Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 1.7.
В произведениях Н. В. Гоголя (1809-1852) евреи появляются не часто, а то, что мы там находим, подтверждает, что отношение к ним писателя оригинальностью не отличалось: он разделяет то, которое в его время было общепринятым. Жид, шинковавший на Сорочинской ярмарке, взял в залог свитку, но оказывается мошенником: когда ему показалось скучно дожидаться срока, перепродал ее какому-то приезжему и забыл о содеянном. Описан он с ярко выраженной неприязнью, почти с гадливостью: «… К вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по жидовски молиться богу – слышит шорох… глядь – во всех окнах повыставлялись свиные рыла…». Каждое слово здесь по-гоголевски выразительно, и не оставляет места для сомнений в эмоциях автора.
Наиболее значимое обращение к еврейской теме мы находим, конечно, в «Тарасе Бульбе», естественно, оно и привлекало к себе наибольшее внимание. Но внимание это было односторонним, сосредоточенным на сцене погрома, когда запорожцы топят евреев в Днепре. И уделено-то ей четыре строчки, но гоголевский слог так сочен и живописен, что она представлялась неопровержимым доказательством закоренелого антисемитизма писателя: «Жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны. Жалкий крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе».
Следует со всей определенностью иметь в виду, что не евреев Гоголь описывал в своей повести. Их судьбы, их жизнь и смерть, их нравы и свойства были ему безразличны и неинтересны. Он писал о запорожцах, которых он любил такими, какими они ему виделись, со всем хорошим и дурным, что в них было. Он любуется их нетерпимостью и гневом, с которым они встречают вести о надругательствах над тем, что им дорого и свято: что церкви святые у жидов в аренде, и «если жиду вперед не заплатишь, то и обедни править нельзя», а «если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя», что «жидовки шьют себе юбки из поповских риз». Достается и полякам: ксендзы ездят теперь по всей Украйне на таратайках, а в таратайки запрягают не коней, а просто православных христиан, и «теперь гетьман, зажаренный в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам на показ всему народу».
Никому и на ум не приходит усомниться в достоверности этих слухов: «колебнулась вся толпа», «весь заговорил берег», и Гоголь любуется единодушием, с которым казаки готовы встать на защиту поруганных святынь и именно на этом акцентирует внимание, описывая настроение толпы, рвущейся свершить расправу.: «Зашумели запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались всё характеры тяжелые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись, долго хранили в себе внутренний жар. “Перевешать всю жидову!“ раздалось из толпы. “Пусть же не шьют из поповских риз юбок своим жидовкам! Пусть же не ставят значков на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!“ Слова эти, произнесенные кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа ринулась на предместье с желанием перерезать всех жидов».
Всеобщим ажиотажем не охвачен только Бульба. Он, конечно, разделяет эмоции своих товарищей, но не теряя головы и сохраняя способность к рассудительным действиям. Когда «один, высокий и длинный, как палка, жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом», стал добиваться возможности сказать что-то важное, он получил поддержку Бульбы, который всегда любил выслушать обвиняемого. А узнав, что этот жид, по имени Янкель, знал его покойного брата Дороша и даже дал ему восемьсот цехинов, когда ему нужно было выкупиться из плена у турок, Бульба решил сохранить ему жизнь.
И «жидок» не сплоховал: он тут же «разбил какую-то ятку с навесом и продавал кремни, завертки, порох и всякие войсковые снадобья, нужные на дорогу, даже калачи и хлебы. “Каков чертов жид!“ подумал про себя Тарас» и даже позаботился о том, чтобы Янкеля не застрелили. Янкель же стремится быть нужным запорожцам: «…Я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал, ей-богу, так; ей-богу так“. Пожал плечами Тарас Бульба, подивился бойкой жидовской натуре и отъехал к табору».
Но главное было впереди. Именно «чертов жид» принес Бульбе весть об измене Андрия, что он «перешел на их сторону, он уж теперь совсем ихний» и объяснил, что побудительным мотивом его измены стала любовь к дочери воеводы: «Он для нее и сделал всё и перешел. Коли человек влюбится, то он всё равно, что подошва, которую коли размочишь в воде, возьми, согни – она и согнется». И собственный опыт подводит Бульбу к осознанию, что еврей сказал ему правду: «Вспомнил он, что велика власть слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны природа Андрия; и стоял он долго, как вкопанный, на одном и том же месте <…> Теперь припомнил он, что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то женщиною, и поник седою головою, все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело, и чтобы собственный сын его продал веру и душу».
Именно Янкелю Андрий поручил передать запорожцам, что ему теперь отец – не отец, брат – не брат, товарищ – не товарищ и что со всеми будет биться. Тарас готов убить «чертова сына», что, как известно, в конце концов и делает. Янкель же судит иначе: он признает за каждым право на стремление к счастью: «За что же убить? Он перешел по доброй воле. Чем человек виноват? Там ему лучше, туда и перешел».
Гоголь, конечно, ни в малейшей степень не идеализирует Янкеля, более того, не испытывает к нему и доли какой-то симпатии. Янкель – делец и даже хищник. Руководствуется он исключительно низменными, эгоистическими мотивами. Те высокие соображения и чувства, которые можно в изобилии видеть в других героях повести, ему чужды, он о них и не задумывается. Такими или примерно такими были в глазах Гоголя все евреи и, решив ввести еврея в круг персонажей произведения, он и не мог изобразить его иначе.
Но Янкель – умелый делец, он вездесущ, пронырлив, он свободно ориентируется в психологии окружающих и в известной мере научился ими управлять. Поэтому когда Остап попадает в плен и Тарас готов на все, чтобы его разыскать и спасти, он едет к Янкелю. Прежде чем передать состоявшийся между ними разговор, Гоголь не упускает возможности рассказать, что произошло с длинным, как палка, жидом, который когда-то умоляюще хватал Бульбу за ноги. «Он уже очутился тут арендатором и корчмарем; прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и сильно означил свое жидовское присутствие в той стране. На расстоянии трех миль во все стороны не оставалось ни одной избы в порядке: все валилось и дряхлело, все пораспивалось и осталась бедность да лохмотья; как после пожару или чумы, выветрился весь край. И если бы десять лет пожил там Янкель, то он, вероятно, выветрил бы все воеводство».
Напомнив о том, что он когда-то спас Янкеля от смерти, Бульба просит теперь о встречной услуге – отвезти его в Варшаву и помочь там увидеть Остапа. Понимая, с кем он имеет дело, он начинает с того, что высыпает из кожаного гамана две тысячи червонцев, приводящие его собеседника в восторг. Но особенно показательно то, как он аргументирует свою просьбу: «Я бы не просил тебя. Я бы сам, может быть, нашел дорогу в Варшаву; но меня могут как-нибудь узнать и захватить проклятые ляхи, ибо я не горазд на выдумки. А вы, жиды, на то уже и созданы. Вы хоть черта проведете; вы знаете все штуки; вот для чего я пришел к тебе! Да и в Варшаве я бы сам собою ничего не получил».
Янкель детально разрабатывает план доставки Бульбы в Варшаву, чем еще раз проявляет наличие в нем именно тех качеств, которые и побудили Бульбу обратиться к нему за помощью: он сметлив, практичен, расчетлив, знание психологии шляхтичей позволяет ему безошибочно прогнозировать их поведение. Увидев на возу бочку, они заподозрят, что в ней горелка, если спрятать Бульбу под рыбой, «и рыбу раскрадут, и пана нащупают». Но Янкель все же находит возможность обойти все угрозы, преодолеть все препятствия, и они попадают «в темную узенькую улицу, носившую название Грязной и вместе Жидовской, потому что здесь, действительно, находились жиды почти со всей Варшавы».
Эта улица и жившие на ней люди увидены как бы глазами Бульбы и потому описаны неприязненно, с нескрываемыми отвращением и гадливостью: «Куча жиденков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи. Рыжий жид, с веснушками по всему лицу, делавшими его похожим на воробьиное яйцо, выглянул из окна…». И в этом совершенно чуждом ему мире, где жиды говорят между собой на непонятном языке, что-то «сильно потрясло его: на грубом и равнодушном лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя надежды», «старое сердце его начало сильно биться, как будто у юноши. “Слушайте, жиды!“ сказал он, и в словах его было что-то восторженное: “Вы все на свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только захочет украсть. Освободите мне моего Остапа!“».
Он предлагает им все, что у него есть: двадцать четыре тысячи червонных, дорогие кубки, закопанное в землю золото, хату и последнюю одежду, обещает всю жизнь делить с ними все добытое на войне. Поначалу они отвечают ему, что это «не можно», но потом решают, что «нужно посоветоваться с Мардохаем, «таким человеком, какого никогда еще не было на свете. У, у! то такой мудрый, как Соломон, и, когда он ничего не сделает, то уж никто на свете не сделает».
Дело как будто идет на лад: «Мардохай приблизился к Тарасу, потрепал его по плечу и сказал: “Когда мы да Бог захочем сделать, то уже будет так, как нужно“. Тарас поглядел на этого Соломона, какого еще не было на свете, и получил некоторую надежду». Но надежда не оправдалась. Как сказал Янкель Тарасу, «Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек на свете; но Бог не захотел, чтоб так было». И Тарас верит этому: он глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.
Тарас хочет увидеть Остапа, Янкель объясняет, что для этого он должен «переодеться иностранным графом, приехавшим из немецкой земли» и еще раз проявляет свои способности психолога: он предвидел намерение Тараса и необходимое «платье уже успел припасти дальновидный жид». Янкель продолжает помогать Бульбе и в дальнейшем. Когда разгневанный козак вспылил и с жаром вступился за «нашу веру», вызвав вполне обоснованные подозрения, что его собеседник вовсе не тот, за кого себя выдает, «Янкель в ту же минуту успел подвернуться» и отвел возникшую опасность. Не сумев отговорить Бульбу от намерения пойти на площадь и смотреть, как будут мучить Остапа, «жид, как нянька, вздыхая, побрел вслед за ним» (Выделено мной. Л.Ф.).
Нет оснований ни замалчивать, ни недооценивать тот факт, что Гоголь относился к евреям неприязненно. Особенно претило ему их отношение к деньгам, по крайней мере то, каким он себе это отношение представлял. Немногочисленные упоминания о них в его письмах свидетельствуют об этом достаточно очевидно. Вот лишь два примера. «И теперь, в ту самую минуту, когда здешний неаполитанский Ротшильд уже дал было повеление своей кассе выдать мне по нем деньги, им овладело вдруг сомнение. Ни удостоверение гамбургского Гейне, ни ручательство франкфуртского кровного брата не могло его успокоить. Еврейская душа почувствовала в эту минуту только то, что дело идет о деньгах, стало быть, предмете, священнейшем всего на свете, а потому просила меня дать ему время сделать еще от себя разыскания и снестись с Гамбургом». «Имя Авикдора я написал вам потому по-русски, что был уверен, что вы напишете его так, как следует. Прежде всего вы скажете: Авикдор банкир, стало быть – жид. Если поставить букву k, имя получит греческую физиогномию, если g, выйдет что-то испанское, стало быть, для того, чтобы сохранилась жидовская физиогномия, нужно поставить с. Притом, как бы ни написали вы адрес, письмо дошло бы непременно куда следует. К жиду деньги всегда дойдут, они еще со времен Иуды знают своего господина, и если бы вы вместо Авикдору написали Куролепникову, то деньги пришли бы прямо в руки Авикдору».
Но так было, когда писалось письмо, когда суждения высказывались по отдельным поводам и на бытовом уровне. Когда же создавалось произведение искусства, то художник брал верх над человеком. Расправа с жидами, которых топят в Днепре, никак не связана с присущей евреям жадностью, а спровоцирована неосторожной фразой: «Мы с запорожцами как братья родные…» «“Как? чтобы запорожцы были с вами братья?“ произнес один из толпы. “Не дождетесь, проклятые жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить, поганцев!“». Эти слова были сигналом».
Пушкин в свое время указывал, что «лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера Скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен».
Гоголь усвоил эти уроки. Его Янкель тоже не носитель «такого-то порка», его характер раскрывается многими сторонами и разноообразными качествами. Он открывает Бульбе правду о причинах измены Андрия, и старый козак, хоть сгоряча и выхватил саблю, сам осознал, что неразумно вымещать запальчивость на первом подвернувшемся. А когда он увидел Бульбу, пришедшего к нему за помощью, «так и бросились жиду в глаза две тысячи червонных, которые были обешаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о золоте, которая, как червь, обвивает душу жида». Бульба сумел подавить свою страсть, а Янкель свою.
Казалось бы, получив у Бульбы деньги – все, что ему нужно! – он мог бы потерять интерес к тому, что случится дальше со старым козаком. Но нет! Он вкладывает всю свойственную ему изобретательность и изворотливость, чтобы помочь старику добраться до Варшавы и пробиться к Остапу. И другие жиды, с горячностью начинающие ему помогать, и сам премудрый Мардохай действуют не ради награды, обещанной Бульбой. Скорее ими движет чувство благодарности человеку, спасшему от смерти их соплеменника.
А когда Тарас в ответ на призыв Остапа: «Батько! где ты? Слышищь ли ты?» отозвался: «Слышу!» и часть военных всадников бросилась ловить смельчака, «Янкель побледнел как смерть», не потому что испугался за себя: его никто не мог спутать с Бульбой, и ему самому ничто не угрожало: «он со страхом оборотился назад, чтобы взглянуть на Тараса», а увидев, что Тараса и след простыл, можно не сомневаться, испытал облегчение.