже не грозит. Его будут помнить, пока есть русская и мировая культура, а культура будет всегда.
Максизм-неленизм Волошина
"По Коктебелю шел нагой Волошин...". Это не стих, а всего лишь строка из многочисленных воспоминаний. "Добро бы хорошо был сложен", - прокомментировала дама в плотном купальнике. Так эту сцену увидел Корней Чуковский. Марина Цветаева запомнила легендарного Макса как некоего античного бога в тунике и греческих сандалиях.
"По Коктебелю шел нагой Волошин...". Это не стих, а всего лишь строка из многочисленных воспоминаний. "Добро бы хорошо был сложен", — прокомментировала дама в плотном купальнике. Так эту сцену увидел Корней Чуковский. Марина Цветаева запомнила легендарного Макса как некоего античного бога в тунике и греческих сандалиях. Ее Волошин мог словесным заклинанием погасить огонь или наслать большой дождь из маленькой тучки.
Античный театр Волошина длился долгие годы и спустя полвека продолжился — вплоть до наших дней. Только теперь в декорации входит не только дом Волошина, но и его могила на высокой горе, и скала с профилем великого символиста, изваянная богом Вулканом на другой стороне залива. Справа скала, тоже чем-то похожая на этого грузного мага. Тело Волошина с большим трудом внесли на вершину.
Сейчас трудно поверить, что когда-то Коктебель был безжизненным болотом на суровом побережье. Возможно, немецкие корни Волошина заставили его почувствовать себя крымским Фаустом, осушающим болота по воле Гете. И Гете, и Волошин были масонами. Четыре главных добродетели масонства: ученичество, учительство, творчество, строительство.
Ученичество. Волошин учился всю жизнь, в совершенстве владел французским, английским, немецким. Жадно изучал в Европе и в России историю искусства. Путешествовал. Был этнографом, историком, археологом, знатоком античности и средневековья. Не говоря уже о магической привязанности к Древнему Египту.
Учительство. Он учитель философии, поэзии и неземной любви. Даже для таких эрудитов, как Андрей Белый, Марина Цветаева и Осип Мандельштам.
Творчество. Бесконечный поток акварелей — коктебельские пейзажи Волошин писал как на конвейере. Однако главное дело — поэзия. Никто лучше его не сказал в стихах о русской трагедии: "С Россией кончено... На последях //ее мы прогалдели, проболтали, // пролузгали, пропили, проплевали, // замызгали на грязных площадях, // распродали на улицах...". Нам-то эти строки ох как понятны! Он родился в России, а умер в Советском Союзе. Мы родились в Советском Союзе, а оказались в России. Может, из-за этой жизни в историческом георазломе нам сегодня так близок этот антично-древнеегипетско-немецко-французский, но прежде всего русский культуртрегер Макс Волошин.
Строительство. И здесь Волошин раскрылся в полную меру. Нынешний Коктебель и даже отчасти пейзаж Коктебеля, не говоря уже о доме (обсерватории-музее-библиотеке), — все это его рук дело. Он всю жизнь что-то возводил, осушал, строил и перестраивал. В конечном итоге его дом стал культурной Меккой для научной и творческой интеллигенции и остается ею по сей день. Дом Волошина был гостеприимно распахнут для всех известных людей, да еще и с женами, любовницами, детьми и друзьями. Волошин среди них был в тунике или голый. Не во фраке же ему было разгуливать по Киммерии. Его крымские тексты и акварели пахнут горными травами, морским прибоем и светятся, как когда-то, еще в 70-е, сияли среди прибрежной гальки внезапно высвеченные солнечным лучом сердолики и опалы. Собирание коктебельских полудрагоценных камней Волошин так и называл — каменная болезнь. Семейство Ульяновых вывезло когда-то с побережья аж две подводы этих россыпей. А сколько собрал их Волошин за свою полувековую жизнь! Где-то они все сейчас? Берег давно засыпан гравием, который изготовляет мерзкий заводик, отравляя побережье. Море во время прибоя становится мутным. Какие уж тут акварели...
В первые годы советской власти Луначарский призвал творческую интеллигенцию к украшению новой жизни. Волошин радостно на этот призыв откликнулся. Бунин возмутился: украшение чего? Виселицы, на которой тебя повесят? Как в воду глядел. От грядущих репрессий Волошина спасла только смерть. Не помогли ни закалка с хождением нагишом и босиком, ни купание в холодном море. Воспаление легких все довершило. Но еще раньше ушли из жизни два любимых пса Волошина. Их отравили по приказу местного комиссара. Подбирались и к самому поэту. Его сочли кулаком и, конечно, немецким шпионом. Хорошо еще, что местная власть ничего не ведала о третьем градусе посвящения во французской ложе Вольных каменщиков. А то был бы он еще и французским шпионом...
В царстве марксизма-ленинизма Волошин создал свое феодальное княжество максизма-неленизма. Заповедь Заболоцкого "не позволяй душе лениться" словно продиктована Максом. В его натуре, казалось бы, невозможное сочетание — Штольц и Обломов. Добрый, грузный, умный, одаренный и неудачливый в любви, как Обломов. Энергичный, неутомимый и деловитый, как Штольц. Цветаева, как Ольга, напрасно и безуспешно ждала, когда Макс начнет ухаживать. А чего стоит странная шутка с выдуманной Черубиной де Габриак. Заморочили вместе с Гумилевым девушке голову. Внушили ей, что она поэтесса. Прославили и одновременно испортили всю ее жизнь. Может быть, эта Черубина, вознесенная на вершину славы, а затем отправленная в ГУЛАГ, и есть муза коктебельского мага и всех символистов и акмеистов.
Читайте далее: http://izvestia.ru/news/325081#ixzz3gtYgIf4x
сегодня в Известиях К. Кедров о М. Волошине
Кедров-Челищев
Рай для поэтов или восточный курорт?
25 лет назад в Коктебеле открылся Дом-музей Максимилиана Волошина
Константин Кедров
Слава Макса Волошина растет не по дням, а по часам. Если в середине прошлого века о нем знали только филологи и поэты, то сегодня знают даже чайки над Коктебелем. Правда, и Коктебель из замкнутого когда-то курорта превратился в место всеобщего паломничества.
А все-таки мне искренне жаль тех, кто не застал пустынные бухты и побережье, еще не обезображенное строительным гравием. После шторма прямо под ноги идущим море выбрасывало агаты, опалы, которые тут же на берегу можно было вставить в перстень или превратить в кулон. А старожилы говорили, что еще раньше эти полудрагоценные камни вывозили телегами - повезло, например, семейству Ульяновых...
Когда-то Замятин написал буриме: "В засеянном телами Коктебеле, / На вспаханном любовью берегу / Мы о незнающих любви скорбели. / Но точка здесь. Я слух ваш берегу". Среди этих тел разгуливал Волошин. Иногда в трусах, иногда в хитоне, а порой и совсем голый. Какая-то дама недовольно заметила: "Добро бы был хорошо сложен...".
Грузный Макс великолепно вписывался в скалистый пейзаж. Он сам был живой, ходячей горой поэзии. Не на него ли глядя, задумала Марина Цветаева свою "Поэму Горы". Во всяком случае, она верила, что Макс силой заклинания однажды потушил пожар. Именно здесь, в доме Волошина, похожем на обсерваторию, Мандельштам написал строку, вобравшую всего Гомера: "И море черное, витийствуя, шумит / И с тяжким грохотом подходит к изголовью".
Профиль Волошина на скале, замыкающей залив, - лучший памятник ему, созданный самим Богом. С другой стороны - могила Волошина на горе, куда гроб подняли с большим трудом. И Макс тяжел, и гора крутая. Каждый год в сентябре туда восходят поэты и читают стихи, обращенные к небу, к морю и к солнцу. А внизу дымятся шашлыки, играет музыка, резвятся дельфины в специально отстроенном дельфинарии.
Волошин давно стал поэтом-пейзажем. Когда-то он этот пейзаж создавал. Осушал болото, строил дом, обустраивал пляж. Во время прихода красных в его доме прятались белые. А при белых находили убежище красные. Тогда ему удалось удержаться над схваткой. И он уверовал, что новую власть можно перевоспитать милосердием и красотой. Бунин в ярости укорял Макса, принявшего участие в украшении Коктебеля в дни революционных праздников. "Украшение чего? Виселицы, да еще и собственной?" - пророчески предостерегал Бунин. Так оно и случилось. Повесить не успели, но вспомнили о немецком происхождении поэта и стали называть его немецким шпионом. Травили не только его, но и его собак. В прямом смысле. Всех отравили. Макс слег с инсультом и вскоре умер.
Сегодня мы видим Коктебель глазами Волошина благодаря его сохранившимся акварелям. Он писал по нескольку акварелей одновременно. Удивительное изобретение. По сути дела, поэт-художник открыл новый жанр - акварельный фильм. Не всякому удается оставить после себя пейзаж. Реальный волошинский Коктебель сегодня наполовину исчез. В стихах и акварелях он останется навсегда.
Есть поэты, которым идет музей. Волошин всю жизнь был собирателем и хранителем. Он осмотрел все лучшие музеи мира и оставил о них весьма основательные статьи. Но главным его музеем стал сам Коктебель. Редкий случай, когда пейзаж неотделим от личности, а личность от пейзажа. Дом Волошина в Коктебеле - это музей в музее. Но ведь и сам Коктебель вмонтирован в Крым как музей всего полуострова.
Сегодня только маленький ручеек, источающий адский запах серы, да свирепое комарье напоминают, каким диким, безжизненным болотом был Коктебель, когда туда впервые приехал Волошин со своей Пра. Так ласково именовали его мать от слова "прародительница". Годы и годы понадобились, чтобы возвести здесь дом, больше похожий на теософский храм. Это и был храм, но не теософии, а поэзии. Башня из слоновой кости. Волошин хотел превратить свой дом в рай для поэтов.
Каким-то странным образом волошинский быт сохранялся в Доме творчества писателей примерно до 1993 года. Сейчас все застроено под восточный курорт. Рестораны, кафе, ларьки вдоль моря. Дом творчества поделен на множество частных владений. И только домик Волошина все еще стоит как неприступная крепость. Его разбирали полностью, и было опасение за его судьбу. Но, слава богу, собрали.
Макс и Маркс
Константин КЕДРОВ.
Жизнь и смерть этого человека подтверждают две истины. Первая - из России нельзя уезжать. Вторая - в Россию нельзя возвращаться. Если бы Андрей Белый, Марина Цветаева и Макс Волошин не вернулись из европейской цивилизации в нашу "азиопу", они, конечно же, прожили бы более долгую и более счастливую жизнь. Волошин с восемнадцати лет курсировал между Францией, Швейцарией, Италией, Германией, Испанией и Россией. В России он чаще всего бывал в Москве, Петербурге и Коктебеле, однако, вернувшись в 39 лет, в 1916 году, он окончательно застрял в Крыму и умер там от третьего инсульта в 55 лет в 1932-м.
Причиной последнего инсульта стало убийство его любимой собаки, осуществленное по решению коктебельского советского начальства. До этого в течение 16 лет Волошин стойко выносил расстрелы 240 тысяч офицеров, священников, врачей, студентов и гимназистов. Он пытался быть над схваткой, дружил и с красными комиссарами, пряча у себя в доме белых, и с белыми, пряча красных. Поначалу власти любили этого тучного человека, разгуливающего по Крыму в античном мешковатом хитоне и сандалиях.
В его коктебельском доме нашли приют многие знаменитости, а потом их стараниями Луначарский выдал охранную грамоту на самого Волошина и на его мистический замок, выстроенный по всем правилам масонской архитектуры, ориентированной на звезды.
Я был крайне изумлен, когда увидел в Греции в Дельфах в точности такой же замок поэта Сикелианоса, который тоже ходил в тунике и разыгрывал среди скал трагедии Эсхила и Еврипида. Поначалу я подумал, что Волошин скопировал свой замок Монте-Кристо с имения Циприаноса, но оказалось, что греческий поэт основал свое гнездо намного позже, в 20-хгодах. Неизвестно, был ли Сикелианос масоном, зато в 1993 году на Волошинских чтениях в Коктебеле я точно узнал, что Макс Волошин был масоном 17-го градуса. Этот таинственный 17-й градус, видимо, предназначен поэтам, художникам, композиторам. Масонами 17-го градуса были Пушкин, Моцарт, Блок. Прочитав антропософские труды Штайнера, Блок записал в своем дневнике, что тот выдал тайну масонства и припечатал учителя Белого, Цветаевой и Волошина страшным словом "изменник". Вместе с Белым и Цветаевой Волошин строил антропософский храм Гетенаум в Дорнахе под руководством Штайнера. Тесал каменные барельефы. Строительство было прервано мировой войной. Коктебельский "храм" возводился в 1903 году среди пустынного, непригодного для жизни, комариного побережья. Иногда у Волошина гостили до трехсот человек. Именно здесь, гостя у Волошина и разгуливая без панамы, Андрей Белый получил солнечный удар, от которого и скончался. Здесь Волошин морочил голову Цветаевой и ее мужу Эфрону разного рода мистериями. В доме вспыхнул пожар. Волошин прошептал какое-то заклинание, и огонь погас. Во всяком случае так об этом вспоминает Цветаева. Отличить правду от вымысла во всех этих мистификациях невозможно, поскольку в кругах штайнерианцев, к числу которых принадлежали Цветаева, Волошин и Белый, культивировалось превосходство фантазии над убогой реальностью. Эстетика символизма с обыденной точки зрения выглядит, как нагромождение мистического вранья. Так однажды волошинский круг выдумал поэтессу Черубину де Габриак. За нее написали стихи, дневники, придумали биографию. Черубина де Габриак стала модной поэтессой. То, что это не символ, а реальный человек по фамилии Дмитриева, никого не волновало. Между Волошиным и Гумилевым из-за Черубины состоялась дуэль. Каждый мнил себя Пушкиным, а соперника - Дантесом. К счастью, никто никого не убил, но утопили в грязи калошу. Знали бы они, что Гумилева вскоре расстреляют, а спустя годы их "символ" будет дважды арестована и умрет в ссылке в Ташкенте.
Черубина-Дмитриева - это и есть муза Макса. Эстетика символизма сделала Блока, Белого и Волошина историческими слепцами. В гибели России им грезилось пришествие чего-то нового и великого. Но вместо царства третьего завета пришел кровавый сталинизм, затянувшийся на весь век и заползший уже в третье тысячелетие.
Легенды о сверхучености Волошина следует отнести к тому же разряду символистских мистификаций. Да, он учил и древнегреческий, и французский, и немецкий (отец по крови был немец), и астрономию, и археологию, и эстетику. Он писал стихи, занимался живописью, освоил производство коктебельских акварелей, читал лекции, печатал статьи. Но, честно говоря, Волошин не был ни ученым, ни поэтом, ни археологом. Он был суперодаренной личностью, но преуспел только в одном - в создании Коктебеля. Справа от его дома гора с его профилем, и это уже не мистификация Волошина, а мистификация того, кто сотворил самого Макса специально для обживания безжизненного побережья.
По завещанию Волошина его похоронили на вершине горы, на которую и без гроба очень трудно подняться. Волошин был очень тучен, и гроб походил на куб. Его с трудом несли пятеро мужчин. Однажды в 1989 году, когда мы читали стихи, над могилами Макса и его супруги в небе появились две радуги и распростерлись от вершины горы до ее подошвы, уходящей в море, а с другой стороны бухты улыбался каменный профиль великого символиста. Это последняя мистификация масона 17-го градуса, а может, и не последняя. Такие люди рождаются в давние геологические эпохи из вулканической лавы и простираются радугами в очень отдаленное будущее.
Время покажет, кто был прав: материалист Маркс или идеалист Макс. Вместе им не ужиться ни во времени, ни тем более в вечности. Похоже, что во времени всегда побеждает Маркс, а в вечности - Макс.