ГЕНРИ ЛОУСОН
(1867 - 1922, Австралия)
THE SHAKEDOWN ON THE FLOOR
ВСТРЯСКИ НА ПОЛУ
Мне бы скинуть лет так двадцать —
Город мне постыл, мой друг, —
Чтоб пройтись по красной пашне,
Да к тому ж держась за плуг.
Вместе с парой «черных братьев»
Мы б брели сквозь перегной,
А вдоль трав высоких стадо
Шло бы с пастбища домой.
Я б пахать закончил рано,
Я б спешил домой на чай;
Черный — я б надел — костюмчик, —
Блузку белую. — Встречай!
Мы б пошли в «Холмы» на танцы.
Вечерок на радость нам,
Ведь когда все веселятся,
До упаду пляшут там.
А ты помнишь Мэри Кэри,
Ведь ее любили все —
Сероглазую, в веснушках,
Кудри рыжие в косе?
Сестры, братья, ее мама,
Мама, братья, сестры — эх!
Но меня любила Мэри
Из родни той больше всех.
Танцевал я с нею часто,
Ее не было скромней,
И чего переживал я?..
Вспоминаю, как мы с ней
У загона задержались,
Соловей нам песню пел,
До тех пор, пока над нами
Звездный купол не зардел.
Загорелые ручонки
Расстилали мне тюфяк.
Мэри? — Ей еще подушку, —
Простынь мне? — Посплю и так.
Поцелуй один и хватит.
И исчезла. — Я ж в пылу
И счастливый до упаду
Все вертелся на полу.
Трясся сильно я в каютах,
А в салонах так чтоб — нет.
Я бы лег на холм песчаный
В блеске западных планет.
Если там меня найдёте
Вы когда-нибудь, в долу —
Знайте, что во сне танцую
Я счастливый на полу.
Говорят, она частенько
Все смотрела на закат
У загона, где расстались
Этак двадцать лет назад.
Как цветок она увяла,
Умерла — в то время как,
Я из Квинсленда уехал
И работал как ишак.
Из-за радости и горя
Приходилось нам страдать
В дни, когда в далеком буше
На полу стелила мать.
Но, чтоб жар с чела прохладой
Снять с меня — то всякий раз
Предо мной вставал дух Мэри —
Он со мною и сейчас.
--
Некоторые пояснения
«Черные братья» — имеется в виду волы.
--
The Shakedown on the Floor
Set me back for twenty summers —
For I’m tired of cities now —
Set my feet in red-soil furrows
And my hands upon the plough,
With the two ‘Black Brothers’ trudging
On the home stretch through the loam —
While, along the grassy siding,
Come the cattle grazing home.
And I finish ploughing early,
And I hurry home to tea —
There’s my black suit on the stretcher,
And a clean white shirt for me ;
There’s a dance at Rocky Rises,
And, when all the fun is o’er,
For a certain favoured party
There’s a shake-down on the floor.
You remember Mary Carey,
Bushmen’s favourite at the Rise ?
With her sweet small freckled features,
Red-gold hair, and kind grey eyes ;
Sister, daughter, to her mother,
Mother, sister, to the rest —
And of all my friends and kindred,
Mary Carey loved me best.
Far too shy, because she loved me,
To be dancing oft with me ;
What cared I, because she loved me,
If the world were there to see ?
But we lingered by the slip rails
While the rest were riding home,
Ere the hour before the dawning,
Dimmed the great star-clustered dome.
Small brown hands that spread the mattress
While the old folk winked to see
How she’d find an extra pillow
And an extra sheet for me.
For a moment shyly smiling,
She would grant me one kiss more —
Slip away and leave me happy
By the shake-down on the floor.
Rock me hard in steerage cabins,
Rock me soft in wide saloons,
Lay me on the sand-hill lonely
Under waning western moons ;
But wherever night may find me
Till I rest for evermore —
I will dream that I am happy
On the shake-down on the floor.
Ah ! she often watched at sunset —
For her people told me so —
Where I left her at the slip-rails
More than fifteen years ago.
And she faded like a flower,
And she died, as such girls do,
While, away in Northern Queensland,
Working hard, I never knew.
And we suffer for our sorrows,
And we suffer for our joys,
From the old bush days when mother
Spread the shake-down for the boys.
But to cool the living fever,
Comes a cold breath to my brow,
And I feel that Mary’s spirit
Is beside me, even now.