Расплескав в нависающем небе
свет каменьев – и солнце, и лёд
эмигрант – черепаховый гребень
над землей петербургской плывет.
Но мешают, как мелкие брызги,
снова видеть потерянный мир
хаотично снующие мысли
приживалки, идущей под ним.
Потому он всё глубже и глубже
погружается в пену волос.
Видит: ярок, наряден, завьюжен,
Петербурга сияет колосс.
Залы, свечи, миндальных пирожных
дух, муз'ыка, смешки, голоса.
Величаво, лет на сто моложе,
гребни, гребни плывут в волосах:
чёрных, будто Нева в непогоду,
блёклых, в цвет марокканской звезды,
рыжих, буйных, кипучих, как воды
заплутавшей меж сопок Янцзы.
Скоро их разметёт, разбросает
революции смерч. Но конца
нет, не будет, покуда живая
дремлет жизнь под скорлупкой яйца.
Терпеливая, ждет пробужденья,
держит хрупкой судьбы волосок.
Пусть метёт сумасшедшее время
красный, белый кипящий песок,
жизнь, она победит, как ни странно,
и ворвется всему вопреки,
в ледовитую глушь океана,
в летаргию иссохшей реки.
Всё заполнит с кричащею жаждой,
под биение тысяч аорт,
чтобы вновь окунуться однажды
в разрушительный водоворот...
…
Взгляд старуха рассеяно бросит
на чужие до боли миры,
поплывет к своим Галапагосам
мимо хищных неоновых рыб,
мимо гротов – смурных подворотен,
мимо остовов ржавых домов,
мимо брошенных кем-то мелодий,
мимо лежбищ трубящих котов.
Ах, скорей бы до дома добраться.
Гребень снять, на комод положить.
.....
это проще, чем в шраминах панцирь
сбросить с нежного мяса души.