Такая судьба. Еврейская тема в русской литературе (2015). Глава 2.6.
С евреями, изображенными Н. С. Лесковым (1831-1895), мы впервые сталкиваемся на страницах его романов «Некуда» и «На ножах». Это второстепенные персонажи, не занимающие в обоих произведениях заметного места. Остается впечатление, что они не представляли для писателя самостоятельного интереса, и в их изображении он запечатлел не результаты собственных творческих раздумий, а некое следование распространенным установкам того времени.
Иное дело – написанный в 1876 г. рассказ «Владычный суд», имеющий подзаголовки «Быль» и «Из недавних воспоминаний», где в центре повествования находятся евреи, изображенные к тому же с несомненным сочувствием. Оно проявляется уже на первых страницах, где описана «приемка жидовских ребятишек» в рекруты, «поистине ужасная операция», проводившаяся к тому же с нарушением законов: как вырывали маленьких жидочков из материнских объятий почти без разбора и прямо с теплых постелей сажали их в холодные краковские бараки и тащили к сдаче. Какими разрывающими душу ужасами все это сопровождалось, об этом не дай бог и вспомнить! По всем еврейским городам и местечкам буквально возобновлялся “плач в Раме“». И эта тональность пронизывает весь рассказ о тяготах и злоключениях человека, которого повествователь называет «моим многострадальным евреем».
Никакой антипатии к евреям нет и в рассказе «Ракушанский меламед». Писатель откровенно иронизирует над обывательской склонностью во всем винить «жидов»: «… у нас, мол, и ни того-то, и ни этого-то, да и жиды одолели: и в Лондоне жид, и в Вене жиды, страсть что жидов, и у нас они в гору пошли – даже и кормит нас подрядчик, женатый на Беконсфильдовой племяннице, да и самые славяне-то, за которых воюем, в руках венских жидов».
Рассказ о главном герое рассказа Лесков начинает так: «Старый Схария, про которого я вам буду рассказывать, был, так сказать, прирожденный политик, ученый-преученый и при том святой, которому, казалось, все было открыто и само небо с ним перешептывалось. По занятиям он был меламед, держал школу, где юные сыны Израиля получали высшее направление на весь проспект жизни» . Здесь каждое слово буквально источает иронию, но ирония эта не злая. Хотя в результате оказывается, что «мудрый Схария» оказался всех глупее, «стал у всех посмешище и доживает век в дураках», не меньшую долю насмешек получает и русский солдат-погромщик, ласкающий свою нагайку, «как будто какого любимого кота» и обращается к ней с нежным признанием: «Ой, нагайка моя, нагайка! Распреумная ты, моя дружина, казачья кормилица. Много ты мне, государыня, сослужила всяких служб и еще сослужишь, что я тебе буду сказывать».
Волна еврейских погромов, прокатившаяся по стране в начале 1880-х гг., оказала влияние на многих представителей русской интеллигенции. Но нелегко указать писателя, в духовном мире которого она вызвала бы такие перемены, как у Лескова. Первый отзвук этих перемен может быть услышан уже в появившемся в 1882 г. рассказе «Жидовская кувырколлегия». Как это часто бывает у Лескова, он остро ироничен, что отразилось в насмешливом неологизме «кувырколлегия», и ощущается с первых строк произведения.
Писатель напоминает, что еврейские погромы вызвали всплеск разговоров о том, как нам быть с евреями. «Куда их выпроводить, или кому подарить, или самим их на свой лад переделать? Были охотники и дарить, и выпроваживать, но самые практические из собеседников встречали в обоих случаях неудобство и более склонялись к тому, что лучше евреев приспособить к своим домашним надобностям – по преимуществу изнурительным, которые вели бы род их на убыль». Кто-то предлагает устроить для них «египетские работы», но возникает опасение, что «евреи прескверные строители, а наши инженеры и без того гадко строят». Многие хотели бы использовать их на войне и «чем лить на полях битвы русскую кровь, гораздо бы лучше поливать землю кровью жидовскою», но другие считают, что евреи ничего не стоят как воины и им чужды отвага и храбрость.
Разумеется, Лескову чужды все эти «инициативы» решения еврейского вопроса, и он их для того и перечисляет, чтобы выставить на осмеяние. Свою позицию писатель излагает не здесь, и к ней мы еще вернемся, а вывод из «истории», которая занимает бОльшую часть рассказа, сводится к тому, «что и храбрость, и отвагу в сердца жидов можно влить», и – что еще важнее – евреи «люди очень умные» и умеющие приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам.
Последним и наиболее выношенным обращением Лескова-беллетриста к еврейской теме стала его «Повесть о Федоре-христианине и его друге Абраме-жидовине». Как и в некоторых других рассказах 1880-х гг., здесь обработан сюжет из древнерусского «Пролога». «Пролог» – это сборник повестей, сказаний, житий, поучений, назидательных рассказов, распределенных последовательно по месяцам и дням года. Сюжеты сборника использовали Герцен, Лев Толстой и другие русские писатели. В основу «Сказания» положена притча от 31 октября.
Жили в Византии два соседа: христианин и еврей, и в один год родилось у них по сыну. Одного крестили и назвали Федором, другому сделали обрезание и назвали Абрамом. Живя бок о бок, мальчики были неразлучны, играли, а наигравшись, в обнимку засыпали на травке. «Христианин говорил: “Добрый сосед! Дай бог, чтобы сыновья наши жили между собой так же ладно, как мы между собой прожили“. И еврей сказал то же самое: “Дай бог, сосед, но я думаю, что дети наши должны жить еще согласнее, потому что они от нас, отцов своих, имеют добрый пример…“».
Но когда они учились в школе, в их судьбу вмешались смотрители, которые стали требовать, чтобы каждый ребенок учился по своей вере: «Надо, чтобы между людьми было по их верам разделение». Развели их по разным школам, в каждой из которых учитель считал себя всех умнее и праведнее. И дети вместо того, чтобы по-ребячьи друг с другом водиться на воле, «начали друг против друга становиться и покрикивать: “ Не подходи; ты поганый“. А другие отвечали: ты сам поганый».
Из-за детей начали ссориться и отцы и сами стали учить детей, чтоб не сходились. Со временем дети выросли и начали хозяйствовать сами. Федора преследовали беды, однажды ночью «ударил с неба гром и спалил в одно мгновение весь дом Федора и все его амбары и кладовые, где у него лежали товары, которые он только что хотел посылать за море». После этого все отшатнулись от него, и только Абрам пришел к нему и предложил дать ему денег «взаймы на разживу». На вопрос, чтО он должен «поставить порукой». Еврей отвечает: «Не надо мне поруки. Пусть будет нам наша детская дружба порукой».
Но, как замечает далее писатель, «доверию Абрама суждено было выдержать много испытаний». Когда, успешно распродав свои товары, Федор возвращался домой, буря разбила его корабль и все вырученное им золото погибло. Узнав о случившемся несчастье, Абрам вновь пришел к своему другу и снабдил его деньгами. Но беда повторилась, и Абрам в третий раз протянул Федору руку помощи.
Как и положено в произведениях такого жанра, конец счастливый. Федор обогащается и не только возвращает Абраму долг, но и приходит к нему «с большими дарами». Умудренные произошедшим христианин и еврей решают построить «такой дом, где бы был приют и харчи всем бедным детям всех вер без различия, чтобы они с детства друг с другом свыкались и не разделялись».
«Повесть эта, – завершает свой рассказ Лесков, – не есть баснословие, измышленное досугом писателя. Это есть истинная история, в древние годы, действительно, бывшая и в давние же годы писанная рукой современного богочтителя и человеколюбца. Ныне она от старых записей взята и в новом изложении подается для возможного удовольствия друзей мира и человеколюбия, оскорбляемых нестерпимым дыханием братоненавидения и злопомнения».
Сегодня многие, может быть, увидят в этом произведении откровенно назидательную сказочку с заметным налетом сентиментальности, не заслуживающую того, чтобы относиться к ней всерьез. А тогда обер-прокурор Святейшего Синода, всемогущий властитель России Константин Петрович Победоносцев был приведен ею в ярость, и появившаяся лишь однажды на страницах журнала «Русская мысль», она больше не переиздавалась. А что задумана она и написана как произведение поучительное, это верно. Писатель в ней действительно учит и учит тому, чему считает необходимым учить, – равенству религий, доверию, взаимопониманию, дружбе и сотрудничеству между христианами и иудеями.
И вот что, может быть, главное. Идейный мир этого произведения не представляет собою в творческом пути Лескова некое изолированное явление – он зиждется на основательном, тщательно возведенном фундаменте. После волны погромов начала 1880-х гг. царское правительство создало для выяснения причин произошедшего комиссию, которую возглавил граф К. И. Пален, бывший министр юстиции и член государственного совета, пользовавшийся заметным авторитетом. Стремясь воздействовать на рекомендации этой комиссии, еврейская община Петербурга обратилась к нескольким писателям, евреям и неевреям, с просьбой обобщить всевозможные материалы и подготовить соответствующие разработки.
К Лескову явился с такой просьбой в начале 1883 г. юрист П. Л. Розенберг. Писатель откликнулся на нее с необыкновенным энтузиазмом. Он отодвинул в сторону всю свою беллетристическую деятельность (на протяжении 1883 и 1884 гг. им были написаны лишь два рассказа: «Дикая фантазия» и «Справедливый человек») и целиком отдался работе над обширным трактатом объемом около пяти листов, который получил название «Еврей в России. Несколько замечаний о еврейском вопросе». Он свидетельствовал о глубоком знании жизни еврейского народа, проникновении в специфику еврейского национального характера, об уважении к евреям и стремлении помочь им в тяжелейших условиях царской России. 21 декабря 1883 г. текст прошел цензуру и был напечатан отдельной брошюрой тиражом в 50 экземпляров не для продажи, а исключительно для знакомства с ней членов комиссии Палена.
Автор обозначен не был, но на своем личном экземпляре писатель сделал такую надпись: «Эту книгу, напечатанную с разрешения министра внутренних дел графа Дм. А.Толстого, написал я, Николай Лесков, а представил ее к печати некий Петр Львович Розенберг, который отмечен ее фиктивным автором». Однако определенному кругу лиц подлинный автор был известен. Сохранилось, в частности письмо к Лескову от выдающегося историка Владимира Соловьева, который писал, что считает «Еврея в России» «по живости, полноте и силе аргументов лучшим по этому предмету трактатом», какой он только знает.
Но царское правительство не только не прислушалось к рекомендациям, содержащимся в труде Лескова, но и сделало все возможное, чтобы утаить от читателя самый факт его существования. «Еврей в России» не включался в прижизненные собрания сочинений писателя и даже в библиографические указатели его творчества. В 1916 г. очерк попал в руки видного специалиста по еврейскому вопросу, инициатора «Еврейской энциклопедии» Ю. Гессена, который сразу после революции издал его в петроградском государственном издательстве с указанием имени автора и его портретом. Но тираж его быстро разошелся, а советские собрания сочинений Лескова так же дружно игнорировали это крамольное произведение, как и дореволюционные.
Когда известный литературный критик и публицист Лев Аннинский попытался включить отрывки из опальной книги в сборник публицистики писателя, составителем которого он являлся, цензура их не пропустила. И лишь в 1990 г., когда советская власть уже дышала на ладан, ему удалось выпустить в свет небольшой брошюрой со своим предисловием извлечения из «Еврея в России». То был канун развала Советского Союза, в стране все сильнее разгорались пожары межнациональных конфликтов, и чуткий к веяниям времени публикатор отобрал те места, которые в тот момент представлялись наиболее актуальными, напомнив, однако, что и в других отношениях книга не устарела, и дав понять, что нам всем стоило бы учиться у Лескова готовности и умению бестрепетно отстаивать свои позиции.
«Еврей в России» представляет собой впечатляющее своей глубиной и основательностью исследование этносоциального и этнопсихологического характера. Сказать, что ей принадлежит уникальное место в творческом наследии Лескова, значит сказать только часть правды. Главное в том, что ни один русский писатель не создал такого научного труда о евреях и еврейском вопросе, как Лесков. Недостаточно известная и малодоступная, эта книга заслуживает первостепенного и пристального внимания.
Уже на первых ее страницах звучит упрек в том, что «философская мысль в России работает слабо, робко и несамостоятельно. Здесь если и занимались судьбою евреев, то почти не заботились об улучшении их участи, а только выискивали средства от них оберегаться. Это чувствуется во всем духе русского законодательства о евреях, и это же повело к тому, что положение евреев в России почти не улучшалось».Он пренебрежительно отвергает попытки представлять евреев «людьми опасными» и ставит в пример Петра, который «не любил призрачных страхов и имел в числе своих сподвижников государственного человека еврейского происхождения, — барона Шафирова». «Опасаться евреев как разрушителей христианской веры, – продолжает писатель, – есть самая очевидная и самая несомненная неосновательность. И правительство русское, по-видимому, свободно уже от этого страха».
Он задается вопросами, которые в контексте его рассуждений и приводимых фактов звучат почти как риторические: "Но действительно ли евреи такие страшные и опасные обманщики или "эксплуататоры", какими их представляют? О евреях все в один голос говорят, что это "племя умное и способное", причем еврей по преимуществу реалист, он быстро охватывает во всяком вопросе самое существенное и любит деньги как средство, которым надеется купить и наичаще покупает все, что нужно для его безопасности». Столь же обоснованно отводится и распространенное обвинение евреев в том, что они выступают якобы как «растлители добрых нравов, на коих зиждется самое высшее благосостояние страны».
Лесков гневно возражает против обвинения евреев в том, что они «...распаивают русский народ». «Обратимся к статистике, – предлагает писатель. – Оказывается, что в великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем таких же случаев в черте оседлости. То же самое представляют и цифры смертных случаев от опойства... И так стало не теперь, а точно так исстари было».
«Перенесение обвинения в народном распойстве на евреев, – пишет далее Лесков, – принадлежат самому новейшему времени, когда русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгой исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными: на них возложено много обвинений, почему бы не возложить еще одно? Это и сделали». И вот вывод, который делает писатель, оправдывая евреев и обвиняя государство в спаивании своего народа: «...Распойство русского народа совершилось без малейшего еврейского участия, при одной нравственной неразборчивости и неумелости государственных лиц, которые не нашли в государстве лучших статей дохода, как заимствованный у татар кабак».
Важная сторона жизни еврейского народа – его стремление к образованию. Именно образование дает возможность занять более высокое положение в обществе. Вот что об этом написал Лесков: «Как только при императоре Александре Втором было дозволено евреям получать не одно медицинское образование в высших школах, а поступать и на другие факультеты университетов и в высшие специальные заведения, – все евреи среднего достатка повели детей в русские гимназии. По выражению еврейских недоброжелателей, евреи даже "переполнили русские школы" <..>Евреи без малейших колебаний пошли учиться по-русски, и, мало того, получали по русскому языку наилучшие от метки <…> Евреи проходили факультеты юридический, математический и историко-филологический, и везде они оказали успехи, иногда весьма выдающиеся <…>Еврей учился прилежно, знал, что касалось его предмета, жил не сибаритски и, вникая во всякое дело, обнаруживал способность взять его в руки и "эксплоатировать", т.е. получить с него возможно большую долю нравственной или денежной пользы».
Тем не менее, евреи по-прежнему остаются одним из самых бесправных народов России, несмотря на проявляемый ими патриотизм. «Если же есть евреи, которые не любят Россию, – пишет Лесков, – то это понятно: трудно пламенеть любовью к тем, кто тебя постоянно отталкивает. Трудно и служить такой стране, которая, призвав к служению, уже наперед предрешает, что их служение бесполезно, а заслуга и сама смерть еврея на военном поле не стоят даже доброго слова. Не обидно ли, что когда русскому солдату напоминают пословицу, что "только плохой солдат не надеется быть генералом", то рядом с ним стоящему в строю солдату-еврею прибавляют: "а ты, брат, жид, – до тебя это не касается <…> И затем, после такого военного красноречия ведут рядом в огонь обнадеженного русского и обезнадеженного еврея<…> Не знаешь, чему больше удивляться: этой бестактности или этой несправедливости, каких не позволяют себе люди нигде, кроме как в России<…> Пусть сегодня отнесется к ним Россия как мать, а не как мачеха, и они сегодня же готовы забыть все, что претерпели в своем тяжелом прошлом, и будут ей добрыми сынами».
Лесков терпеливо, можно сказать, доходчиво объясняет властям, что обратить евреев к земледелию не есть цель напрасная или недостижимая, напротив, это «и важно, и нужно, и человеколюбиво». Нужно только поставить «экономически бедствующую часть евреев в такое благоприятное положение, при котором бы в ней прежде всего исчез страх за свою обеспеченность от произвола страстей окружающего их христианского населения. Надо, чтобы погромы были невозможны».
Острое негодование писателя вызвало отношение русской прессы к еврейскому народу. Вот что он написал об этом: «К стыду русской печати был случай, что одна распространенная газета, воспроизводя доказанное известие об изнасиловании буянами вместе с полицейскими солдатами двух еврейских женщин и одной девушки, нашла даже цинические шутки для смягчения события и одобрила, что евреи выдержали и это <…> Вести себя так, чтобы шутить по поводу таких злодейств, значит – ругаться сердцу человека». Трудно высказаться более красноречиво и выразительно.
Лесков отвергает «генеральное обвинение», которое предъявляли евреям некоторые его коллеги в частности В. Крестовский в своей антисемитской трилогии «Жид идет» – в «жидовском религиозном самомнении». «Оно есть, но только вовсе не такое, как его описывают, и во всяком случае оно ничуть не более самомнения крещеных простолюдинов над некрещеными. Как там, так и тут самомнение это держится на узости религиозного понимания и, без сомнения, в глазах просвещенных людей может встретить только совершенно одинаковую оценку».
Лесков самого высокого мнения о моральных, человеческих качествах еврейского народа. Он говорит: «Духу евреев не чужды героизм и отвага, доходившие до изумительного бесстрашия. Евреи не раз оказывали замечательную преданность государствам, которых они считали себя согражданами <…> Еврей способен к высшей патриотической жертве в соучастии с иноплеменными людьми, среди коих он живет».
«Говорят, "кумир еврея — злато", – иронизирует Лесков. – Не станем спорить, что в известной доле это справедливо: еврей любит деньги. Но попросим указать нам, кто денег не любит и у каких культурных народов для приобретения их люди не допускают мер унизительных и бесславных? Злато есть кумир, но кумир не исключительно еврейский, а всеобщий».
Не обошел Лесков молчанием и распространенные в обывательской среде представления о трусости евреев, их неспособности к самоотверженным действиям. Он напоминает, какую стойкость и мужество проявили евреи, служившие во французской армии, «при осаде Парижа прусскими войсками немало еврейских имен сделались известными по преданности их патриотическому делу Франции, и литература и общество этой страны не только не отрицали заслуги евреев, но даже выставляли это на вид с удовольствием и с признательностью. В Польше патриоты последнего восстания в своих заграничных органах долго не уставали хвалиться доблестным с их точки зрения поведением евреев в эту критическую пору для восставших. <…> Мы, разумеется, не станем говорить о похвальности этого участия с русской точки зрения, но констатируем этот факт только как доказательство, что еврей способен и к высшей патриотической жертве в соучастии с иноплеменными людьми, среди коих он живет».
Русского писателя восхищают качества, которые он смог наблюдать в еврейской среде. «Евреи трудолюбивы, бережливы, чужды мотовства, празднолюбия, лености и пьянства, между тем всеми признано, что эти пороки очень сильно распространены среди многих народов иного племени <…> Еврейство поставляет немало личностей, склонных к высокому альтруизму, для осуществления идей которого известные лица еврейского происхождения жертвовали собой так же, как и христиане <…> Нам известны евреи философы и гуманисты, прославившиеся как благородством своих идей, так и благочестием своей жизни, полной труда и лишений».
В завершение своего трактата Лесков формулирует главный вывод: евреи должны быть уравнены в правах со всеми другими гражданами, что требует соблюдения, в первую очередь, двух условий: «1) Нужно дозволить евреям жить во всех без ограничения местах Империи и заниматься ремеслами и промыслами, дозволенными законом, наравне со всеми прочими подданными государства, и 2) нужно уничтожить все отдельные еврейские общества по отбыванию повинностей, нужно полное совмещение в этом отношении евреев со всеми другими обитателями страны, с которыми евреи должны нести равную государственную и земскую тягу и подлежать за всякое нарушение гражданского долга и общественной безопасности равной со всеми ответственности перед законами. <…> Только такое решение еврейского вопроса будет правильно и сообразно с истинными выгодами великого государства, которое уравняет русских подданных еврейского исповедания со всеми подданными русского государства без различия их по их племенному происхождению и по вере».
Вещие заветы Лескова не только не были услышаны властями, но и остались неизвестны современникам, что повлекло прискорбные последствия. Как не без иронии заметил Лев Аннинский, «русский писатель, выступивший в защиту евреев, остался при своей темной и смутной в этом отношении репутации. В России такое бывает».