Во поле жизней, воде многолиственной,
над децибелами и мегаваттами –
малое зёрнышко, хрупкая истина,
спелое, ладное, продолговатое.
Что в сердцевине прохладного кокона
под алебастровым спит обтекателем?
Как это сделано, кем это соткано
так филигранно, умно и старательно?
Свёрнуто, скручено, сваляно, скатано,
сплочено, схвачено, наживо стиснуто.
Как начинаются друзы из атома,
как от аза получается письменность –
так наполняется млечными сотами,
встречным, извечным, излунным и жертвенным
медный светильник, небрежно сработанный,
но обитающий в длани божественной.
За день до проводов доброго Старого
в скудно и странно оформленной комнате
в реющем сумраке зимнего марева
тают глубокие серые омуты.
Плотью воды облачённая бережно,
кроткая капелька, тихое облако,
мой оберег, неразменная денежка –
в теле Инари*, в изменчивом облике.
Блик перламутровый (кем это велено?
кто его сеятель? чем его выкупил?) –
в мир отзывается остро и зелено,
а под ладонями – нежно и выпукло,
и преломляет немой и измученный,
с вонью тоски и взрывчатого сахара –
в зеркальце поля, речную излучину,
пятнышко буйвола, семечко пахаря.
«О», очертание, руна сакральная,
бусина жемчуга, гемма сладчайшая
в рисовой грозди на звёздной окраине,
над горемычными чёрными чащами;
горний подарок, судьбы приношение
странное, лёгкое, вольное, справное,
женственно, царственно-несовершенное,
с подлинным верное, равное с равными.
Пухом небесным окно переполнено,
он откликается в глади опаловой,
льётся по льну… утолённою полночью
сон обернётся снежинками палыми.
Светится танка, нечаянно-поздняя,
тихою радостью, тихою жалобой.
Кода. Бродячими белыми звёздами
зимние ангелы зёрнышко жалуют.
* Богиня риса (яп.)