* * *
Будет солнце сверкать –
я стихами забью антресоли.
Сладкой пыли вдохнув, перестану искать
верстовую дорогу вдоль поля
из посеянных слов,
из не мною посеянных слов.
Топот, гомон, младенческий крик,
с дребезжащей клюкою старик
или течь неисправного крана –
вседержащей рукой мне ниспослана будет охрана
от мерцающих строк,
от не мне предназначенных строк.
Есть следы на песке –
нет следов на негнущейся жести.
Я подвержен тоске,
но в святом, богоизбранном месте
я всего лишь жилец,
я всего лишь земляк сумасбродам,
в их волшебный дворец
я не смею войти,
я не знаю секретного кода.
И спиною к парадному входу
все стою у начала пути,
у начала земного пути.
* * *
Твоего необычного сердца
Существо разгадаю не скоро,
Непохожесть – судьба иноверца
И проклятье трамвайного вора.
Непохожесть – недуг однооких
И мечта самозваных поэтов,
Оскорбленный кумир одиноких
И пророка печальная мета.
В непохожесть не целю упреком,
Непохожесть не ставлю наградой,
Кем ты станешь? Мечтою далекой?
Безделушкой? Частицей? Громадой?
* * *
Пыль тополей сквозняком из подвала
С темных обочин вздымалась.
Господи, милая, с кем ты связалась?!
Я ведь поэт! Ты не знала?
Я ведь не то что давно – просто вечно
Эту судьбу постигаю,
Я научился на солнце беспечно
Долго смотреть не мигая.
Милая, вовсе не путь наслаждений
Эта тропа в неизвестность:
Муки смертей, чудеса возрождений,
Поздних надежд бесполезность.
В день вожделения, в час забытья,
Вдруг мы уходим, печальны…
Тайны поэта – плохая статья,
Да и любовь ненормальна…
Ты отвернулась, не веришь, смеёшься, –
Что тебе страсти «поэта»?
Ты далеко и не скоро вернешься
В сумерки душного лета.
Кто я тебе – воздыхатель нелепый
Жадной мечтою влекомый,
Смутный, от нечего делать, сосле;пу,
Лишний, случайно знакомый,
Странный чудак, основатель воздушных
Замков небесного зодчества,
Грустный, смешной, полномочный, послушный
Тайный посол Одиночества…
* * *
В ошибках сделанных
я честно признаюсь,
и ухожу,
и отрекаюсь,
и сдаюсь.
Но никогда не засмеюсь
и не возвышусь
над собой вчерашним.
Что толку истиной
последней потрясать?
Нелепо праздновать
победу над собой.
Себя не нужно
безответно порицать:
я, изменившись,
стал другим
и… мной.
Мы ценим опыт,
но мечтаний не вернуть,
и прежних грез
всегда по-детски жаль.
В добытый вывод –
нет, не обернуть
исканья
ускользающую
даль.
* * *
Асфальт, ослепленный лучом зловещим,
проспект оцепляет тягучим зноем,
и мы вспоминаем простые вещи,
дороги мостим и иконы моем;
то вдруг бросаемся на золотое,
то красим заборы в цвета отчаянья,
и мудрость приходит сама собою,
но мы не хотим ее и не замечаем.
Наш старый шлагбаум полосатой тенью
дорогу закроет среди колонны,
и кто-то уедет вперед – в забвенье,
а кто-то останется в тусклой зоне.
И что неясно – да станет мудро,
и все что вспомнится будет верно,
я снова встречу холодное утро,
и смелость представится мне чрезмерной,
а повесть останется незавершенной…
Но строки летят и поют по-птичьи,
не пахнут потом, а пахнут жженым…
Здесь много смысла, но мало проку,
среди прозревших не видно зрячих,
здесь каждое лыко будет в строку,
но в памяти нет больше мест сидячих.
Знакомому поэту
Не жарьте слов, не будьте рифмоплетом,
Разъявшим мир определеньем рта,
И полюбите миг усталого полета,
Когда на вас нисходит немота…
* * *
Мне помнится – это не то чтобы было,
а словно уже представлялось когда-то,
и воздуха легким тогда не хватило
и будто бы снова забрали в солдаты…
А как вдохновенно и славно писалось,
и я увлеченно над чем-то работал,
и сил не хватило ну самую малость,
чуть-чуть не хватило мне сил для полета…
Зачем эти звуки, зачем эти люди,
зачем эти ноты ко мне подступались?
Окончится лето и толку не будет,
останется лишь пустота да формальность.
И снова надвинется скучное небо,
и будет оно удивительно белым,
пустынный фантом – и не был и не не;был –
я все позабуду и все что ни делал
окажется сном – ослепительным, смелым.
* * *
Оголтело не галдят колокола,
Лишь грохочут холостые перестрелки,
Проявляют тьму оконного стекла
Пустолетьем остановленные стрелки.
Равнодушие витает у виска…
Как бинтов стерильных марлевые ленты
Оплетает победившая тоска
Неоглядные свои апартаменты.
Монотонно в белом воздухе палат
Не вампиры, не посланники от Бога -
Заколдованные призраки летят
Безучастные к последнему итогу.
Одинока, неприступна, невидна
Как зарытая дедами драгоценность
Будет спать моя усталая страна,
Обреченная на странную нетленность…
* * *
Кричу – замолкает угрюмое эхо,
И в мутном предшествии ночи
Я злыми раскатами звонкого смеха
Гашу воспаленные очи.
В кромешности прожитых фаз новолуний,
Скандальности, зависти, мести
Брожу – и других поднимает безумье
Над серой поверхностью жести.
Еще распирают слова, изреченья,
Сюжеты, посулы, заделы,
Но мимо, но мимо пустое теченье
Несет содержимое тела.
Но мимо, но мимо проходят составы,
Вагоны несутся прозрачно,
Смолкают созвучья, немеют октавы,
Молчанье незыблемо, мрачно…
Подстреленный ангел
Хочется, хочется, хочется взлететь…
Стою на холме, руками махая,
как мельница ветряная.
Подстреленный ангел.
Подстреленный,
земными делами привязанный,
в повседневном болоте увязший,
непризнанный, неназванный, незваный,
подбитый, заблудший, падший
и забытый до безымянности.
Но где-то внутри, в сердцевине,
в душевной пропасти,
в мозговой пучине,
как недобитый пленный
с изуродованными руками, глазами,
как недоношенное дитя
полуживорожденное,
к жизни взывающее утробной слизью
размазанной,
жалкое, обреченное,
шевелится еще надежда.
В бесконечном желании света
наружу
тянет ее навстречу ветру
в прозрачную небесную стужу.
Хочется, хочется, хочется взлететь…
Почтение Пушкину
На свете счастья нет,
а есть покой и воля…
А.С.Пушкин
Ты не смотрел как за окном
Струился лунный свет,
Ты не купил билет в кино –
Ты сочинял сонет.
Прелюбодейство со стихом
Пленительно для нас…
Сосновый лес, поросший мхом,
Судьбы зовущий глас…
Томимый сонмами словес,
Роящихся в мозгах,
Младой пиит как сын небес
В житейских берегах.
Забыты воля и покой,
Любовная игра,
Заменой счастию порой
Бывает скрип пера.
* * *
Но что нам делать с розовой зарей
Под холодеющими небесами?..
Н. Гумилев
Я знаю край с печальным ликом богородиц…
Прозрачным сном в лесу бестрепетном, осеннем
По кромке вод белоголовый иноходец
Бежал с пленительным, беззвучным вдохновеньем.
И было поздно, и сосна заре молилась,
Росли грибы, теснясь незримой сыпью,
Лесной кукушке материнство снилось,
И пело озеро задумчивою выпью.
Последним всполохом дышало поднебесье…
Красой неяркой, благостной и милой,
Влекло застенчивое райское предместье.
Послушной болью сердце исходило.
Талант
Ты много говоришь, и бахрому сиденья
опущенной рукой нервозно теребя,
не видишь ничего и мутно, в наважденье
свой тихий бред несешь, и бред несет тебя.
Как скучен этот мир, как смрадно в этой тине,
как хочется сбежать, утечь по проводам,
умчаться по реке на быстроходной льдине,
прошелестеть листвой по сонным городам.
Как хочется взлететь, вспарить, перевернуться,
скатиться кувырком в перины облаков,
на берегах чужих осесть и не вернуться,
забывшись в суете заморских кабаков.
И рано на покой – и плохо без покоя,
и силишься вздохнуть – и воздух непригож,
то мудр не по годам, то в тягостном запое,
то благостней святых, то гаже пьяных рож.
И разгоняя мрак мечтой о чем-то новом,
перетрясая пыль наскучивших дорог,
ты увлечешься вдруг познанием духовным,
и в запредельном сне тебе явится Бог.
И вот уже в борьбе за новое рожденье,
намереваясь стать божественным рабом,
стенаешь о мирском и в этом наслажденье
ретиво бьешь о пол разгоряченным лбом.
Видавший всякий грех: унылый, гордый, свальный,
передвигаясь вдоль своих житейских вех,
ты прозеваешь всплеск неясный, моментальный,
и это будет тот, твой самый главный грех.
Зарвавшийся глупец, опять ты будешь смятым
и снова упадешь, рыдая и скорбя,
ты станешь стариком, ты будешь непонятным,
и твой привычный бред вновь понесет тебя.
Обманчив божий «дар» – условия кабальны,
ты призван оплатить, твой долг определен,
но ты все так же слеп и двигаться спирально
по заданной стезе навеки обречен.
Усталость
Нам кажется: столько свершений на свете!
Мы рады мгновеньям летящим, пока
Исполнены силы, беспечны как дети.
Но эра дерзаний прошла, коротка.
Что слава, что верность, что долг – всё едино,
Колышется ветром унылый ковыль,
Не танец богов, не признанье любимой,
Не в сказке парим – тяжко тянется быль.
Жать газ, бесполезно буксуя на месте
Не в силах я больше: испорчен завод.
Безмерна усталость, безрадостны вести,
Угрюмо теченье безжизненных вод.
Но нет пораженья, а есть неизбежность,
Я не побежден, просто выпит до дна.
С надрывным измученным скрипом тележным
Уходит восторженность... Ночь холодна…
Памяти Айрата Надршина
"20 августа 2011 года на озере Красное при проведении шоу, организованного одной из радиокомпаний, погиб аквалангист-любитель." (из сообщений прессы)
Мы смеялись, а он ушел -
поманил Салават Юлаев,
дом волшебный и сад большой…
Он прощался, а мы не знали.
Там цветенье, там вечный май,
там летит облаками песня,
сенью радостных птичьих стай
там прозрачен Инголь чудесный.
Почитанье святым воздав
и прощенье прежнему миру,
загрузившись в дырявый рафт,
он сплавляется по Казыру.
Проиграв волейбольный матч,
с неземным деловитым видом
разбавляет свой спотыкач
абсолютным небесным спиртом.
И, отведав эдемских блюд,
повозившись над парапланом,
проклинает неверный зюйд,
ковыляя по Каракану.
Уважает смерть коммерсант,
достает суета артиста,
престарелый затих педант,
но попробуй уйми туриста!
Где, когда – разве в этом суть?
(нам, по счастью, безвестны даты),
мы отправимся в тот же путь
и, конечно, зайдем к Айрату.
Аэропланы
бог не воздаст вотум доверия
серые мыши
были мечты были свершения
были да вышли
не по холмам ныне бродим мы
строго по линии
жизнь успокоилась вроде бы
неумолимо
так неужель вечно на привязи
шпаги повешены
утлый каяк больше не вынесет
водами вешними
так неужель вечно ведомые
словно бараны
век свой в тепле сытого дома
отбарабаним
чтобы не стать пыльными рожами
жадными пьяными
будем летать столь ненадежными
аэропланами
будем любить грезить неистово
пусть без гарантии
что сохраним сказочно чистою
ветхую мантию
и уходить вдаль высоченными
зыбкими тропами
и целовать мир вдохновенными
нервными строфами
бог не пошлет тени сомнения
вечному Риму
если живешь сделай горение
неповторимым