Как-то родственница подарила моей тёще Александре Васильевне, живущей на Кубани, гусёнка:
- Возьми, Шура. У тебя цыплятки есть. Глядишь, и он с ними вырастет...
Подарок и впрямь легко прижился в компании квочки и её родных питомцев. Выросший в их обществе, он не стремился на речку, хотя та и была под боком - за огородами, а мирно пощипывал травку на базу или на лужайке возле хаты. А поскольку гусь всё-таки оставался существом водоплавающим, тёща поставила для него во дворе таз, который регулярно наполняла колодезной водой. Гусёнок по праву считал этот водоём своим и никого к нему не подпускал.
А хозяйка, имеющая обыкновение между делом "побалакать" со своей живностью - будь то петух или кошка, приучила к этому и гусака, который вскоре, обогнав всех в габаритах, вошёл в авторитет и стал задавать тон на всём подворье. В нём проявились командирские замашки, и вся домашняя птица признала его вожаком. Гусь строго следил за порядком и распорядком: по утрам выгонял кур из базка, а вечером, наоборот, загонял их в него на ночёвку. И если какая-то хохлатка отбивалась от общего стада и мешкала, гусак тут же делал ей внушение и больно щипал ослушницу. И в силу этого его вполне можно было бы назвать стражем, блюстителем или ещё кем-то в этом роде, но, как это ни странно, получил он глупейшее прозвище - Дурак. И приклеила ему эту кличку Анютка, тёщина внучка, которую гусак почему-то невзлюбил и постоянно тиранил. Анютка не успевала бегать к бабушке с жалобами:
- Опять этот дурак клюётся!..
С тех пор так и пошло - Дурак да Дурак, хотя настоящим-то дураком он как раз и не был. Признавал только хозяйку. Остальных же считал рангом ниже себя.
Дурак охотно сопровождал тёщу в ближайший ларёк за хлебом или же на огород, где, помогая хозяйке, пытался вырывать клювом сорняки с грядок. Впрочем, и о своих подопечных не забывал. И если хозяйка угощала его хлебом или початком кукурузы,
сам он их не съедал, а нёс курам. Когда же она ненадолго отлучалась, сторожил хату, никого не подпуская к калитке. Так что даже соседские мужики жаловались на него:
- Дурак твой, Шура, хуже цепной собаки. Никому прохода не даёт...
В ответ тёща только посмеивалась: так, мол, вам, алкашам, и надо; нечего перед хатой мельтешить!
Дурак в свою очередь был крайне обидчив, и если тёща его ругала,оскорбившись, топил в тазу её тапочки. Об Анюткиных сандалиях уже и говорить не приходится. Потерпевшие знали, где искать исчезнувшую обувь. И постепенно свыклись с этими выходками гусака.
Возможно, так бы и верховодил он на базу на радость тёще и "назло надменному соседу", если бы не тёщин юбилей. Ожидались гости и, чтобы не ударить перед ними в грязь лицом, она решила забить гусака. А поскольку рука на любимца у неё не поднималась, пригласила соседа Палыча, известного среди станичников тем, что назвал безродную и пакостную собачонку, нашедшую приют на на его дворе, именем недолюбливаемой им почему-то невестки Люськи. Та, правда, быстро нашла противоядие и всем родным и знакомым наказала величать её Людмилой или, на худой конец, Людкой. У Палыча, принявшего на грудь стакан магарычного самогона, рука не дрогнула.
Гости на юбилее хозяйки ели знаменитого гусака и дружно нахваливали тёщино блюдо. Только Анютка, насупившись и скривив губы, наотрез отказалась:
- Ни за что не буду есть твоего Дурака!..
Да и тёща потом не раз покаялась, что "порешила таку вумну птыцу".