ЖИЛ ПО СОВЕСТИ ПОЭТ
Мы – люди,
Нас легко обидеть,
Но ты подумал ли хоть раз,
Что я бы мог и не увидеть,
Мой друг,
Твоих печальных глаз?
Вас. Фёдоров
Поэт Василий Фёдоров… Продолжая лучшие традиции русской и мировой литературы, он говорил с современниками философски мудрым, граждански страстным языком своей поэзии. Отмеченные печатью высокого таланта и душевной щедростью, его произведения поднимали коренные вопросы современности. Поэта дала миру Сибирь. Она взрастила его своим могучим духом. Неоглядным простором своим воспитала в нём умение видеть за далью даль. Музыкою ветра и метели, журчанием рек и родников своих пробудила в нём поэтический дар. Она вложила в него доброе сердце, нежную душу и высокий талант.
Родился поэт на сломе двух исторических эпох – в первый год Советской власти, 1918-й. Родился в Кемерово… Вырос в деревне Марьевка…
Кемерово… Яйский район… Марьевка… Если глянуть на карту Сибири, в самой сердцевине её – Кемеровская область, на севере области – Яйский район. И по отцовской и по материнской линии корни родословной поэта – в Марьевке, а если глубже, дальше – в Поволжье.
История Марьевки сходна с историей большинства сибирских сёл. На берегах Яи первые рубленые избы появились в семнадцатом веке, интенсивно эта местность заселялась в следующем веке российскими крестьянами. Считается, что так же возникла и Марьевка – в 1825 году. В Марьевке рождались первые дети Дмитрия и Ульяны Фёдоровых, потом семья переехала в Анжерку, на шахты Михельсона, где появились ещё шестеро ребятишек. Василий Фёдоров родился девятым ребёнком, когда семья поселилась уже в Кемерово, в шахтёрском бараке.
– Где это было? – спросила я однажды Василия Дмитриевича. Мы шли по улице Весенней к набережной, и, когда поравнялись с нынешней улицей Н. Островского, он указал на то место, где сейчас расположено здание «скорой помощи». Поэт и город – ровесники. Образованное из двух сёл – Щеглово(с.Усть-Искитимское) и Кемерово – последнее в год рождения поэта получило статус города и наименование Щегловск, с 1932 года его называют Кемерово.
1918-й, 1919-й. Тревожные и голодные годы. Почти ничего не строили. Как было каменщику Дмитрию Фёдорову прокормить свою многодетную семью? Надо перебираться в деревню – к земле-кормилице, к родным…
Приезжая в Кемерово уже известным поэтом, Василий Дмитриевич с женой останавливался в последние годы в гостинице «Кузбасс». Заходил в Кемеровскую писательскую организацию на Советском проспекте, 40; любил вечерами пройтись по Притомской набережной; бывал в библиотеке имени Н. В. Гоголя на Весенней; выступал с чтением стихов в редакции газеты «Кузбасс», когда она ещё размещалась в нынешнем Доме актёра; выступал в магазине «Книжный мир». Несколько раз заходил в здание Дома печати по улице Ноградской – в книжное издательство и облкниготорг, чтобы отобрать книги в подарок марьевской школе. Бывал на Кемеровской телестудии, когда записывались его передачи; в один из приездов, интересуясь капом, посетил на улице Дзержинского мастерскую замечательного мастера резьбы по дереву В. П. Заложных. В июле 1979 года впервые побывал в Горной Шории, пожил несколько дней в Усть-Кабырзе. Тяжёлые дни болезни он провёл в кардиологическом и хирургическом отделении областной больницы. Осенью 1982 года после операции жил в профилактории «Сосновый бор» под Кемеровом.
Летом 1980 года общественность области чествовала своего талантливого земляка, лауреата Государственных премий России и страны. В филармонии состоялся большой авторский вечер. Высокий, седой, он читал в тот вечер вдохновенно и страстно «С тобой, Россия», «Пророчество», «Совесть».
Совесть – главное в каждом человеке. «Совесть» – одно из самых сильных стихотворений в советской поэзии. Оно само и страстное исполнение его наиболее точно передавали душевную боль за человека, общество, природу. И полнейшую искренность, бескорыстие натуры, но одновременно и сложность и принципиальность. Отважная душа поэта рождала отважную душу его поэзии.
На этом вечере для меня облик поэта на сцене сливался с образом Бетховена в его поэме: «… Пришли к нему на гордое служенье апостолы Добра и Красоты. Его творенье со злом за счастье начало боренье, за чистоту, за красоту страстей, с жестокостью, с пороками людей. И вот уже, испытывая жажду Добра, Любви, красивой и большой, томились люди, и тянулся каждый за просветлевшею своей душой. Недоброе и пагубное руша, в борении не становясь грубей, он вскидывал спасённые им души и в зал бросал, как белых голубей».
И всё-таки, приезжая в Кемерово, поэт всей душой и помыслами стремился в Марьевку. Марьевка Яйского района. С юга на север района протекает река Яя, принимая в себя воды речек Золотой Китат, Алчедат, Бекет… Бекет?.. Но ведь, по рассказам жителей Сросток, первоначально так именовалась русифицированная потом в Пикет гора на родине Василия Шукшина. Не сказываются ли здесь этнические связи этих двух мест, давших миру талантливых сынов своих?..
Выезжая из Кемерова в Марьевку, поэт всегда старался обойтись без провожатых. Видимо, хотелось ему остаться наедине с воспоминаниями детства и юности. Особенно это его состояние начиналось чувствоваться, когда машина выезжала на дорогу, ведущую из Яи в Марьевку. Вот промелькнули поля и перелески, показались вдали родные места, каким-то лёгким жестом Василий Дмитриевич поправляет светлую кепочку на голове; вглядываясь, поворачивается вправо… одна, последняя верста… и рощица уже видна… блеснёт кувшинками Кайдор… просветится реченька Яя… словно сквозь сон покажется грустный до сих пор силуэт деревеньки… просветлеет взор на родничке под горою. Недалеко от этого родничка и поселилась семья Фёдоровых в тот, первый год жизни поэта. Было здесь всего четыре домика «подгоринских» бедняков.
Марьевка стоит «на высоком берегу древнего русла. Под нею озеро, окаймлённое зарослями черёмухи и калины, за озером – заливные луга, устланные цветами, за лугами – быстрая пескарёвая река с белёсой гладью, с береговыми скулами выгибов, за рекой зелёный лес с тёмными пиками кедров и далёкий туман… В солнечный день за ним далёким-далёким амфитеатром поднимаются новые поля и перелески. Осенью, когда созреют хлеба, на закате они особенно красивы. На всём уже лежит тень, а этот приподнятый окоём на десятки вёрст полукруга всё ещё светится и отливает золотом. Когда всё это однажды единым махом открылось моему взору, я онемел от изумления и полюбил на всю жизнь», – напишет поэт впоследствии, определяя значение этой земли в своей судьбе и подходя к мысли о том, что «поэтом надо делаться в детстве».
Первые, самые яркие впечатления. Первые чувства – радостные и горькие. Поэзия мира и природы. Чудо жизни. Красота. Всё это открылось взору и душе ребёнка здесь, в Марьевке, и определило его жизненное дело.
Марьевское детство его пришлось на горячие годы гражданской войны, когда Марьевка стала партизанской деревней; как могла, боролась против контрреволюции и Колчака под руководством подпольной большевистской группы, созданной Иваном Николаевичем Кудрявцевым. Подгоринские домики служили явкой партизанам. Пришлось оно и на бурную общественную жизнь в последующие мирные годы. Первым секретарём комсомольской ячейки был старший брат Пётр, затем комсомольскими вожаками перебывали все братья и сёстры Фёдоровы. А жилось семье тяжело. Умер от тифа глава семьи Дмитрий Харитонович.
– Василий Дмитриевич, а запомнили Вы самую последнюю встречу с отцом, где, когда? – спросила я поэта на съёмках телеочерка «Здесь отчий дом» летом 1980 года.
– А вот сейчас покажу. Давайте-ка спустимся к моему родничку.
Пока спускались с горы, Василий Дмитриевич задумчиво всё поглядывал да поглядывал на луг, где когда-то, я знала, стоял подгоринский дом. Наверное, вспоминая, Василий Дмитриевич невольно и подошёл не к роднику, а на пепелище того, последнего отцовского дома. Остановились. Помолчали. Мне думалось: не стоим ли мы на том, давнем, крылечке? Василий Дмитриевич закурил, глядя в землю; потом обвёл каким-то горько-отрешённым взглядом кустарники, за которыми Яя, Кайдор, родничок… Был тихий бессолнечный день, почти безветренный, только где-то далеко-далеко скрипел коростель… Василий Дмитриевич вздохнул:
– Отец… Хорошо помню… Лет пять мне уже было… да, лет пять… Отец идёт рядом с лошадью, запряжённой в телегу, – поднимается в гору… уходит от меня… Больше я отца не видел.
Мы смотрим на дорогу, которая снизу, от лугов, от озера, огибая чуть-чуть Назаркину гору, ведёт в деревню… деревню тех далёких лет, когда семья осталась без кормильца.
Спасла семью, конечно, её сплочённость: дружно, все вместе работали и в поле и по дому, вместе сочиняли стихи и частушки. Мама, Ульяна Наумовна, лечила больных ребятишек травами, заговорами да народными песнями, знала она их во множестве, любила рассказывать и сны свои, истолковывая их по-своему и предугадывая будущие семейные события. Не здесь ли истоки «Снов поэта» – классически прекрасных новелл? И не случайно, конечно, сюжетно и написанием они связаны Свет-Марьевкой.
Но раньше успел он пройти «добрую школу труда… довелось боронить, пахать, вить верёвки, работать колхозным водовозом, учётчиком МТФ, младшим счетоводом, кассиром колхоза, помощником бригадира и даже… золотоискателем». Одновременно выковывался характер поэта, писалась биография души: «Однажды я натолкнулся на какой-то «учёный» труд, в котором говорилось, что талантливыми бывают только первые дети. Это меня уязвило. Я не мог признать своей обречённости и повёл многолетний тайный спор с этой капитулянтской теорией…». И хотя рождение поэта – тайна, «мне кажется, в больших семьях, вместивших разные характеры, разные сферы жизни, в семьях, остро переживших социальные переломы, рождение поэта – явление… закономерное. Должна же на чьей-то душе оседать семейная соль».
Именно годы детства и юности, трудные и окрылённые, сильное поэтическое влияние матери, вся родная природа и земля эта определили личность поэта, его поэзию и даже подсказали форму некоторых его произведений. Доказательство последнего – запись самого Василия Дмитриевича о замысле «Женитьбы Дон-Жуана»: «Как-то в своей деревне Марьевке, бегло знакомый с октавой и спенсеровской строфой «Чайльд Гарольда», не имея их под рукой, я начал сочинять что-то шутливое, будучи уверенным, что пользуюсь одной из этих классических строф. К моему позднему удивлению, моя «октава» оказалось строфой, которая пока мне не встречалась в русской поэзии, а главное – она пришлась к моему двору, к замыслу, внеся в него некие мечтания моей ранней юности». Да и писалась поэма большей своей частью в Марьевке, но уже в семидесятые годы.
Первые шаги по земле… первые литературные шаги – судьба определила им сибирский край. Жизни мальчонки из Марьевки коснулись ещё два сибирских города, Новосибирск и Иркутск. Учёба в авиатехникуме, несколько лет работы на авиазаводе мастером, старшим мастером, технологом. И первые публикации в 1939 году в заводской многотиражке по инициативе её сотрудников Василия Стародумова и Дениса Цветкова. Неизменным оставалась для Василия Фёдорова всегда поэзия, которая и ввела его в круг профессиональных писателей Новосибирска – Е. Стюарт, А. Смердов, А. Коптелов, С. Кожевников, И. Мухачёв и другие. Выход в свет первой книги – «Лирическая трилогия», 1947 год – тоже в Сибири. А потом была Москва, литературный институт. Творческий рассвет.
При чрезвычайном разнообразии тематики произведений поэта и прозаика Фёдорова: от ранней повести «Добровольцы» и первых стихов до вершинных поэм («Проданная Венера», «Бетховен», «Седьмое небо», «Женитьба Дон-Жуана»), стихотворений, ставших советской классикой, до «Снов поэта» – сквозными всегда оставались для него три темы: человек в современном мире, красота в разных её аспектах, природа.
Ещё в те времена, когда всюду пропагандировали покорение природы / нечего ждать милостей от природы – взять их от неё! /, ещё тогда, предвидя нынешнюю трагедию, прямо на неё указывая, Фёдоров писал: «Бей, сердце,
в сатирический, трагический набат: ужо тебе, химический полезный комбинат!», «Упадёт ли ствол ли, ветви ли, сердцем вздрогну я. Боже мой, когда в свидетели позовёшь меня?», «Природа и сама стремится к совершенству, не мучайте её, а помогайте ей».
Доискиваясь «до самых главных истин» в размышлениях своих об этой трагедии, он уходил вглубь истории и сопрягал их даже с религией. Вспоминается разговор с Василием Дмитриевичем в семидесятых, когда наконец-то уговорили его выступить на Кемеровской телестудии. В передаче беседовал о молодой поэзии, Кузбассе, Марьевке; прочёл он зрителям строфы из неоконченной тогда ещё «Женитьбы Дон-Жуана». А когда вернулись домой, беседа неожиданно пошла о дохристианской религии славян. Не помню, что послужило толчком к ней, возможно даже, очень жаркий и особенно душный, загазованный день этот. Василий Дмитриевич говорил о том, что вот, мол, всё думаю: было бы у нас такое варварское отношение к природе, если бы христианство в своё время не заступило путь язычеству праславян? Все языческие боги имели отношение к наиболее общим природным явлениям: Стрибог – ветру, Даждьбог и Хорс – солнцу, Сварог – огню, Перун – грозе, молнии и т. д. Этот разговор так крепко засел во мне, что все эти годы думалось: да, действительно, когда-то на Руси, не так давно, всего лишь несколько столетий тому, мы, славяне, поклонялись язычески той матери-природе, что вырастила нас и воспитала. Молились Солнцу, Дереву, Цветку, воспитывали сына или дочку не только в уважении к природе – в любви к ней истинной… Такая, дохристианская, религия была в гармонии с душою и природой.
Не тогда ль сказалась вся талантливость народа, его предвидение, и мудрость, прозорливость – в будущее, закрытое от нас теперь напастью века – атомным кошмаром, разладом в душах человечьих! Не пора ли вернуться нам к религии той древней и сделать вновь религией единой, единой всех землян, – Природу?! Эти три понятия – природа, человек и красота – умел поэт соединить в их взаимосвязи единою, короткою, но ёмкою строфой: «Ещё в глазах белым-бело… По северу кочуя, я видел лебедя крыло, я видел лебедя крыло – им подметали в чуме».
Всегда, даже во времена так называемого застоя, до наступления гласности, он умел на всю страну сказать свои «крамольные» мысли. «Отдам народу сердце, руки, но только пусть не говорят, что я слуга народа – слуги всегда с хозяином хитрят», – произнесённое им с высокой трибуны, это стихотворение припечатало к позорному столбу недопустимую барственность жизненного положения многих депутатов и сразу же сняло с употребления лозунг «Депутат – слуга народа». А как давно написаны строки «коровники кирпичные, а клубик деревянный» – задолго до выдвижения социальных задач общества на первый план. А стихотворение «Бюрократ и демократ»?.. До 1984 года. Как и «Високосный год», «Нас грешник учит больше, чем святой», «Говорят, что красоты не стало…». А «Пророчество»? – «О, человечество, куда ты, куда ты, милое, идёшь?.. Утраты восполняя скупо, ты истребляешь безрассудно природы вековой посев… Твой самый добрый из пророков, я жить и мыслить устаю». Или «Не зову тебя, Мрачный финал. Боль и грусть мне давно надоели. Может, это не грусть, а сигнал о невзгодах земной колыбели?»
А стихотворение «О, Русь моя…» написано до 1961 года! И опубликовано: «О, Русь моя!.. Огонь и дым, законы вкривь и вкось. О, сколько именем твоим страдальческим клялось! От Мономаховой зари тобой – сочти пойди – клялись цари и лжецари, вожди и лжевожди. Ручьи кровавые лились, потоки слов лились. Все, все – и левые клялись, и правые клялись. Быть справедливой власть клялась. Не своевольничать в приказе. О, скольких возвышала власть, о, скольких разрушала власть и опрокидывала наземь! Народ, извечный, как земля, кто б ни играл судьбой, все вековые векселя оплачены тобой». Василий Фёдоров как настоящий поэт был предельно гласным и социально активным все четыре десятилетия своего творчества. Поистине поэт – это нервный центр мира.
И одновременно нелёгкие обязанности секретаря правления Союза писателей РСФСР, члена редакционных советов издательств «Гослитиздат», «Современник», «Советская Россия» и другие общественные нагрузки. Время шло, и вот уже из семиметровой коммунальной комнатушки поэт с семьёй перебирается в тринадцатиметровую комнату, а затем и в отдельную квартиру, много публикуется, всё вроде бы ладится, но взглянет в окно – видит широкий шумный московский проспект и домов громадьё, выйдет к реке – а Москва-река закована, зажата асфальтом. Щемяще колыхнёт сердце тоской по Яе-реченьке, привидится родная деревенька. И вновь всё это заслонится нагромождениями каменных домов.
Но всё равно в стороне восходящего солнца филигранью красуется-вспоминается могучий кедр. Не потому ли, не в тоске ли по родной сторонушке возил с собою, пересаживал в новые сады свои Василий Дмитриевич сибирский кедр, пока не укрепился он, не вымахал в высоту у летнего домика поэта на хуторе Гаврилов, что в часе езды всего от квартиры на Кутузовском проспекте. Вот и стоят они рядом на давнем фото – кедр и поэт, один – в зелёном наряде своём, другой – в телогреечке: то ли сын с отцом, то ли отец с сыном.
Поэтому-то каждый год неизменно возвращался поэт на родину, один или с женой, останавливался у своей сестры Марии Васильевны Арышевой. Её отец Василий Наумович Кириллов и мать поэта – родные брат и сестра. Мария Васильевна родилась в Марьевке, всю свою жизнь и судьбу разделила с родной деревней, в трудное для страны и колхоза время в пятнадцать лет пошла работать трактористкой на долгие и тяжёлые шесть лет. Честно, с полной отдачей сил выполняла и потом разные колхозные работы.
В её домик с синими ставнями часто приходил поэт и потом, когда у него уже появился дом на Назаркиной горе. Ему нравилось доброе и требовательное отношение Марии к людям, незаурядный ум, характер, её образная русская речь.
– Где же стоял дом Фёдоровых, что купил Пётр после смерти отца в 1923 году? – спрашиваю Марию Васильевну.
Она наклоняется к низенькому оконцу и показывает влево, на край деревни, который тогда, в 20-х годах, назывался Забегаловкой.
Заходящие лучи солнца слепят глаза и помогают воображению представить тот дом, «волею судьбы оказавшийся, – как писал поэт, – рядом с домом дедушки Фёдора и маминого брата дяди Василия». Давно уже нет старого дома на Подгоринке, нет и в Забегаловке, но вот почти уже двадцать лет стоит на Назаркиной горе новый дом. «Я давно мечтал в такой поре справить дом на солнечной горе… А ещё, мечтаний не тая, пригорюнить баньку у ручья…» Говорят, что до революции марьевцы собирались построить на этой горе церковь, уж очень хорошо это место: высокое, светлое, открываются с него сибирские дали, обвевают его буйные ветры, хорошо дышится здесь, далеко видится здесь. Планировали, планировали, да так и не построили. Теперь уже, с лета 1970 года, супруги Фёдоровы приезжали в свой дом, построенный по замыслу поэта.
На сибирской земле рос большой русский поэт, формировался его характер, талант, личность. Как могучее дерево кедр, крепло врастающее корнями в недра, чтобы взметнуть ввысь животворный зелёный факел кроны. Как могучая сибирская река Томь, берущая начало в таёжных родниках, чтобы нести воды свои через пороги и плёсы к океану. Творчество Василия Фёдорова – наше национальное достояние. И как важно нам, его современникам, сохранить все документальные материалы о поэте. На родине поэта эта работа началась с открытия музея В. Д. Фёдорова в Марьевке, тогда временно разместившегося в школе, 7 декабря 1984 года. Музей Ф. М. Достоевского в Новокузнецке, В. Д. Фёдорова – в Марьевке, В. А. Чивилихина – в Мариинске. Создаётся своеобразное кольцо литературных музеев, литературных праздников области.
Отрешившись от суеты и обыденщины, идут взрослые и дети в музеи, на праздники, чтобы прикоснуться к живительному роднику творчества, чтобы соразмерить свою жизнь с идеалом жизни по совести.
ТАМАРА МАХАЛОВА
Три имени: Ф.Достоевский, В.Фёдоров, В.Чивилихин. Кемерово, 1990. с.47-98.