Сборник стихотворений 8

Марат Капашев Поэт
Полковнику никто не пишет,
Полковника никто не ищет-
Полковник не нужен никому.
Полковник еле слышит,
Полковник еле дышит.
Он заключён в сражения тюрьму.

Который год идут в атаку танки,
Над лесом зависает вертолёт.
Полковник наливает шнапс из банки
И говорит с улыбкой: «Недолёт».

Он окружает, он вбивает клинья,
Милитаризма бедное дитя.
Хоть в сердце зной, в висках пылает иней,
С каких-то гор заоблачных летя.

В столе его - не заперт, шесть патронов-
Лежит «рулеткой русской» револьвер.
Подобным упрощеньем уязвлённый,
Рычит полковник грозно: «А вот хер!»-

Идёт война. Он кинуть пост не вправе-
Воюют все, когда идёт война.
И он живёт без подвигов, без славы,
В двойном кольце безумья и вина.


Сказ о компьютерной Золушке,
Бегущей с надеждой по чатам.
«Ну где ж ты встаёшь, моё солнышко?
А чатов - край непочатый.

Семь мышек она износила,
Купила аж Пентиум пятый.
Но тот, кого полюбила б,
Уже покупает десятый.

Она кровоточащим сердцем
Отвергла навек компромиссы.
Он, веря в Христа, как в Билл Гейтса,
Свои комбинирует числа.

Ему изумрудной зарницей
Любовь полыхнёт в полэкрана.
Но явно не Золушка снится
И встретится поздно иль рано.

Сказать, что они разминулись? -
Но встреча и не светила.
Вот так виртуальная пуля
Её ожиданья убила.

Мораль: высокое чувство
Нас ждёт не всегда в Интернете.
Что мы констатируем с грустью,
Прогресса неумные дети.


Постепенно понимаешь, что ты - не суша, а остров.
И другие поэты - такие же острова
То, что черпал когда-то не счётом, а горстью,
По-узбекски, а также по-русски зовётся теперь трын - трава.

Всё теперь трын-трава! Ты же – остров забвенья,
Нет тех лоций, где взору жемчужно сверкнут острова.
Тонут бригами в море - поэмы, и лодками- стихотворенья
Но сверкают брильянтом, текут изумрудом слова.


Птица вьётся и смеётся,
Птица падает назад.
Птица птицей остаётся-
Так тревожен птицевзгляд.

Птиц на свете было много.
Ты - одна из этих птиц.
Смотрят с неба птицебоги
И не прячут птицелиц.

Птицеговор, птицепляска,
Птицетопот по утрам-
Птицелюди в птицесказке
Поднимают тарарам.

Голубь милует голубку,
Коршун - яростно дрозда-
Аж клоками птичья шубка,
Лезет валенком мездра.

Поднимайте птицегоры
В голубую высоту!
Пахнет негой птицеморе,
Птицеволны на лету

Птицерыб ударом множат.
Птицерак и птицекраб,
Птицемолятся: «О, боже!
Я – твой вечный птицераб».


Мы спим, потому что нам хочется спать,
Мы спим, потому что купили кровать.

Мы спим, наконец, потому что мы спим,
Что вовсе не тесно в кровати двоим.

Не надо искать переносный подтекст-
Такое у нас вызывает протест.

Но вряд ли мы ноту отправим в ООН-
У нас сновидений и счастья вагон.

Когда оторвет нас крутая волна,
И хлынет прибоем на нас тишина,

Какие нам снятся прекрасные сны!
Но можно ли это другим объяснить?

В объятьях друг друга, в объятиях сна
Нам снится всегда почему-то весна

Там галки кричат, там вороны орут,
Сдают холода свой последний редут,

Там гроздья черёмух - нетающий снег,
Там реки к морям продолжают свой бег,

Там ластятся к суше по-женски моря
И дарят на счастье куски янтаря.

Коралловым рифам рокочет прибой
О том, что всегда небосвод голубой,

О том, что сияньем полны жемчуга,
О том, что печаль всё равно дорога,
О том, что кочует по морю волна
И в темени ночи и в ясности дня,

О том, что мы встретимся снова с тобой,
Как эти атоллы и этот прибой.

Гарантией встречи нам только любовь,
Когда мы от сна пробуждаемся вновь.


Я в ванную пошёл,
А Музы ни при чём,
Мою жестянку- жизнь
Подпершие плечом.

Я в ванную пошёл
Сантехника причём,
Которую я тру
Усердно кирпичом.

Блистай, блистай фаянс,
И медь кранов блистай.
Звучи воды романс
И в воздухе витай

А тот, кто уловил
Неясный шелест струй
Вдруг вспомнил нежный пыл
И первый поцелуй.

Мерещилась ему
Фигурка в темноте
Неясно почему
В высокой той мечте


Мне зубы выкрошит парадонтоз
На обе челюсти поставит мост
Деньголюбивый, вежливый дантист
И будет он, наверное, речист
На пенсию ушли, он скажет, зубы
А я ему отвечу, может, грубо.
Пощёчину он влепит сгоряча.
Тогда я двину со всего плеча
И он тогда поникнет головой
И будет рад остался что живой,
Что небосвод живых он видит вновь
Но как нелеп дантист и без зубов
Быть может, разорится он тогда-
Я той беды виновник, господа.


Дополнение к «Божественной комедии»

Руками мясо женщин разрывая,
Распутники в аду едят, едят.
«Пока идут последние трамваи»
Мурлыкая – как тыщу лет назад.

Вгрызаются в филеи и брюшины,
А «тайна тайн»- для них теперь рубец.
И плачут оскорблённые мужчины,
Не каясь всё ж в неверности сердец.


У Бога ничего не пропадает-
Поэтому лишь книги не горят.
Стыд плагиата напрочь отпадает,
Хоть никого за это не корят.

И в океане рукописей дивных
Веков былых и будущих времён.
Блуждаешь ты, как пешеход наивный,
Попавший сразу в гофмановский сон.

И нет предела сей гофманиане-
Чаруют чьи-то душу нам стихи.
В гранит сердец прибоем бьёт нирвана.
И вымывает прошлые грехи.


Когда мы встретимся с тобой,
Взорвётся яростью прибой.

Ворвётся в наши он сердца
Что не истлело до конца-

По ветру бури полетит.
Тогда никто не запретит

Ни жарких губ, ни нежных слов
Но где ты, где же ты, любовь?

Как много я ночей мечтал,
От самого себя устал.
Теперь я в сердце не найду
Мечтаний яростных звезду:

Хоть память о тебе светла
Сгорело прошлое до тла!

И ты, наверное, стара:
Прошла цветения пора.

Хоть верил я в свою звезду,
Но больше ничего не жду.

Мечтаю об одном теперь
Среди разора и потерь:

Дай бог, не встретиться с тобой,
Цветок мой самый голубой.


Королевы не грезятся лишь королям.
Тем, хоть стыть в столбняке пораженно,
Хоть курить красоте королев фимиам,
Все же знать: королевы- их жёны.


Жизнь- любого длинного длинней
То ль рубля, то ль доллара, то ль фунта
И, классифицируя, Линней
В самый верх поставил нас немудро.

Господи! Зачем и отчего
Наказал ты homo пониманьем:
Жизнь совсем не стоит ничего
И всегда оплачена страданьем?

Радости и счастия- на грош.
Счастье- элемент весьма нестойкий.
И бегу по жизни, как Гаврош
Под огнём, как крыса по помойке.


В хороводе причин
Не хватает лишь следствий,
И из тысяч личин
Вспоминаю лишь детство:

Синеву, ворожбу,
Сытность, сладость казахского чая-
То, что детством зову,
Но условности не замечая

Всё же я понимал
Слишком многое даже в те годы
И пишу не хорал,
И пишу не хвалебную оду.

Лишь безоблачность, синь-
Антитезу пришедшего после-
Помню я , тех святынь
Не затронет ни холод, ни осень.

Так и помнить: река,
Загорелых мальчишек ватага,
Облака, облака.
Белоснежны как эта бумага.


Как центробежная любовь-
Центростремительной измене,
Как снегу- голубая кровь,
Как прозы шум- стихотворенью.

Как травам молодым- байга,
Как мясо- чёрному казану,
Как чётности- два сапога,
Как будущему- предсказанье,

Как вере жаркой- атеизм,
Как атеизму- символ веры,
Как смерти- перемена!- жизнь,
Как красному- зелёный, серый.

Как маю нежному- пурга,
Как марту- соловья рулады,
С тобою мы- два сапога,
Но оба правые, к досаде!

Авось, проходим мы свой век
В лаптях, кроссовках иль ботинках,
Как человеку- человек,
Неважно: немец или инка.

Как чукча- чукче, как француз-
Французу, янки- мексиканцу,
Клин- обуху, лошадке- гуж,
Как наш разведчик- сигуранце *

*сигуранца- румынская контрразведка до и во время Второй мировой, прославилась жестокостью.


Душа твоя прекрасна, молода,
Достойна оболочка восхищенья.
Но молодость уходит, как вода,
И красоту уносит, к сожаленью.

О, как же тленно то, что нам дано,
Как позже выясняется на время!
Не проливая, счастья пей вино,
Все отметай ненужные сомненья.

Не верь тому, кто говорит: всегда
Ты будешь, как вот этот день прекрасна.
Душа твоя безумно молода,
Как с телом обстоят дела- неясно.

Но я тебя запомню молодой,
Ликующей, как в половодье реки.
Ещё б тебя сравнил я со звездой,
Недостижимой для меня навеки.


Ещё тепло живёт в земле
И влаги изумрудной толще
Идёт уборка на селе,
Стоят расцвеченные рощи.

И лист ещё на черешке,
Отлакированный дождями.
Трава, увядшая в стожке,
Объята радостными снами.

В реке свинцовая вода
Течёт как и текла годами
Трава от инея седа
И тополь на ветру как знамя.

И я хочу спросить тебя:
«О чём ты думаешь хозяин?
К концу подходит молотьба.
На свадьбах скоро загуляем»


Этот вечер не тих и не скушен,
Точно был у заморских князей.
Согревают усталую душу
Фотографии наших друзей.

Выплывают они издалёка
Из забвения и темноты
Чтобы было не так одиноко
Средь капризов земной маяты

И как будто поставили стулья
И для пира раздвинули стол.
Вот сидят и сидят балагуря,
Не вставали как будто с тех пор.

И смеются они и стенают
Над какою-то общей бедой.
Истекают часы, истекают,
Хоть секундная стрелка постой.

Дай вглядеться - не то ненароком
Мы не сядем уже у стола.
И взираем недреманым оком
На свои и чужие дела.

И помогут друзья и согреют
Чем угодно и даже вином
Вот уж встали, а вот уж бледнеют,
Исчезают уже за окном.

Не сбываются сны и зароки,
Жар сердец не осилит беду.
Даже если уходят до срока,
Все равно попрощаться придут.

Этот вечер не тих и не скушен.
- Рандеву королей и ферзей-
Согревают усталую душу
Фотографии наших друзей.


Я шёл по берегу реки,
Летели волны к перекату.
Я вдаль глядел из-под руки.
Да, здесь встречались мы когда-то.
Всё здесь знакомо: и мосток
И та, замшелая скамейка,
На тополях в пуху листок
И птиц неведомых свисток-
Знакомо всё: поди поверь-ка,

Что десять лет, и двадцать лет
Летели волны к перекату.
Давно меня уже не ждёт
Та, что ждала меня когда-то.


Я знаю: высокие звёзды
Забвения нам не сулят.
Я знаю: что плачут берёзы,
Вдыхая тоски аромат.

Я знаю забытые тайны,
Я знаю постылые сны.
Я всё это знаю случайно
За знанье меня не вини.

Я верую в светлое слово,
Я верую в сердца тепло.
Хочу, чтобы стало любовью
Всем бедам и грусти назло

Всё то, что таится под спудом,
В дыханье ушедшего дня.
Всё то, что, конечно, не будет
Ничем- для тебя и меня.

А будет и болью и мукой,
Всё станет потом всё равно,
Ведь вечность не дарит разлуки
Забвения ж нам не дано.


С глазами дремотнее ночи,
Как степи широким лицом,
Где вера и в час свой урочный
И искренность перед кольцом.

Которую ночь ты не снишься,
Который не вспомнишься день.
То плачешь, то плачешь и злишься,
Порою догадка как тень

Скользнёт по лицу. А характер!
Ты шепчешь: «Попробуй забудь!»
И лёгкое белое платье
Сжимает тяжёлую грудь.


Основание пирамиды
Опрокинуто в небеса
Упираясь больше для вида,
Остриём в меня уперся

Весь объём- зелёный и синий-
Как аквариум, полный теней.
Проступает на жабрах иней
Электрическим светом. Верней

Верного они мне сигналят
Из подкорочных вечных миров.
И зовут к себе и так далее,
Обещая подводный кров.

И кормёжку из лунного света
Вперемешку с планктоном теней.
Но мешает, мешает сметка.
Если выразиться верней,

Понимание: пирамида
Упирается в мой объём
В ту же самую пирамиду,
Только вверх остриём.


Из инструкции по ТБ

Если жиз-нь дорога-
Не хватай троллейбус за рога.


Как много было нам обещано,
Как мало было нам дано.
Лишь хлад струит дыханье вечности,
Лишь кружится веретено.

Лишь парки взгляд, лукавой, слабой.
Небес всё та же синева.
Так было нашим что по праву?
Так в чём же песня не права?


Мне приснилось Чёрное море,
Катер белый на синей волне,
Семь дельфинов, не знающих горя,
Солнца диск, что женат на луне.

Не любовь, а сплошная разлука
Та невстреча, что стала судьбой.
И лучей обгорающих руки
Как у нас, дорогая, с тобой.


Было мне три луча на рассвете:
Синий, чёрный и золотой.
Синий-всех прекрасней на свете.
Как из пены моря литой.

Чёрный луч убил все надежды,
Погубил мою детскую тьму.
И ему я не верила прежде.
Нынче верю лишь только ему.

Ну, а луч золотой, улетая,
Был совсем как случайный гость.
Я о нём никогда не мечтала.
Даже брани ему не нашлось.


Какой-то предел обозначен
Моей беспечальной душе:
Чем меньше везенья, удачи
На самом простом рубеже,

Тем более вспышек, догадок,
Ночей сумасшедших без сна.
А после тоски и надсады
Средь самого светого дня.

И нет уже сил и удачи,
В итоге одна маета.
Когда б всё сложилось иначе,
Иначе. Но жизнь прожита.


Когда легчайшая тростина,
Взнуздавши губы мундштуком,
Явила миру каватину,
То, поджимая языком,

Усердно я вдуваю воздух.
Ведь не беспола даже трель.
И набегающие слёзы,
Авось, не слёзы, а апрель.


Мусульманин

Блюдя законы шариата,
Я хорошо живу, ребята.


«Я откуплюсь всем, чем возможно.
Оставь мою в покое дочь!»
«Ах, так она неосторожна.
Уж я не в силах вам помочь».

Вот нравов нынешних картинка:
Отец- дурак и мать- кретинка.
Дитя- урод и непосед
И ниже критики сосед.


Хотя не признаю я ранги.
Но я- якут, живу в яранге.


Когда мой муж идёт в ревю-
Всегда от зависти ревю.
Когда мой муж идёт в бистро-
Я ночевать иду к сестро.


Темнота- идеал.
И прекрасный:
Можно забыть того,
Кто рядом с тобой.
И представить что с ним.
И несчастной-
Хоть на миг, но не быть.
Вразнобой

Бьются эти сердца.
А в злоречье
Видит бог
Упрекнуть нас нельзя.
Лишь одно:
Не сказать:
«До свиданья.
До встречи».
А потом
Посмотреть ему
Прямо в глаза.


Святых святая это бремя-
О тяжесть легкого пера.
И муки творчества и время,
Отпущенное до утра.

Когда мне надо уложиться
И душу выплеснуть свою
Покуда не запели птицы,
Которых я боготворю.

Мне не под силу состязаться
С горластой птичьею ордой.
Но я сказал себе раз двадцать:
«Они поют- ты тоже пой.

Ты пой, как и они, в угаре,
В азарте, а не «баш на баш».
Мне этот стих достался даром.
И он теперь по праву ваш.

Поют же птицы без цензуры.
И не построчно, а за так.
Я с той же птичьею натурой,
Такой же как они бедняк».

А что рассвет и свежий воздух-
Так это всем, а нам- вдвойне.
Менять свою натуру поздно,
К тому ж она по нраву мне.


Когда к высотам власти вознесённый
Не успеваешь жатву пожинать-
Задумайся фортуной опьянённый:
«Не надо лгать».

Когда, презрев блаженство уз любовных,
Торишь в постели для успеха гать,
Скажу тебе, твой брат единокровный:
«Не надо лгать».

Не надо лгать и понимай как можешь,
Что можно только правдой оправдать.
Твори, что хочешь, но не надо всё же,
Не надо лгать.

И притчу не забудь о фарисеях.
Не надо руки к небу воздевать.
А правда без тебя не потускнеет,
Она сумеет немоту взломать.

Она пробьётся через все преграды,
Она пройдёт как печенег и тать.
Но только по возможности не надо,
Не надо лгать.


Не верьте, что поможет бог.
Он помогает тем, кто смог.


Расплеснись, как кармин по закату,
Расплеснись, как по ночи луна,
Прогреми напряжённым стаккато
По сиянью последнего дня

И когда, унесённые ветром,
Будем плавать в безлиственной тьме-
Что мы скажем о жизни, о смерти,
Затаив, что не скажем в уме.


Забыть про всё и умереть в Париже-
Земле обетованной чудаков.
Клошаром хоть, немытым и бесстыжим,
Не зная денег, почестей оков.

Просить своё, ночуя под мостами,
В толпе разноплеменной быть своим.
И знать, что Бог над этими местами
Курил когда-то Благодати дым.

И стоит город сей не только мессы.
Родной для сердца русского Париж,
В тебе преданья старины воскресли,
Каким ты светом новизны горишь!

Ты помнишь коммунаров, Демулена;
Речами потрясал тебя Дантон,
Ты помнишь духа звёздные мгновенья,
Овеян славой каждый бастион.

В тебя влюблялись нищие поэты,
Твои мосты живописал Монэ.
Со знаменитой башни силуэтом
Твой профиль знают в каждой стороне.

Живи и хорошей, столица мира,
Родной для сердца русского Париж.
Шепча: « Не сотвори себе кумира»,
Смеюсь: «Ну как его не сотворишь!»


Как малюют не так враг страшен-
Мир стоял и стоит на крови.
И, стреляя из тысяч башен,
Проплывает дредноут любви.


Во всех анкетах до сих пор пишу я: холост,
Себя же вопрошая: «Почему?»
Но облик милый твой и нежный голос
Путь закрывают к сердцу моему.


Да, жалко, что купюры
Не могут размножаться как люди,
Вырастать из маленькой в большую,
Обрастать благословенным количеством нулей.
А поэтому: экономь.


Я выхожу на крыльцо. Утро.
В небе роятся белые облака.
Я почему-то весь в ожидании чуда.
Крестится аж непривычная к троеперстью рука.

А что, если будет похлеще, чем в Кане:
И потечёт в малиновых волнах река?
А что, если вдруг найду говорящий камень-
То-то будет мне собеседник на все века.

А что, если вспыхнут сотни сияющих радуг?
Впервые вместе выйдут солнце, луна
И поползут по земле разноцветные гады
И на колки неба натянута будет струна.

И зазвучит мелодия сфер небесных,
Никем не слышанное, не достижимое никогда.
И люди на небо взойдут по синим ступеням лестниц.
И в небе построят летающие города.

И станут в природе звери и птицы как братья.
И будет опять за зимою всё та же весна.
И девушки враз наденут красивые белые платья
И каждая будет в кого-нибудь влюблена.

Такой вот день обязательно всё-таки будет.
Такого дня давно заждалась страна.
Из сердца к небу летит моленье о чуде.
По пышным  коврам цветов ступает неслышно весна.


Алая роза среди января,
Белая гвардия новых снегов.
Нежною раной на теле горя,
Стала прекрасной она, как любовь.

Напоминаньем средь вечной зимы
О неизбежности вечной весны
Чтоб, ностальгируя, верили мы
В яркие эти и смелые сны.

Алая роза пылает как рот
Девы невинной в четырнадцать лет.
Как колдовской, ведьмовской приворот-
Ну, так целуй же- хоть платою смерть!

Точно такая же роза горит
Средь ослепительных бёдер её.
Негой и счастьем того одарит,
Кто в неё бросит страсти копьё.

Алая роза, как алая кровь,
Алая роза, как отсвет зари,
Если забудет она про любовь-
Всё тогда пламенем красным гори!

Просто уйду, как уходит зима,
Плавя под солнцем апрельским снега.
Лучше ей с кем - пусть решает сама.
Мне её огнь, а не грусть дорога.


Моё лицо потомка Чингисхана,
Как степь широкое, как груша- без волос,
То в мыслях о насущном, то в нирване,
То в поцелуях ( иногда взасос)


- Любовь- это погружение в нирвану инобытия,
Нирвану небытия.
- Время- это превращение ха;оса
В упорядоченность одномерности.
Одномерность исключает
Возможность возвращения по цепочке назад.
- Жизнь человека- капля муравьиного спирта
На алчущем языке всеобщего Бога.
- Бог- отрицание примитива, плоскости
В пользу мерцающего,

играющего всеми цветами космоса
- Поэзия- это умение жить на сияющей радуге,
Видеть иными цвета и формы предметов,
Понимать сущность предметов,
Заведомо непонятную другим.
- Поэзия- это попытка самовыражения Бога.
То есть попытка, заведомо обречённая на неудачу.
( Как попытка теорией жидкостей
Объяснить красоту моря).
- Тайна- ирония всё ещё непознанного мира,
То есть те мириады камушков
На берегу океана познания,
До которых не добрался (доберётся?)
Играющий мальчик.
(неважно, Эйнштейн, Ньютон или Пристли).
- В каждой капле- сияющий бог.
Каждое небо- плата за землю,
Рецидив лазури на творческой почве.
В каждой вечности- пустоты смерти.
Каждая память- возможная версия счастья
- Земля- негатив неба,
Непокидаемая Богом точка любви
- Женская фигура- скрипка чувственности,
Ловушка Бога для смертных,
Выводящая их на мнимую дорогу вечности,
Касание рукой неба,
Цветы сознания, опыляемые пыльцой телесности,
Непознаваемая загадка Вселенной.
- Любовь- мелодия для избранных,
Приближение к небу, доступное плоти,
Приближение к вечности, доступное тлену.


Какое-то пристальное вещество,
Душистое словно мёд,
Рождается в моей груди,
Потрясая всё моё естество,
Алчущее того, что ждёт впереди.

И горло внезапно схвачено судорогой:
Я вспомнил то, что забыл:
Какого-то гималайского карлика мудрого,
Который нирвану любил.

Нирвану (не рваный) и я обожаю.
Так же почти как комфорт.
Пытаясь их совместить, уезжаю
На доступный по ценам курорт.

Там встречу я блондинку, спортсменку-
Любит таких Голливуд!
Утруску, усушку, короче, уценку
Сделав, не скажет мне: «Гут!»

Я плюну на это. « Прекрасная медхен,
Вас ждёт великий успех.
Но вы- не Офелия, вы – не Гретхен,
Вы - просто вульгарный грех.

Со скоростью света от вас удаляясь,
Смакую в душе ваш бюст».
Но вы, ехидно и зло улыбаясь
Вдогонку бросите: «Хлюст».

И этот роман, достойный романа,
Сонетов, поэм, эпиграмм,
На нет свела безмозглая дама-
Без трёх пятьдесят килограмм.


Каждому- своё, друг,
Каждому- своё, брат.
И в огне случившихся смут
Я тебе по-старому рад.

И в тепле рождённого дня,
И в золе сгоревших обид
Я могу, как раньше, обнять,
Я могу, как прежде, простить.

Обо всём с тобой говорить,
Обо всём с тобой помолчать.
За твои ошибки- корить,
Каждый твой успех- привечать.

Приходи ко мне, друг.
Приходи ко мне, брат.
Я тебя по-старому жду,
Я тебе по-прежнему рад.

Наслаждайся любовью, едою,
Наслажденье в страдании есть.
Даже в смерти. Считать ли бедою
Словно гром прилетевшую весть?


Не поминайте даже всуе
Красы немеркнущей канон.
И дышит огненно Везувий,
И строг, и сдержан Парфенон.

И, подожжёная закатом,
Вода горит на тыщи вёрст.
А Бог-как и всегда, за кадром-
Доброжелателен и прост.


Через время тебя вспоминаю
И не пробую даже забыть.
Хоть и лучше, быть может, иная
И добрее тебя, может быть.

Жемчуг волны несут,
Алмазы, рубины, сапфиры-
После отлива иди
Богатства себе собирать.


Отец не воевал: он был мальчишкой,
Когда горела Курская дуга.
Поэтому родил себе детишек.
И память тех сражений дорога

Поэтому. А сколько миллионов
Из тьмы невоплощения кричат!
И я склоняю голову в поклоне,
Благодаря тех доблестных солдат.

Зелёной искрой, изумрудом
В траве не гаснет светлячок.
И будет он светить, покуда
Не втопчет в землю каблучок.


Задиры, фантазёры, забияки,
Гадали вы: где разум может быть!
А мой собрат по разуму- собака
И по душе собрат мой, может быть.


Мы верим в чудеса не тверда,
И это нас- поверьте- губит.
Но Кая любит всё же Герда,
А Герду Кай совсем не любит.

Она сражается за Кая,
И за него пройдёт полсвета.
Она прекрасная такая-
Другой такой на свете нету.

Но Кай узнает ли об этом?-
Холодный лёд в душе у Кая.
Осколки носятся по свету,
В глаза и души проникая.

А Кай по нраву королеве-
Она и вправду ледяная.
И страшная в минуты гнева
А радости минут не знает.

Ах Герда, Герда, Герда, Герда…
О, как душа её страдает!
« Спасу я Кая»- знает твердо,
А больше ничего не знает.

Её помощники прекрасны,
Хотя разбойники и звери.
А Кай без сердца так несчастен,
Хотя не чувствует потери.

О, сколько в мире бессердечья,
Как ранят ледяные взгляды!
Зачем им нужно слово «вечность»?-
Им слова этого не надо.

Ведь всё конечно в этом мире,
И только потому прекрасно.
А стужи белые мундиры
Теплу и свету не опасны.

Пусть башмачки плывут по речке,
Сверкает золотом карета.
Ведь если верность есть в сердечке,
Сильней такого сердца нету.