Эпистолярий

 будут ждать от тебя слов, а ты в своем молескине
(по начертательной геометрии двойка с плюсом)
рисуешь звезду с башни Татлина, для которой отныне
место в помине. делиться бы мятным вкусом
свежести, фломастером цвета одеколона,
водою цвета пепла, морским загаром.
будут ждать от тебя слов, полученных незаконно,
брошенных на произвол, кому достаются даром.
стерли случайные черты, по которым ты не прошел бы.
солнце падает на кафель блинною заготовкой.
человеческое тепло потом порождает толпы
для создателя траекторий рукой неловкой.


***
сколько Иван Сергеевич Т. накупил пестряди, из калашного ряда
принес тульский пряник, самовар, чтобы вприкуску
порадовать первую любовь, которой много ли надо.
письма писал в газеты всегда только по-русски.
тоника русского языка предполагает рай на лужайке,
горгулью в северном нефе готического собора.
вокруг ползают ужи, приходят мелкие зайки,
всеобщая любовь накроет пространство скоро.
«любите ли вы речь так, как люблю ее я», - думает
 Иван Сергеевич Т., чудак-самоучка,
из газеты получает очередной отказ, любовь не ржавеет,
на бумагу капает черный цвет, дурацкая ручка
вечное перо. и хотел бы застыть, но веет
дух, витает под потолком столовой, устрицы в супе
производят впечатление, не придумал, какое.
первая любовь в подготовительной группе
погружается в тихий час, не оставит тебя в покое
желание рифмовать «любовь-кровь» на каждой салфетке,
пока воспитатель не ударит линейкой по пальцам.
сумасшедшие будут хитры, проявители будут едки,
тихий час окончится модным танцем –
Иван Сергеевич Т. полагает, что это чарльстон, но скорее всего – напрасно
он полагает так. ошибся, не боле.
дай тебе волю, была бы ты так прекрасна,
только совсем никому не нужна на воле.









***
«Зухра купила вчера на рынке прокисшие сливки – уволить
что ли ее, но гуманизм не отменяли в этой стране, страна же
огромна, как нора, пусть кроличья, до сих пор ведь
никто не знает, с какой стороны мир, а с какой на страже
нравственности муж с топором, министр с бердышом – карты
изобрели для развлечения короля, забывшего имя
цветка, паучка, птенца». нет, милый, не прав ты,
что бьешь их лопаткой по голове – поговорил бы с ними.
Александр Сергеевич смотрит мимо Зухры, персы готовят засаду,
персиянку младую ведут на заклание, шаль с каймою
обматывают вокруг левой руки, с погодой не будет сладу,
поэтому отпускаю каждых, Господь с тобою.
«Операция невозможна – повторите попытку позже»,
несовместимость операционных систем непреодолима.
ели на ложе любви и на смертном ложе,
за городскою стеной была бесплатная пантомима.

































***
кто тебя выдумал хлопушкой для громких фраз,
ловил-ловил, поймал, со стороны сосуда
видно провинцию, розовый сад, Шираз.
здесь побывал самосвал, и щебенки груда
«Саша + Даша», х – переменная, в никуда
реки сольются, сольются разные песни.
с перевернутой оптикой видится разная ерунда,
неприложимая к опыту, хоть ты тресни.
дальше можно не продолжать, но хочется даль.
манит неведомое, ложкою центробежно
манную кашу. о чем говорил Стендаль,
вдруг забываешь, и мачта трещит мятежно.


***
некоторые люди ценят поэзию. поэтов же, впрочем,
не ценят, как барахлящий приемник. через помехи
новая искренность – ты говоришь убираться прочь им,
любое головокружение списывать на успехи.
я бы тоже не ценила себя – плохой из меня прозаик,
даже плохой наборщик текста вслепую.
я бы сочиняла стихи для однотонных маек –
при такой расстановке сил совсем ничем не рискую.
«как сказал Хантер Томпсон, difference is attractive».
относительно всё, даже и не поспоришь.
выключаешь тест на IQ, конечно же, не ответив
ни на один вопрос. двенадцать часов всего лишь.

***
многие писатели строили сараи прятались в них когда гул затих
население порта где совсем не читают книг
изображают влюбленность в порядке лакомых тонких
острых иголок что так и застряли в легких
тканях а ты говорил это кажется ситец
да говорил и наверное ты не провидец
Сивцева Вражка любимая мною рубашка
с бою досталась теперь одеваться так тяжко
тянут они на себя всё свое одеяло
чтобы одна как-нибудь ты теперь выживала
древним пророчеством выкрашен пол и стекло
с этого зонта опять под столом натекло
ходишь со словарем по комнате бесполезно
считывать информацию это лес но
в нем нет ни одного дерева я проверила
сделала все замеры люди и звери на
это время едят за одним столом всё приносят в дом
из фаянсовой супницы глядит в злое небо сом
сформирован стихией ухи и невесом
многие писатели считают что это недостойно но опись
единственное что могло бы здесь оправдать наш глобус
крутится вертится шар голубой камушек под ногой
когда же ты вернешься мой дорогой
когда ковровая бомбардировка молчание так неловко
снова выросли цены на газ выше квартплата
тело в том что знает душа не виновато
проступает сквозь кожу смотри я делю и множу
но всегда один результат получится тоже


***
«Тимофей, - говорит, - был замечательный переводчик Прево».
«на самом деле, - говорит, - совсем адекватный текст».
любовь – это всё, что останется после всего.
после всего, отбоя нет ему от невест.
для Тимофея, а он просто хотел поглядеть, как рубашкой вниз
падает карта, сняла за благие дела.
выучил бы новый язык, запомнил ведь cheese,
но доска далека, четверостишием не мила.
холить-лелеять будет так, в разделе «устар»,
в разделе «уменьш-ласкательн» другой раздел.
Манон приснился какой-то такой кошмар,
но перейти на сетчатку всё-таки не успел.
























***
бар «365 праздников в году» открывали,
потом закрывали, жизнь была бесконечна.
по шкале Рихтера исполнять в бальном зале,
только потом поэт переводит речь на
свой речевой аппарат, который уже не тот, что
был когда-то, а хочется изъясняться.
на всех один телеграф, центральная почта.
письма, которые шлют, как почерк, разнятся.
речи, которые льют в уши твои, тоже были –
теперь разбирай, что там за мягким знаком:
до второго абзаца жалела себя не ты ли,
а теперь считаешь урон, где кусочек лаком.
от общего счета, нет, все тебя полюбят за волю
в каждом глазу, за принадлежность текста
к единому стилю. нет, я же с тобой не спорю,
я же пою колыбельную миру вместо.


***
один человек тебе пишет: «На Горького мрак,
здесь холодно очень – две грелки и два одеяла.
давай перепишем – вот дальше здесь будет не так.
толчешь этот мак и совсем никогда не страдала».
согреть своим телом провинцию, пятый уезд,
где дама с геранью сидит, под японскую плошку
стежки свои ровные молча кладет крест на крест,
но всё это так, не для зрителя, а понарошку.
ружье должно выстрелить – значит, мы купим ружье,
на стену повесим его в красный угол за шторой.
ты чаешь чего-нибудь. за воскресенье мое
заплачено только твоею расправою скорой.

***
Галина К. привезлав Грасс сушеную воблу,
разделила на пять порций, разложила в тарелки,
потому что любовь, скорее всего, смерти подобна,
но лучше избегать сравнений – сравнения мелки.
это за маму, это за папу, это за сына,
который проснулся посреди ночи посреди мира, глаз рыбы.
давит тебе не горошина даже, а так, перина.
мы бы с тобой разбудили его, смогли бы.
выкликать посреди поля чиста своего Яна,
готовить ванну горячую, бритву острей лазури.
едет со станции с первым сборником, забвение рано
всегда приходит к тебе, когда уже все уснули.
Галина К. стучится в окно, кто-то идет со свечою,
кто-то идет со свечою, нарочито звенит ключами,
говорит себе: «Нет, я тебе не открою.
время дано, никто не родился нами».
















***
впрочем, судите сами: избы с прохудившейся кровлей,
обвислая пакля порассована меж рассохшихся бревен.
местное население пробавляется рыбной ловлей
на горячем с ленцой ветру. битый час неровен.
мухи жужжат, бьются о стекло. из прогретой жижи
трясогузки выходят, с ними бобры и прочая живность.
но всё равно не могли бы вы говорить потише?
я записываю, записываю, прочти нас.

***
бывает такое небо, такая игра лучей,
сказал – этот двор ничей, и мяч ничей,
и скамейка, из девяти печей достал
один каравай, кого хочешь – снимай
новейшей фотографической камерой Блейка.
что же ты, Уильям, ничем совсем не хорош –
в какой салон ни придешь со своей простудой.
в казначействе открыли Индию, человек вот – вошь,
не сказать, что за вошь, а ты по-прежнему ждешь
весну той весной – не дождались.
переменный климат страны, сближенья странны,
девушки носят чувство вины,
под которым только без почвы кротость длины,
золото на мостовой сейчас для тебя намою.
полюбил бы я зиму так, как вам и не снилось всем.
полюбил бы только затем, чтоб окунуть с головою
в пыль ярославскую, выжил же Полифем,
вышел никем тебя заменить собою.

***
в холодном климате неприемлем открытый огонь –
затушил сигарету на ступенях вокзала.
смотри на табло, отправленье не проворонь.
звезда – не звезда, а света сегодня мало.
нет, я-то не помню, быть может – я не курю,
куда мне курить еще. и в античный холод
я из дому вышел, привязанный к февралю,
на несколько тысяч ампер до тебя размолот.
ты смотришь, смеешься, ты думаешь: «Что за бред,
вот был человек, традиции чтил и море».
но с этих путей уже отправленья нет.
нет, выключи свет. тебя здесь забудут вскоре.


***
с той стороны реки поют «ай-люли» на китайском,
рифмы затертые отмывают щелоком со всех сторон.
ты скрываешь пристрастие к анютиным глазкам –
если кто-то подарит, то только он.
во саду ли, в огороде, в вишневом ли аде
ум свой содержишь во всякой строгости, как в тюрьме.
ради любви бы с медною кружкою Христа ради
точно спустилась бы с этой кормы ко мне.
радости нет ни в чем – песни петь, закрывать соленья,
потом открывать соленья, всгрустнется вдруг:
как ни училась днем отбрасывать тень я –
с той стороны реки замыкаешь слух.

***
пока в твоей камере остается немного субстанции, открытой Ампером,
вспоминаешь разные эпизоды – вот концерт Ману Чао,
очередь в Нескучном саду километра два. продавщица в сером
заберет недопитый чая стакан, заметно пожав плечами.
всё похоже на всё, поэтому нет смысла множить исходник.
перелистываешь альбом – а это концерт Трофима.
это твой сосед по парте – сказать бы, что второгодник
в рамках рифмы, но по контексту мимо.
это картина Куинджи «Украинская ночь» - не видно домика в белом
мареве отколовшейся засветло штукатурки.
по одному цветку захотела судить о целом
поле ромашковом, по золе – о свинце печурки.
пока остается сделать шаг один, второй, третий, четвертый,
движения вальса разучивать в школьном ли коридоре,
со счета «три» догадаться о слове, стертом
со школьной доски, и дописанном снова вскоре.


***
у нас в селе когда-то жила Бетина фон Арним,
носила косички, весной носила веснушки.
потом велела душа ей нарядиться парнем,
возле дома почтенных бюргеров сурка доставать из кружки,
питаться плавленым сырком, запивать бормотухой,
со своим сурком говорить на философские темы,
свои несколько книг защищать меловым кругом,
свои несколько грёз девичьих. впрочем, где мы
их еще разместим – романтик эгоцентричен,
мнит себя царем природы, текст скупердяем
не отдает никому, согревает себя опричь им –
чем там закончится всё, наверное, не узнаем.
у нас в селе когда-то жила Бетина, жила-поживала,
потом пришла к ней некая блажь, уехала в город.
для составителя примечаний останется места мало –
он перерос табакерку, лежит на столе, расколот.

***
ты не находишь варенья замки –
мечта по-прежнему далека.
бездомный кактус в консервной банке,
на двери – «Шоколадница» из «Огонька».
ты просовываешь голову в щит фанерный –
принцесса Турандот, что ест апельсин.
я стояла в этой очереди, я буду первой.
выставить свет не подошел ни один.
море волнуется-волнуется плохо –
сыпал фотограф только соль и песок.
ты создаешь наполнение блога,
коротит лэптоп, зеленый провод намок.

***
приехал к морю в несезон, говорит шепеляво,
запинается и после двух-трех коротких фраз вдруг мычит.
«эм-эм-эм», - говорит, никуда не проходит мирская слава.
Гомер, паруса, несезон, так что общепит
на самом деле закрыт, не прочел я до половины
твое послание о дружбе, с тугих парусов
морскую соль выжимает солнце, а фразы длинны
бывали порой. то ли к жизни ты не готов,
то ли бессонница мучает, смысл покидает берег.
в раскидистом платане ищет дупло, где жил
разбойник Дубровский, и в счастье свое не верит,
приносит шифровки в рисованный тушью тыл.

***
в определенном смысле мы пишем лишь на латыни:
чем человек современнее, тем он древнее.
киносценарий о Троянской войне, эпизод первый, отныне
ребячья зазноба, за нею, боюсь, придется присматривать в оба.
«Шагни, и еще раз», - твердил схоластик Парис.
сверчки и стрекозы, как часики, тикают, будет приз
тебе за настойчивость в достижении цели, нет, неужели
все сковородки от меня улетели, и черепица, и полдень смотрел,
как Парис был, скорее всего – притворно, несмел.
но я тогда полагала, что непритворно, а в Марбурге была не весна,
а просто оттепель, капель, несколько дней без сна.
кто молча готовился к Троицкой ярмарке, а кто предвидел разрушение Трои:
такое вот неблагодарное дело – ломать устои.
всё, что тебе нужно – только черевички и новый Тучков-четвертый.
гроза сломала кустарник, текст нечитаем стертый.
Парис, возьмите арнику, иначе моя туника
запачкана будет кровью, как это лыко.

***
Ида вышла за известного в искусстве чаеторговца –
нет, за банкира, то есть. архитектура –
искусство распределения света, чайные блюдца, овцы
снятся тебе, почему, не знаешь. и ходят хмуро
на границе китайцы счетом три. Ида любит второе
больше, чем сладкое, даже – в нем есть какая-то тайна.
видит себя во сне королевой пчелиного роя,
увязает в меду и тонет совсем не странно.
Ида вышла замуж за банкира, в банках паприку прячет,
красную паприку, выдает по средам кухарке ночью,
но в семиотике этот знак совсем ничего не значит –
блюда с паприкой цветные пусть будут в клочья.

***
Фриц Ланг спускается в метро - не то, что там Носферату,
aliens опять захватили столицу, внедряют имперский стиль.
режиссер этих действ подземных вздохнет, что бегут куда-то
дети солнца-стекла-бетона – полнейший гиль.
город – точка лучей узла общей силы.
и спичка серная меня согреть могла, а у нас хороши
половицы, нет, пословицы, народ придумает тексты-вилы,
одинаково полезны для тела и для души.
aliens разбили говорящее правду стекло городского сада,
и Вергилия нет за плечом, чтоб сказать тебе напрямик,
как идет тебе, неразумная, твоя «цикламен» помада,
круассан в ананасовой стружке, неведомый твой язык.
разворачиваешь газету, читаешь там: «Моя милость
написала тебе стихотворение, пока чужеземцы спят.
сегодня опять ничего интересного не приснилось –
несколько звонких согласных стоят подряд».

***
сегодня мы будем делиться друг с другом диетами –
Миланер бездетный, бедная с детами.
мы тут живем умно и некрасиво, природа за каждый миг
превращается в пых, и тих отзвук ее поступи, смеется, парит,
 а мораль? – с ней поделись ботами благополучно.
в этом синематографе вам не скучно
сидеть на краю скамейки, прятать семечки в правый карман?
на экране человек без ружья и опиоман
обсуждают диалектику Гегеля, естественно, в титрах.
ты после нескольких манипуляций нехитрых
продолжаешь есть семечки, урожайный выдался год,
под твоим окном на экране пустошь под огород.
сейся-родись до невозможности выбрать дорогу.
глаза начинаешь в сторону скашивать понемногу,
где другой человек спрятал ружье под скамейку, читать учен по слогам.
природа – еще не мастерская, уже не храм.
«Можно я воспользуюсь вашим хламом?»  -
говорит человек, не учен обращенью к дамам.
когда опять включат свет и светоч разума воссияет –
никто такой информацией в целом не обладает.
на экране сменилась картинка, семечки закончились, движутся тени
туда-сюда. так вот устанешь на третьей смене.

***
снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
«Надо жить непременно», - говорит дяде Ване.
было бы трудно встать, если бы были козыри,
ну а так хорошо только с тройкою на диване.
«Мужества нет у героев Чехова, вот что», - твердит хозяйка салона,
обмахиваясь веером – хоть и вечер, но август всё же.
надо будет как-то пойти перечитать Солона,
не перечить себе ни в чем, кольдкрем обновлять на коже.
нет, я не люблю такое искусство, где кто-то кого-то пилит,
день ото дня, пока все со всеми не разругались.
вам остается только играть навылет,
видеть в земле алмазы и репы завязь.

***
графин, буфетчик, дельфин, фелюка, желтофиоль –
был Мефистофель где-то в этом ряду. из Ялты
уехал поезд последний, не жалко столь
себя того, которого не узнал ты
(Крым, юг, ни родной березы – агавы, нет
ни одного в подлеске здесь мухомора)
у авторов прошлого. стоило брать билет,
чтоб так вернуться в сточные воды скоро.
мы видим вершину события, а рельеф
очерчен только пределами в царстве флоры.
нет, стоило так носиться вам с буквой «ф»
(закадровый смех, а после пойдут повторы).

***
в Вашингтоне Цветков купил попугая – попугай слыл полиглотом,
всё живое разрывал по дороге, жил на цепи,
говорил: «По второй», имел пристрастье к литотам,
не любил хорька, но раз назвался хорьком – терпи.
Фет занимался сельским хозяйством, хорьков истребил в поместье,
назначил оброк за попугаев, je ne comprends тут vous.
мрак упадет на огород – и будем навеки вместе,
всё интересное в тексте переживу.





***
какая-то глупость приходит, внутри кальяна
дымок сероватый. не хочешь писать стихи,
а всё-таки пишешь. сюда возвращаться рано,
к той рифме глагольной несчастной твоей. не лги,
что будет гармония там, где земля горела.
сказать: «Под ногами», добавить метафор, что ль.
ты смотришь в словарь и пытаешься неумело
использовать эти синонимы к слову «боль».
придумал же кто-то, что больше писать не надо,
что было написано всё, и уже прочел,
к закату вернув иссушенное жаждой стадо,
и кровь утолил водой добрый пастырь пчёл.


***
вот села и скачала 220 серий сериала
о юных девушках в прекрасных декорациях «Мосфильма» -
богемная среда была весьма любвеобильна,
но это сериал о юных девах в институте –
не будет ничего, уж вы не обессудьте.
немного вот румян добавят главной героине –
она и влюблена, и ветрена отныне.
наперсница ее, хотя немного простовата,
позарится едва ль на монпансье и злато,
которое пришлют ей из поместья графа,
а к главной героине полгода ходит сваха
и предлагает ей купца с хорошим домом.
наперсница читает в отупеньи сонном
то Чарскую, то сонник. «Происхожденье видов»
читает, а потом сей домик неэвклидов
продали с молотка, и, прокутив в Париже
остатки молока, травы уснули тише.
настал их тихий час в просторном дортуаре.
у классной дамы шнапс и королей по паре.


***
Ольга ждала несколько месяцев, отменял прием император.
у псковитян голубей покупала по деревням.
Колумб за это время уже пересек экватор,
но где тот Колумб еще, что иностранцы нам.
животворящее древо легло на русскую землю –
вокруг него ни вправо, ни влево, ни посолонь.
вещему Сирину я до утра тут внемлю –
и наступает на череп с горы черепицы конь.
Сирин – прекрасная птица, владеет грамотной речью
и расставляет акценты, как нужно его творцу.
дом твой прекрасный настежь пробит картечью,
и мародеры глушат горбушу да по дворцу.
выпадет рыба опять, и радостно всем, и сладко.
в ровную линию ляжет твоих бровей.
кто там ходил вот так – ну, была загадка,
утром и вечером, после живых живей.

***
догадайтесь, что спрятал матрос – мельхиора ложки, соленья,
серебряный бур для груди пустынника-мудреца,
в которой музыка без конца без завода, пройду Ильмень я,
синим платком тебе помашу с крыльца.
воды лица – прощальный подарок, пей, сколько хочешь, знаешь.
линия жизни разорвана, строили плот в сети.
строили плоть, которую пролистаешь –
ты мне одна над этим замком свети,
пока не проснутся все, в книге жизни для каждой сноски
изобретая слово до января.
земли картографа нашего слишком плоски,
бьет он наотмашь, ни слова не говоря.

***
мальчику из Перми написала письмо – может, прочтет и
Бродский жил возле лагуны, каждое утро встречал,
лакировал вокал, письмо получил из Перми от тети,
гости заполнили все переходы, трюмы и тронный зал.
я вам спою сейчас арию Каварадосси – нет, хлопать не надо.
тыльную сторону ладони редактор взял отменил.
в Пермь отвозила снега, любовь моя возвращается с променада,
опять ничего не происходит, старинный купил винил.
Элла, которая в детстве лицом плоска, полюбив зубровку.
жил бы да жил поживал в том переулке, где был балкон,
чтобы звезду Арктур зафиксировать на 12 мм, вытащить пленку.
как он тут смотрится в мареве зыбком, прекрасен он.
вот твой жених – смотри на него, пока престол не отняли.
климат лагуны дождливый, и водоросль нам вредна.
пальчиком водишь по стеклам троллейбуса, видишь дали,
видишь подобие берега, пыль до дна.












***
что мы любим делать – мы любим смотреть сериалы
о механическом соловье – теперь повторяй за мною:
«дыша шелками и туманами, она выходит из залы,
выбрасывает розу с каплей шампанского». что ты, как с неродною:
пишешь ей рондо, венки сонетов складываешь к ногам.
она достает пережеванный бабл-гам
и приклеивает к ножке стола с самым прекрасным видом
на бублик булочной, безразлична к мужским обидам.
где-то пели смычки о любви, май закончился вновь ничем.
экзамены сдали, ушли с бакалавриата
с пантеоном греческих богов в голове, незнакомка под буквой «м»
продала список тем, а затем – вот и всё, ребята.
жизнь описал архитектор вселенной Брэм,
выживание вида зависит, зависит, зависит.
крендель булочной падает в озеро-башню, в гарем
продавали тебя десять раз, кто-то ставку повысит.
писал тебе рондо, венки сонетов складывал в головах,
родная земля внушала невольный страх.
я послал тебе черную розу в пустом бокале,
чтобы тебя под каждою сосенкой не искали.
когда опустеет храм и сгорит станица,
я, наконец-то, смогу на тебе жениться.
традиция довлеет надо всем, что ты строил так долго –
тонкая рука, стать королевишны из комикса Bratz.
она сюда ходит каждый вечер почти что из чувства долга –
кочует простой душой из абзаца в абзац.
май закончился снова ничем, словно и не было мая.
сердечком дым выдувая в форточку, тосковал,
драгоценные плечи твои обнимая и обнимая,
и ключами бряцая, как будто то был кимвал.


***
на 57th Street жил Bela Bart;k.
купила свисток, на последний звонок пошла в белом-белом.
печальный профессор в провинции был одинок.
ты плясала свой кэкуок, словно под прицелом.
народные танцы румынские были тебе родней –
все эти жаворонки, чокорлии, фрумусете.
успеешь еще разучить через сорок дней,
исполнить свое обещание на рассвете.
«купите же даме букет, - говорит она. –
увянет ведь завтра – и выбросить у фонтана».
водица темна, благодарна твоя страна,
испили до дна, в рукава прорастали рвано.


***
тишина над Волгой, только слышно, как перекликаются
 часовые на заякоренной поодаль барже.
на песке сохнет бредень, и дымок от костра щекочет ноздри коня.
нет, пожалуй, мы не будем цитировать паблик дальше,
уху из мелких судачков превыше всего ценя.
разные разности до утра учусь покупать на e-bay’e.
от солипсистских теорий мозг превращается в мандарин.
в сторону вы теперь отложите меня скорее,
чтобы стежок не распустился там ни один.

***
«давайте сделаем из вас Черубину», - сказал укладчик асфальта. –
будете жить в замке из щебня, на гаревой дорожке тренироваться.
в нашем хоре, например, не хватает второго альта.
кто-то с таким трудом, но должен сыграть паяца».
лилипутское царство стоит у нас на горе,
прячет лопатники там комиссар Мэгре.
давайте мы сделаем из вас Черубину, будете в черной вуали
ходить с ножом по Невскому, выслеживать изменчивый ритм.
и как вам холодное оружие в этой стране продали,
бритву за бритвою прятали для молитв.
лилипутское царство заполняется кофе до потолка.
ничего не бойтесь, вот вам моя рука.
давайте мы сделаем из вас морского уродца.
завяжем корягой, положим ночью на берегу.
посмотри, мой любимый, сердце мое не бьется.
больше стихи  я придумывать не могу.
ходить с ножом по Невскому, бить витрины.
плотью и духом будем теперь едины.

***
честно призналась всем, что ты крошка Цахес,
недосаливаешь печенье крекер, на вечер
остаешься заканчивать задание, ешь под партой арахис –
больше заняться в этой квартире, правду уж скажем, нечем.
я завоюю этот мир, построю из него пирамидку сластей.
буду любоваться несколько дней, а потом, конечно, разрушу.
пишется мягкий знак в этом склонении, грамотей.
хохот чужих гостей твою разрывает душу.
разве они ни за что теперь не полюбят меня.
почему я такой нежный должен смотреть на это.
голову ниже любой травы-муравы клоня,
просить у них посильной помощи и совета.
нет, убери за собой эти крошки, смети со стола.
когда появятся новые крошки, сметай со стола их тоже.
вдоль по Тверской-Ямской за сколько нас продала,
так что теперь себя совсем вспоминать негоже.
если ты хочешь честности, сними свой рыжий парик,
свое новое платье цвета спелого апельсина.
на самом деле зазор между правдами невелик –
так, иногда отколется половина.

***
только черным кофе питаться, только детские книги
читать-перечитывать, затем переписывать от руки.
всему наилучшему себе обязанным быть. у них и
памяти нет. где цветные забыл мелки –
из чужого двора за руку ведут, где нет никакой печали,
где нет стыда ли, столько учился считать до ста.
хороша ли теперь твоя весна, до утра молчали.
где была ты, девица красна, совсем чиста
страница твоя, крестик нажать и выйти, и выбрать
пути другие, и черный кофе разлить на стол.
только детские книги читать. не бросайте вы хоть
сигарету на сено, распятие в суходол –
ну вот громкие символы здесь использовать нам не надо,
на этом фоне всё проиграет, что ни возьми.
ты молчишь, и к утру твоя догорает плата.
замерзает густой кофеин леденцом в крови.
написала бы в блоге о том, что проходит любое горе,
и любое счастье проходит, и свет зажечь
не получится, и билеты купить на море –
никуда поэта теперь не заводит речь.

***
а та, что сейчас танцует, цитировать любимые фильмы
любит, колу-лайт пьет, окна забиты.
все мы жаримся здесь в одном огне, облитый олифой гриль мы.
я надела узкую юбку, как Солнцева в «Аэлите».
ты нервно куришь в сторонку, дым уходит в бокал,
пальцы выводят сюиту № 5 в ре-миноре,
и говоришь: «Я так долго такую, как ты, искал.
в школьные годы ты не пела в церковном хоре?».
я надела узкую юбку, чтоб казаться еще стройней.
слишком узкую юбку, по швам скрипящую туго.
поговори хотя бы по-итальянски с ней.
городовой этого города, видимо, глух на ухо.
сколько ни пишешь стихи, а как будто не жил совсем,
не любил никого, не гулял весной по Летнему саду.
возле Психеи кто-то уснул бы скорбен и нем  -
место хорошее, чтобы свою продавать рассаду.








***
«сад наш вишневый вырубил архитектор Владимир, - сказал доктор лакею, -
но я задерживать вас не смею ни одной минуты. в ларец
спрячем все драгоценности – бутафорию делать я не умею.
вот раньше умели, это да. поедем в дальний конец
красной ветки, где нет грядущего хама, зароем под красной веткой».
«я вас любила, а вы вот так со мной, могли вот так поступить.
а еще с Дуняшей-приживалкою, с лопахинскою соседкой».
«барыня, чаю пить нам, что ли? уже кипить».
через двести лет здесь будет ларек с надписью «Свободная пресса»,
красивая пальма из пластика с любой стороны ларька.
всё равно выходи из леса, можно даже без интереса.
можно даже процесс процесса тайной записи снять слегка.
люди львы орлы куропатки разные животные знали,
что никуда не движется по этой ветке прогресс.
проверка орфографии выдает с головой медали
за взятие Дубровника и снятие чар с принцесс.

***
мы делаем лаймовый пирог, как в настоящем американском дайнере,
а еще капкейки, торты и яблоки в карамели.
заготовки проводят в духовке около двух часов. засекаем, когда поставили.
все секреты раскрыть не можем, даже если бы захотели.
с марципановой пастой было не справиться нам никак.
при невысокой температуре всё декорированное печенье мы продаем поштучно.
чтобы рисунок был четким, водяной разбавляем знак.
достаем из кладовки кондитера, включаем собственноручно,
и получаем известный пирог из сока лайма Key Lime Pie.
из сока лайма, растущего на архипелаге Флорида-Кис, штат Флорида.
всё, что захочешь, теперь из этой духовки огненной забирай.
цедра лимонная внутри так хорошо размолота.

***
всех своих старых друзей с балкона выставил дураками,
на берегу в Марселе охрану береговую
однажды расквартировал, постриг овец Мураками,
ждал и постился, напек историй напропалую.
кактус пейотль отображает реальность, в которой сорт
не имеет значения, сколько бы ни впустили
в кровь твою воздуха, воздух бывает сперт.
были гадания чайные, но к Сивилле
ты записался, почерк и линию изменив,
линию жизни, линейку продукта «книга».
всех своих выбросил и наконец-то жив,
и голубей вагон подъезжает тихо.
на берегу в Марселе печеный песок высок,
город из памяти выброшен под лучину,
и подбираешь его ты в свой туесок,
эти запчасти еще тебе пододвину.

***
апрель не наступит никак, апрель – нераскрытая тема,
засвечена «Свема», elsewhere the spring coming soon.
зачем тебе эти запасы солнцезащитного крема,
желтого цвета ничем не прикрытый бум.
а как я любила апрель во времена сухого закона,
когда на асфальт не капало с крыши, и всё подряд
было тебе по иллюстрациям так знакомо,
а теперь из памяти весь разворот изъят.
а как я любила апрель, а он ничем не ответил –
холоден, светел, разбавлен охрою, терпелив.
и под ключицею осталось твоих отметин
несколько – это линия, где отрыв.

***
марки из кляссера, в честь чьих именин цокотуха
достает, сына и духа, одна проруха на всех
жителей дома культуры быта, где было сухо
в подъезде, и нарисован был красный смех.
«это успех», - подумал художник, объял огонь колесницу,
девушку с веером, как у придворной, с черным лицом.
надо же было столько жить, что такое приснится.
рано жениться, работать пиарщиком-кузнецом.
такая картина прекрасная выйдет, видно далече.
кто там проходит по всей стране хозяином, злак
сминает, в этимологию ангел речи –
в простоволосую не поверил в тебя никак.
пепел собрал души своей, поставил на полку,
иногда снимает, любуется. впрочем, ты
знаешь, что от картин совсем не бывает толку –
дети, конечно, лучше, или цветы.

***
и вдруг захотелось поехать в Коктебель, покупать можжевельник.
аще не умрет зерно, не будет нового всхода.
магнит на холодильник, кипятильник. обменник
искать, словно чужим вернулся сюда. свобода
опьяняет пуще любого муската красного камня,
пуще волны соленой, когда из моря на берег
смотришь. я не знаю, зачем бы твоя рука мне –
чтобы кораблики мастерить из этих заморских денег.
плыви-плыви мимо моря на восход, там зарница.
вдруг захотелось в Коктебель. все тексты твои исправил
кто-нибудь. снова прийти и в тебя влюбиться,
и расступиться морю без всяких правил.



***
при разборе кладовки выпала книга «Украшайте жилище»,
1958 год, почистить ковер
можно от всей этой духовной пищи,
разбросав по нему спитой чай. наш автор хитер.
чай хорошо вбирает пыль, отрывок недолог.
для ускоренной чистки насыпьте соль поваренную, смети-
те веником ее в мыльной пене. наш диетолог
в приморском городе в море упал. в пути
нет ничего зазорного, но достойного нету тоже –
сиди на ковре и ешь лаваш покупной.
пыль здесь вбирается так, что почти похоже
стала тебе за несколько в бред женой.

***
зато из них получаются идеальные жены
для совместного труда и проведенья досуга.
у них душа светла и скатерти не прожженны,
под холодильником всегда чисто и сухо.
из них всегда получается то, чем ты не была бы,
даже если бы всей душой того захотела.
посмотри – уже размерзлись камчатские крабы,
правая клешня хочет вонзиться в тело.
сделай из них салат, подай в свежем тартаре,
перемешай с брокколи, и оливки
сверху на них положи – конечно, всё дело в таре,
так и запишем на обороте твоей подшивки.

***
запечатлел прогулку Лейбница и принцессы Софии,
среди мириад листьев в саду нет двух похожих.
опровергает постулат о том, что ад – это другие,
принцессы Софии привычка в лоб целовать прохожих.
(он вышел к фонтану «Алфей и Деянира»).
немного шокирует современников, но не слишком.
нарисовал на земле свой предбанник мира,
куда складывать просо по умным книжкам.
пенистый ток ниспадал из раковины под ноги.
два дельфина затянуты патиной, как ряской зеленой.
под буковым кровом в жаркий полдень уснули боги.
в жаркий полдень, накрывшись клетчатою попоной.
ели мороженое из вафли Лейбниц и принцесса София.
два дельфина отпускали вовне тяжелую влагу.
нет, ты не понял еще – здесь не ходят другие.
лес не советуют сжигать и беречь бумагу.


***
вот лубочная картинка «Дама с вином в бокале»,
дама с вином в бокале, цвет «спелый гранат».
из Петербурга с нарочным, привязали
к черному ворону, чтоб не летел назад.
мастер такою краской расписывал, чтоб поярче.
чтобы из каждой поры нездешний сочился свет,
и из соседней лавки штоф приносил мой мальчик –
выхода для искусства в этой квартире нет.
это чудесный вид – чудовище обло зева,
где-то скрывает чрево в области вод морских.
нет, оставайся с нами, мальчик – вот королева.
это морская дева, можешь копаться в них.
вот лубочная картинка «Дама цвета граната».
это мечта юнната, мечта не приносит вред.
не приходи сюда, я точно не виновата.
бьется стекло зеленое, кто-то включает свет.
видишь, куда приводит всё, видишь, куда заводит.
мастер краски размешивал и наносил на холст.
там чудеса немыслимы, там перебежчик бродит,
вывод морали святочной невыносимо толст.

***
в том краю далеком всё у меня есть, если проще –
берега кисельные, молочные с синью реки.
почту иногда прихожу получить на почте,
говорю почтальонше: «Приподними мне веки».
обозреваю окрестности, в городском саду на мольберте
рисую абстрактную живопись, вывезли незаконно
меня для тебя сюда, не хотите-верьте,
но это на самом деле против скорбей икона.
как ее ни поворачивай – для фасеточных глаз
мир прекрасен, прекрасен, еще прекрасен.
итак, моя душа теперь попадает в паз –
хотелось прикрас, но вот начитался басен,
и вижу тебя в каждой мороженщице, в каждом «мерси»
слышу тебя, но, впрочем, себе верна ты.
тело свое, как хочешь, теперь носи –
жители этих вершин для себя пернаты.










***
выучился на медный грош, наигрался в сквош,
благополучно латынь забыл, место нашел, где рельсы,
чтобы уехать. а чем этот город вам нехорош –
стоит цитаты любой или черной мессы.
с этой стороны только нечетные номера,
сколько бы ты ни смотрел из окна, из которого Диккенс
любовался пропорциями сада. всё равно этот двор – дыра,
с той стороны двора продают трюфеля на вынос.
в четвертый раз данайцы приносят свои дары,
складывают на первом этаже, где подсобные помещенья,
швабры, и вёдра, и ценники их стары,
и окунаюсь, как в мясорубку, в лень я.
с призраком Диккенса под боскетом (вы спросите, как боскет
выглядит – этого я, конечно, сама не знаю)
пили столовое белое, для разговора нет
тем никаких. искры бегали по трамваю.


***
как я давно не читал Мандельштама, а был Мандельштам,
булкой питался французской, таким вот багетом.
у поварской была кирха, туда-то, где храм,
он к прорицателю и приходил за ответом.
сонная птица не пела ему ни о чем,
клювом тянулась туда, где всегда пропилеи.
можно столкнуться в кафе со своим палачом,
поговорить пять минут, стать немного добрее,
выйти из храма. la boca твердят, что уста
лгут ежеутренне, после и ежевечерне.
ты переходишь на сторону ту, что чиста,
чтобы потом ни пятна разговорами вчерне
не посадить на рукав. человеческий рост
очень хорош, чтобы падать с него. в мостовую
ликом впечататься. сфинксы там были, где мост.
нет, я вернусь в этот город, совсем не ревную.

***
когда тебе приносят пятое тирамису
в этом фондю-баре с видом на торговые площади,
с растяжкой, на которой советуют вам полюбить лису,
поселиться в лесу, пожалеть тяжкой доли лошади
описание, необязательность всего тебя тяготит –
этих животных так же легко поменять местами,
или там, где «все мы немножко», сделать петит,
есть медовый мёд медовыми бы устами,
чтобы никто не придрался, что мир бессмысленен весь,
обволакивает тебя и делает одномерным.
это пирожное на контрольных пойди да взвесь –
много ли нужно маскарпоне пугливым сернам.

***
качается маятник туда-сюда из самоуничиженья в гордыню,
римская девушка монна Флора сняла у Капитолия двушку.
«ах, красавица, купите же скорей спелую дыню» -
(здесь мы литературно обработали речь, как было – на ушко).
римская девушка монна Флора напилась хлорированной воды.
наелась дыни, омытой хлорированной водою.
кто понял жизнь, тот не торопится. я полюблю тебя за труды.
жизнь проведу средь зверей, алфавит забывших, с тобою.
римская девушка монна Флора ищет второго жильца –
жилплощадь не приносит радости, до Крещенья пустуя.
встречному-поперечному улыбнется глазом с крыльца.
тень опускается на крыльцо. там, где солнце, туя.
качается маятник туда-сюда, пылен город и горд,
пробки на улицах и в контрабандном шампанском.
римская девушка монна Флора одна доедает торт,
и вспоминает, как это будет на итальянском.

***
в детстве тебе так хотелось еще аскорбинку,
и чтобы руками немытыми – вот запретное счастье.
дикую собаку динго погладить, ты думала – Динку,
думала, что так ее зовут. в любое ненастье
смотрела во двор, видела балкон соседнего дома,
видела дерево желтое, размером с озеро лужу.
видела дом, знакомый размытостью монохрома.
видела мир, который лучше бы не наружу,
а мехом внутрь носить, ближе к сердцу прижать бы,
никому не отдать, не рассказывать, как он трется
о голое тело, что пускай заживет до свадьбы.
человек в сериале французском всегда смеется,
 посмотрела первую серию, подумала – слишком грустно.
надела обруч цветной, попрочнее взяла скакалку.
а теперь злоключенья детей перескажите устно –
в подготовительной дети должны проявлять смекалку.

***
кто пил из моей чашки, кто ел мою кашу, глядя
в точку одну, что за столом как-то неловко.
висящий в прихожей портрет съел девочку Надю –
девятнадцатый век, в сиреневом Незнакомка.
предположительно княгиня Голицына, вместе ездить в дормезе,
радоваться плотским излишествам, составлению анаграммы,
через несколько лет заметно прибавить в весе –
в тот период полнотой еще красовались дамы.
вышивать красной ниткой инициалы N/A, ветер сибирский
треплет локоны, уложенные куафёром Батистом.
поменяться местами за пять рублей со своей камеристкой,
выйти из кареты в белый снег в поле чистом.
движение – это значит оставаться там, где стоишь.
можно попрыгать на одной ноге, пять раз поплевать на руки.
Черное море льется на клумбы с покатых крыш,
правый карман тяготят недокуренные «Прилуки».
кто пил из моей чашки, кто пил мой компот.
кто пять очков здесь наберет, о будущем годе
наконец-то сживется с гуашью и оживет,
несколько вишен найдет он в своем компоте.

***
внутри симулякра, который построил Джек,
воробьи клюют свои волшебные зерна.
несколько синих озер, несколько мутных рек
не смог соединить воедино, сбежал позорно.
в тексте, который пишется, всегда не хватает любви.
любви, которая слышится в каждой минорной ноте.
поселить сюда девушку с кофе и пледом, сказать: «живи,
так, иногда разные зрители заходят тут по работе».
иногда разные птички небесные тут воруют зерно,
потому что не жнут и не сеют, а хотят питаться разнообразно.
но тебе смотреть ли в окно или вешаться – всё равно,
на развитье сюжета должна же ты быть согласна.

***
разве можешь ты считаться поэтом, пока не перекорежило.
пока на улице, где аптека в супермаркете, не рассвело.
глагольной рифмы торжество, населенье дожило, дожило.
во все пределы солнце морозное замело.
с творожной начинкою солнце греет лучом, полоснет нечаянно
по коже, тобой разлинованной. А4, убит.
и колба, в которой явился сюда, навеки теперь запаяна.
теперь ничего под правою ложечкой не саднит.
разве можешь ты считаться поэтом, пока перепрыгивать через щели
между плитами всё пытаешься, ни разу не наступив
на одну из них. мы в себя поверили, как потом не сумели.
только цемент заливки искрится, крив.











***
думала ты, что было тебе не так много годков,
чтобы волноваться насчет своего будущего и спать в спальном районе.
мальчики из пролетарских районов провинциальных городков,
в тренде которые, носят красное в этом сезоне.
нет dvd у тебя, и в крохотных спаленках ваших хрущоб
детские книжки, которые вы к тридцати уже дочитали,
этим похвастаться перед каждым десятым чтоб –
тонкость иронии разве каждый оценит в нашем спортзале.
сложены в угол, думала ты, что заезжий интеллектуал,
платком батистовым рот утерев и дочитав Генона,
жизнь свою только тебя среди сладких теней искал,
теперь тебя через границу вывезет незаконно.
мальчики из пролетарских районов, зачем вы толкались тут,
курили местный ганджубас, на самокрутки Бонка
самоучитель рвали, как будто чего-то ждут,
бьется на счастье последняя чашка звонко.

***
ну что же тебя настигло в такую рань,
идти не хочется в снежные комья, город
белеет под фильтрами. кофе не выпив, встань
под холод контрастный, горячего сердца холод.
пространство сужается, сузится, например,
до комнаты этой пустующей. снега, снега
насыпьте еще, а под снегом пусть будет сквер –
досадная, впрочем, размеру строки помеха.
насыпьте мне в чашку безмысленной белизны –
ни сладко, ни солоно будет тебе, и выйдет
лицом из подъезда туда, где слова ясны,
не зная еще, что давно отменили вылет.


***
так вот и рождены мы в года глухие,
выросли под скрип качели, а тостер –
это мечта, но хочется быть счастливой без рефлексии.
старайтесь быть счастливыми, это так просто.
так вот и рождены мы. за оградой детского сада
провели несколько лет с той стороны, где пески, мы.
никуда возвращаться теперь тебе отсюда не надо.
мама мыла раму, все эти рифмы невыносимы.
научитесь, дети, читать – мир прекрасен из басен, строгий
предоставить придется отчет о том, что ты там увидел.
в хлебный пойдешь с талонами – осторожен будь, за дорогой
разноцветный висит плакат о том, кто connecting people.




***
вот и нас не учили в школе, как быть счастливым,
как питаться белым наливом, и в росе муравы
по утру купаться, и наслаждаться дивом
жизни бессмысленной без трансляции по TV.
вот и нас не учили добру и верности правде мысли,
правде жизни, традициям разным, что в трагедии гибнет хор,
не объяснили. за гибель эту меня простишь ли –
ночью еще они являются до сих пор.
сядут кружком и благочинно играют в нарды,
чтобы по несколько раз своим присутствием повторять,
что до глубины сибирских руд своих был неправ ты.
кубик бросается на полировку стола опять.

***
нет, в ее черном сердце жил я, фавном притворялся рабочий сцены.
в послеполуденном зное взрывал кипятильник, вода разливалась. Алкмена
приносила бутерброд с докторской,  два часа в очереди, колени твои бесценны.
то на сцену, то в домино смотрели влюбленно попеременно.
перемена твоей участи оставляет публику безучастной. страдая,
руки заламывая, взывая к богам, декламируя гекзаметры звонко,
никогда не сможешь поверить, что совсем изгнали тебя из рая –
больше не ждет бутерброд с докторской, чтение вслух, продленка.
поставил черное сердце на черный куб, сказал – сейчас будет фокус:
сейчас мы склеим его, не разбив, даже не повредив оболочку.
самое интересное зрелище из всего, что сегодня ждет вас.
смотрите вот в эту одну единственную неподвижную точку.
Алкмена сегодня опаздывает, третий звонок прозвенел, умолк, в зрительном зале
окончилось любое шуршание, шевеление, фотосъемка тут под запретом.
а кто украл царевну, мы так с тобой и не дочитали.
и не решили, куда поехать. такие курорты летом
пустуют. задник сцены облить белой краской – ты знаешь, как делать фон
ко всему. нет, не я ли жил в ее сердце. спорить не будем, с нами
поговорил по душам драматург, не оставил неясных он
в этом тексте сцен, и пойдем разбираться сами.













***
покупала на книжном рынке судебные речи Кони.
было не видно ни зги с утра в воскресенье марта.
покупала «Игры, в которые играют люди». юность мою верни.
ты, поди, не читал эти книги, признайся, сам-то?
люди играют в игры – Золушка, хворост, еще какой персонаж.
я люблю лаваш и обложки – вот они-то живые.
юность мою никому с описанием точным ты не продашь.
столько свободы, что слишком сложно держаться на гордой вые
твоей отчаянной голове. мир собрался со всех сторон.
каждого слова звучание испепеляет прямо.
«посмотрите на эту девушку, - в заключительной скажет он. –
кудри ее – это просто ведь мелодрама».


***
в автобус себя втискивать, вынимать из проспекта брусчатку.
простите меня, Эмили, пуще цените Вольтера,
борца за права интеллектуальных меньшинств – приносите сюда, что сладко,
что кисло, что горько – определяет, скажем, лишь вера.
в Нью-Йорке воздух такой – речной, впрочем, я не был в Нью-Йорке,
путеводитель какой-то прочел – лежал в гостинице у кровати,
но зато уж от всей души, скажем – от корки до корки,
нужен мне был этот город яблок с какой-то стати.
Эмили знает, откуда едет автобус, в котором ее отец
едет куда-то, а это ее предок в парике и при шпаге,
а это ее возлюбленный, который принес еду, наконец,
и достает из промасленной бургер большой бумаги.
в Нью-Йорке воздух такой, и осень всегда полна
фильмами, которые мы посмотрели, не сверяясь с оригиналом.
ты выбирать свое прошлое будешь теперь вольна.
будешь о сердце мечтать бесконечно старом.

***
надворный советник сочиняет пьесу, веймарский придворный театр –
деревянная постройка в яблоневом саду, когда яблоневого не хватит им цвета,
начинают продавать на ярмарках реквизит и танцевать па-де-катр.
надворный советник не придумал надежного им совета.
светская жизнь человека так коротка -  приклеишь мушку не к той щеке,
и юноша бледный со взором горящим не той объяснит в беседке
разницу между воззрениями Ламарка и Линнея. иди к нему налегке,
без какого-либо общего прошлого. встречи редки.
надворный советник знает, что любовь движет сюжет,
светила разные в телескопе его, и движет
пускай это всё. запасного выхода только в беседке нет,
придвигайся к занавесу своей половинкой ближе.
надворный советник не любит подробности, как было и в старину
принято на театре, покуда веяний новых из парижской коммуны
не принесла сюда ласточка, неужели любовь твою не верну.
рано темнеет теперь, и какие там выпадают руны,
станет неясно. любовь не движет, кукольный светский тон
принят в герцогстве Веймарском в чайном домике герцогини.
надворный советник не любит подробности, если приснится сон,
сядет записывать и до конца не дойдет поныне.

***
мама приносит булку, говорит – при Союзе она была «городская»,
до революции – «французская», а сейчас всё такой же вкус, вкус булки.
ее нужно носить возле груди, ни на минуту из поля не выпуская,
ни на минуту из поля зрения, когда заходишь в мрачные переулки
Замоскворечья, не понимаю регулярную речь я,
заморский кафтан, заморский кальян и заморский пряник,
словно кривой сустав реки растянутый, на предплечья
тяжесть ложится. мой дядя правил честных, его племянник
носил холостые патроны в лепаже, куда же ехать, поезд и аист.
мама приносит булку французскую в целлофановом пакете, отсюда
видна любая строка книги, не написанной им покамест
перед отходом поезда, пока не чувствуется простуда.
мама приносит булку, городская была она, город поглотил всю деревню,
проглотил до самого корешка, вершка, косточки сливы,
и теперь я пению птиц на балконе картинно внемлю,
птицы поют, октавы жуют, перегибы и переливы.
ничего твоему уму и сердцу не оставят, столб верстовой
стоит между городом и Францией, между горой и домом.
тебя рисуют в кисее со склоненною головой
на коробке со спичками незнакомом.

***
вот американские поэты пишут очень простым языком,
например, «я сел в автобус, тридцать центов отдал за два билета,
а затем обнаружил, что еду один».
прочел это всё – и сразу увидел идею, а вот наш поэт не таков.
пять изучил языков, ангельских, человеческих языков, а вдохновляет сплин:
«если бы не все мои бывшие, разве писала б я эти песни,
эти новогодние песни, эти многословные песни, которые не к чему приложить».
кровь не течет, а ты вспоминаешь его по буквам и говоришь: «как был, так воскресни» -
да, в этом присутствует моя корысть, но не вздумай меня корить.
если бы не все мои бывшие, кто бы читал мне наизусть американских поэтов,
всех этих американских поэтов, которые ездили в автобусе, и автобус ими забит.
всех этих поэтов без гражданства и нации, задействованных для производства бреда,
но сбежавших зачем-то, как из-под венца, из-под теплых могильных плит.
из-под мобильных карточек, из-под мохеровых кофточек, из-под всего твоего речевого завала,
который, сколько бы ни написала песен, не сможешь ты расгрести.
свое государство под столом обеденным незаметно организовала.
места не стало. как можешь, меня прости.


***
возле лесопарковой полосы знак «осторожно, дети».
дети переходят на красный, под кустом играют в переводного.
Тютчев едет по Испании в своей испанской карете,
в своем плаще, чтоб никем не узнанным. думает, что не ново
европейское восприятие в доме. как ей идет бурнус –
этой смуглянке-молдаванке с выжатым виноградом,
давно пора на континенте проповедовать «а-ля русс»,
чаю китайского посадить за Сергиевым посадом.
«а если я светлое будущее, просвещение, смерть автора посулю –
будет она со своим виноградом осветлять темные корни,
как прежде мила и беззаботна, и верить, как я люблю,
что человек человека понять не способен – ни походку его, ни взор, ни
попытку коммуникации на уровне «зелен же виноград»,
зачем вы его такой на солнышке продаете.
что человеку не выразить, как он предельно рад,
не помышляя о котиках и субботе.

***
каждой гари в бокале, каждой твари по паре.
ничему история нас не учит, что делать,
кроме того, что нужно спиться в московском баре
благополучно – молодость быть и должна ведь смелой.
Золушка, всех ты милее здесь. человек приносит салаты,
ставит на стол. это салат с волшебным орешком.
выбрать из трех орешков должна сегодня сама ты,
скажите нет пробкам, бегству и спешкам.
другой человек приносит мартини бьянко,
ставит на стол рядом с орехами, сочетаться
эти продукты не могут – все узнают, что самозванка
ты наверняка, все они тебе просто снятся,
просто открыл глаза, пошел на работу в помятом,
посидел до часу с пасьянсом, пошел к салатам,
потом поиграл в игру, немного разжился златом –
с детства научен был не доверять зарплатам.
а потом вернулся в тот бар, где хрустальный под барной стойкой
лежит башмачок. поднял, дурачок, унес в свою коммуналку –
молодость и должна ведь быть водостойкой,
чтобы не видно было, кого тут жалко.

***
Marya is old-school/Sonya is good/Natasha is young,
Natasha’s fiance’s father еще какой-то,
не придумали, впрочем, еще. за совесть твою и страх
еже писах-писах, для равенства точность кольта
невосполнима. Наташа идет гулять,
на Кузнецком мосту теряет часы золотые,
а ведь велели ей непременно вернуться в пять –
нравы такие вот в царской былой России.
Марья молилась, скрэпбукинг пока отложив
несколько в сторону. если всё делать четко,
мир вдруг раскроется, ну а пока он лжив.
милых рабов по касательной била плетка.
Соня всплакнула, часы на Кузнецком найдя.
спрятав их тихо в карман, подошла к светофору.
я ведь живая, любите, любите меня.
свет поменяется – все вы исчезнете скоро.

***
мы поедем туда, где за Царским селом есть Шишкинский лес.
хотя не за Царским, конечно, но топография мира сего такая,
что невесты и карлики в алых камзолах, продаваемых на Невском на вес,
в птичьем молоке купаются, кораблики пускают на дно токая.
кораблики тонут на дне, из корабликов будет ёрш.
невесты целуются в Храме дружбы с венецианским дожем.
топография мира печальна, но сам он всегда хорош.
мы ничем тебе здесь с этой шишкою не поможем:
рисуй ее и так, и вот эдак, перед мольбертом клади.
на фоне ее все жители леса становятся мелковаты.
невесты пьют молоко горячее, в шали кутаться позади
пытаются, будут пытаться зачем-то, мороз из ваты
к нам идет. на самом деле мы через это село,
через Царское это село, где царь готовил купаты,
потом смаковал их, идем пешком, дома замело,
дома со штукатуркой желтой не виноваты.

***
мама говорила: «нет, ты можешь лучше», и вырос
идеальный копирайтер из тебя. по десять раз переписав
каждую статью, берешь свою фанту опять на вынос –
скуки и точности неразделимый сплав.
только сюда выбрасывать пластик нужно – бросаешь пластик
к пластику, словно к плоти прильнула чужая плоть.
эти слова тасуешь, и от своей невозможной власти
сердце заходится, а кожу словом не пропороть.
фанту допив свою, бредешь по проспекту, чтоб вдохновенье вернулось.
чтобы опять, округлостью фразы читателей восхитив,
шептать кому-то: «только верни мне мою сутулость.
веру мою и вчерашний аперитив».

***
выйдешь со стопкой книг и с пустым ведром на Курском вокзале.
посмотришь, какие выставки проходят на «Винзаводе».
те, кто тебя встречать пришел сюда, не узнали
тебя, скорее всего. но тебя и встречать-то, вроде,
особо некому здесь, так что ведро поставишь у входа,
посмотришь на инсталляции, фотографии мировых величин –
такова плата за всё, что накрывает собой свобода,
накрывает собой и поедает не без причин.
выйдешь на улицу со спокойной душой, ведро заберешь, и вперед ли
или назад идти, женский голос говорит – всё равно,
если вы несколько переходов отсюда еще сотрете,
нежных домов, не любивших тебя давно.

***
Ольга однажды влюбилась в барона Штольца,
который сидел за столом красного дерева с курительной трубкой.
наполнял ее табаком, набрасывал на штырь, торчащий в стене, специальные кольца.
Ольга купила болонку, тайно держала ее под юбкой,
поскольку у барона Штольца была аллергия на шерсть –
если бы нашел он эту болонку, бросил бы на произвол стихии.
нет, с той стороны определенно что-то такое есть,
да и леса у соседа, судя по дереву, неплохие.
Ольга выхлопотала сольную партию, чтобы впечатлить, наконец,
барона Штольца вокальными данными, обучаемостью высокой.
столько помещается на этот штырь волшебных колец,
а в инструкции об этом не сказано. с поволокой
у нее глаза. такие любил рисовать Серов,
или другой передвижник какой-нибудь, приблизившись к символистам.
на фейсбуке выкладывает сегодняшний свой улов:
«это мы собираем лютики в поле чистом».

***
подари мне, Ханеле, последний поцелуй, но к сырой земле не ревнуй.
это новейший фокус, вчера привезли из Варшавы.
зрители в восхищении. которые посмуглее, те говорят: “muy,
muy bien”, прячут под правым крылом приворотные травы.
это новейший фокус – нужно вызвать сюда кого-то из зала.
ты примерно как-то так и мечтала всё это нарисовать.
кто там прячется за ростральной колонной – там ведь и места мало.
эту девушку будем распиливать и собирать опять.
Ханеле-Ханеле, последний поцелуй тебе перед антрактом,
когда твоя новая блузка зальется красным вином.
ты оказалась там и поняла, что, скорее всего, не так там,
как утверждали схоласты и твой пустующий управдом.
люди хотят аплодировать – значит, кто-то будет склеен прямо на сцене
из писем, речевок, твоих заготовок и лоскутков.
мы разойдемся с тобой, потеряв отдушину при обмене,
в разные стороны, блюдо надвое расколов.

***
если бы нужна тебе была я, как опустившемуся алкоголику с утра настойка боярышника
(это тоже неким опосредованным образом характеризует твою героиню),
приведите ее сюда, мы хотим ее видеть, вот эту барышню-ка.
сюда, где старую афишу Трюффо треплет ветер поныне.
пусть она будет влюблена в Пьера, и еще влюблена в Франсуа,
танцует новомодные американские танцы на столах полузакрытых баров.
а то, что проблема экзистенциального выбора так остра – так то не ее вина:
ей нужно представить в субботу опись ночных кошмаров.
какая, в сущности, разница там – Франсуа или Пьер,
или все вместе они и по отдельности. скучная жизнь служанок
в кинематографе новой волны не представлена, например.
некому в белом платочке цветастом выйти на полустанок.

***
а для того, чтобы написать о твоем городе,
необязательно ехать туда – ведь есть Google City View.
город был так себе – через день вы о нем и не вспомните.
«а был ли город на самом деле?» - припомнится к ноябрю,
когда его украсят черепицей новой и стягами
красными, и лозунгами о том, как прекрасен быт
и досуг пролетарский, и ты приедешь сюда с бумагами,
которые нужно вручить кому-то. возле ларька разлит
пряный кагор какой-нибудь недопитый – и ты согреешься
на дне души закупоренной памятью о минувшем былом.
для того, чтобы написать об этом городе, город выдумать понадеешься.
наблюдателен Google City View, с ним пройду потом
по Тверской-Ямской со своей тоской, как и не были мы влюбленными,
как и не были утомленными этим чувством – зачем оно.
и плели венки, и бросали в речку, и шли  колоннами
вниз по речке да вниз по речке, закрой окно.


***
установить бы правильные фильтры для двориков Львова,
правильные фильтры для этой брусчатки и кукурузы,
и не писать под фотографиями ни слова,
потому что слова по сравнению с образами кургузы.
как на брусчатку падает свет, как освещает Ратушу. света
нужно еще добавить сюда, и тени немного,
а возвращаться вот – плохая всё же примета.
несколько сотен кадров мы сделаем для итога
и выложим на фейсбук. мы здесь не стояли с тобою
с кофе, который испарялся в небо коньячным дымом.
воспоминаний таких я тоже уже не стою –
воспоминания нужны о невосполнимом.

***
Геннадию Каневскому

как тебя сюда отпустили на десять лет,
притяженье земли невозможно сломать. к замку ли
подбираешь ключи - приоткрыли тебе секрет:
в небе разума нет, конвоиры уже уснули.
простирается в поле чистая Колыма -
в небе золота нет, даже если признать, что был ты
в сотой доле секунды лет световых, дома
те же самые там с острие безопасной бритвы.
те же самые люди на корке рисуют план,
или формулы пишут, не зная надежных формул,
и на снег упадешь, словно всё воскресенье пьян
и забыл пропуска, или новые не оформил.
те же самые люди на корку глядят, глядят,
и съедают ее, в небе нет ничего, а что там
согревает тебя - этот варварский в целом взгляд,
и об этом смолчат. беспилотных твоих пилотам
ведь нашелся же кто-нибудь, так что сейчас войдут,
и разбудят тебя, и вещей собирать не нужно,
и раскроется небо, и в нём милосердный суд.
что сегодня дают? и все промолчали дружно.

***
«Утро в сосновом лесу» и «Охотники на привале»,
ходики, фарфоровые слоники, актер черно-белый
несколько лет без окон в душе твоей зимовали.
кого он играл – типаж такой, волевой и смелый.
какой-нибудь разведчик, защитник униженных-оскорбленных.
а если зарубежный – художественных ценностей расхититель.
таких революционеры рисовали на революционных иконах.
в тихое место, где березки нестеровские, в обитель
чистых трудов и нег хочется скрыться ото всех от тех,
кого защищал, конфетами угощал из отрытого клада,
но пионер должен поднять происки эти на смех
и сказать, что этих дюшесов ну вовсе ему не надо.
бедной души услада, здесь была пионерская наша дружина,
фарфоровых слоников, клетчатых зонтиков оставила здесь.
за проскрипционные списки держались, это книга, держи, на
тридевятой странице свод судьбы твоей спрятан весь –
лежит яйцо, а в нем кольцо, а в кольце, всё равно, чей пальчик.


***
Гризельда живет в башне там, где чрево Парижа
смыкается с шеей Парижа, в лавку идет зеленную.
слушает сплетни, окорок старается чуть потише
о том, что король похож на грушу, потом верну я
отрез обратно – вряд ли идет мне этот горошек.
скорее всего, горошек даже меня полнит.
зачем развели в городе этом столько бездомных кошек,
кормят объедками, город не будет сыт.
нет уж, принцесса, ваш локон совсем никуда не годится –
только горячей завивкой можно его спасти.
светлости вашей кого найти, чтобы мог жениться –
целуйся с каждым, кто попросит, и не грусти.
Гризельда живет в башне, то потухло, а то погасло
ее оконце с той стороны, где был невечерний свет.
любое движение в этой комнате огнеопасно.
любое движение, только движенья нет.
пойду наконец-то сожгу твою зеленную лавку.
если кто и спасется в этом мире, пускай это лук-порей.
твою зеленную лавку, исправит правка –
теперь никуда, теперь становись добрей.

***
следи за черной тучей из своего дома жестокой.
о том, как потом на дрожках проехали с почтой мы.
жизнь твоя опечатана в зрачках глаз с поволокой.
скоро побег откроется. ради своей тюрьмы
чей это тулуп, не спросит никто, тулупы
носили в одной деревне, пока не пришел потоп,
и в красном углу на слёзы водицей скупы.
посмотрит в последний раз, наглядеться чтоб.
а похититель – он герой двенадцатого года,
хотя с тех пор сто раз уж поменялась мода.
зима такова, что лучше ехать им на санях,
превозмогая заносы справа и слева.
крем для загара бросая в кофр впопыхах,
с мясом срывая застежку, словно от гнева.
никто снарядить погоню не удосужится здесь –
где-нибудь в лесу, согреться пытаясь, волки
красным глазом посмотрят, и перед Богом весь
«да» и прошепчешь, такие в стогу иголки.

Эпистолярий

практически слепок с тебя, и по горло в конфетти бередя
разные творческие способности, чтобы создать хоть что-то,
единство места и времени было, а действий совсем, хотя
в комнате с фикусом и изображением бога Тота
собрались несколько человек, имярек и имярек,
а между ними фикус, но фикус не в счет.
Петр Ильич получает письмо, отправитель – некто фон Мекк.
музыка мелом по жилам совсем не туда течет.
милостивый государь, позвольте не говорить, в какой приводят восторг
меня ваши сочинения, это показаться может смешным.
Петр Ильич волнуется, что дорожает снова творог,
и все перестанут здороваться на лестничной клетке с ним.
если бы не мои задушевные симпатии к вам,
боялась бы, что избалуете, но слишком дорожу добротой
Вашей. иные говорят, что жертвовать лучше на храм,
но зовите меня сумасбродкой с последнею прямотой:
 я до такой степени интересуюсь знать
всё о Вас, если возможно, для фортепиано в четыре руки.
Петр Ильич вспоминает, как много требует новая знать –
если душу, то всю, чтобы жабры и плавники.
мой идеал человека – непременно музыкант,
но со светлой душой, и стали мне вдруг дорогим.
Петр Ильич понимает, что мизантропия может взрастить талант,
поэтому только в письменном виде о главном мы говорим.
не знаю, будете ли вы довольны маршем, старался ведь, чтобы марш
приблизился к Вашему представлению о том, что такое он.
нет, тяжело эту софу тащить на шестой этаж –
по ощущениям она весит несколько тонн.
посылаю Вам кабинетную карточку. впрочем, кажется, я
не особенно удачно там вышел, в ближайшем будущем вновь
собираюсь сняться – обуза, но уговаривают друзья,
а что еще движет нами – мизантропия и любовь.
крепко жму Вашу руку за милое изображение, которому рада так,
как будто мир просветлел, и на сердце стало тепло.
слава Богу, что нет у нас Вагнера, а есть Петр Ильич и лак –
этим спасемся, определенно нам повезло.
«почему не пишешь ты баварскому королю?» – Милочка говорит.
разлился по бальной зале в капельках хлороформ.
дети еще не знают, что такое хаос и стыд,
и несварение от больших музыкальных форм.
сочинения, которые мне нужны, пишу, даже если нет
в этом никакой потребности, а если кантату вдруг
закажет дирекция выставки, в этом я – как поэт.
русский человек любит отложить, хоть и мечтает вслух.
иногда вдохновение ускользнет, потом работаю я,
призывая эту силу, которая или придет на зов,
или не придет – здесь ничего предугадать нельзя.
как бы мы ни гордились Глинкой, а всё-таки он был не готов
к написанию опер. дожил до старости, лишь по верхам скользя,
но теперь я разъяснил Вам, как я пишу.
помните ли Вы, как красива в «Нибелунгах» мелодия меча, но нельзя
в полифонной музыке ноты трезвучные, лук тут еще крошу
для салата. Милочке целую ручку и лоб.
когда приехать удобнее – в июле или в августе? Вас благодарю я стократ.
скоро буду много писать – многое недосказал я, чтоб
лето дождливое было для хороших опят.

***
нет, бесполезно звонить в третью квартиру –
от одиночества не скрыться ни там, ни тут – этот прут
всё равно ударит по тебе. на бульварах тепло и сыро –
климат для бабочек-однодневок, да не умрут.
вавилонское столпотворение коробок-картонок-народов –
тема для стихотворения, не написанного тобой.
в третью квартиру звонить бесполезно – звонок их продан,
тающий снег за отопительною трубой.
белое что-то белеет на дне в мелкий лютик чашки,
но суесловие и стихотворство – одно как два.
вот мы допьем, доиграем своё в пятнашки,
будет у дома всегда зелена трава.


***
девушки носят чулки такие разноцветные носят заколки, толки
идут об этой моде по всей провинции нашей, море бьется о дно стакана.
возле Лавры продаются золотые крестики сувениры исцели мя иконки.
исцели мя да назови имя незаживающее, но рано. нет, еще слишком рано.
девушки носят такие чулки разноцветные узелки с хлебушком телушком да засохшим.
над хлебушком вьется коршун, чтобы подольше, чтобы побольше, исцели мя, Боже,
но коржи нужно смазывать мёдом по нашим модам, по нашим водам,
по нашим тишайшим водам тяжело женским родом,
совершенным временем, внутривенным бременем.
это я стою в очередь, чтобы билет до Бремена – и европейская тихая столетняя осень.
нет, мы ничего не просим, кроме камня, чтобы бросить в себя:
камень, ножницы и бумага. под Лаврой есть подземная влага,
подземное убежище, книжный червь тебя
да не источит, да не истончит, да не закричи
от полноты всего, которую не описать в сказке словами, ожившими головами,
порфирными теремами – вот автомат, пойди позвони маме.
девушки носят чулки такие узелки такие заколки, по всему проспекту осколки ядра.
была, как змея, мудра – стала, как змея, разноцветный ошметок  шкурки,
на проспекте окурки, булки. купишь еще, пойдешь искать голубей,
чтобы кормить и стать немного добрей.
но с ней нет никакого сладу, возвращаться не надо.
с ней тебе только, позволь-ка представить будущий быт – только стихами сыт,
чтобы ничего не болит и в форточку не сквозит, и под лопаткою не сквозит.
какая разница, жизнь – транзит. знакомые буквы, а значения слов неисповедимы.
 исцели мя от этого огня и от дыма.
девушки носят чулки, но не избавятся от тоски. правило левой руки,
какой-то закон Ньютона, про себя повторяешь сонно,
чтобы экзамен не завалить. у моего кота-котофея
забери всякую горесть, добрая фея.
принеси заместо этого ему немного шалфея.
не горя и не грея, постепенно немея, растворяюсь в Тебе я.
девушки носят чулки такие узелки такие от всего далеки еще именем их нареки,
на себя обреки, в тело большой Реки, которую не перелетит никакая птица,
отпусти их к себе, стремиться в Тебе разлиться.
новая стрелка, шарик, в котором спица, и ничего не случится. не знали, кто там.
это тебе с Новым годом, с новым прекрасным годом.







***
«если жизнь и впрямь дар, я выпью феназепам.
о смысле не может быть речи – только авось», -
сказал поэт, сказал поэт, но это был спам,
который вовремя отфильтровать нам не удалось.
осталось только выпить свою таблетку таблет,
не рискуя ни памятью, ни будущим. На Привоз
привезли немного вяленой, которой спасенья нет.
которой воскреснуть в Духе не удалось.
если жизнь и впрямь дар, то ей никак не сложишь цены –
мало ли что там делать собрался с ней.
только слова после нее ценны,
только объятья ее с каждым днем честней.

***
бедная сиротка, мертвая кокотка плывет по водам Сены, завывают сирены,
рассуждают арабы, что все беды от бабы, и забивают косяк. в общем, да будет так.
не уверен – не ешь, в городе брешь, из торта выходит с правого борта молча и гордо –
чему только учили в сиротском приюте, нитку в иголку так, что не обессудьте.
мертвый язык на стене глинобитных хижин, чтоб ни один археолог тобой не обижен.
чтобы разгадывал тебя до начала нового дня, когда заканчивается срок действия, простыня
убежала от тебя, и одеяло, и мыло как мыло – разве вы помните, как там на самом было.
в комнате – тоже помните: вот здесь был торшер, а здесь был ковер, а здесь была ваза – все вещи сразу.
чтобы потом повернул рукоятку еще три раза – и было всего там сказа, что бедная сиротка плывет по водам Сены, воды не теплы и не холодны.
плывет и не знает за собой никакой вины.

***
poetry makes nothing happen, зато вот художник Репин
рисует лепку лица центрального бурлака.
походя размышляет о том, из чего бурлак этот был бы слеплен,
если б лепить его вдруг из глины, но крепкая здесь рука
не поможет – ветра порыв унес куда-то картину
 местности мертвой, откуда лопатой выносят соленый снег.
если я эту центральную группу в правый угол подвину,
в цирке передвижном эту живопись ждет успех –
так вот поэзия выглядит, если смотреть in motion.
этот герой моего девичьего третьего дневника
в городе смотрится,  после не смотрится, в Нижнем очень.
так и не дрогнет от ярких цветов рука
с кровью на ярмарке, где торгуют за сладкий пряник
девицу красну и знающих счет зверьков.
если приделать раму, будет хорош избранник –
был бы для лирики вышел весь был таков.
в вену яремную ржавым гвоздем – чтоб до крови стихи бурлили,
хочется так влюбиться, да только вечерний свет
держит тебя в уютной своей могиле,
выхода здесь в пространство стихии нет.
изредка поезд проносится, в красном вагоне песни.
или в зеленом, коричневом, что за дела – цвета.
вот опоздали по графику, к ярмарке и воскресни –
где-то должна быть присущая юности немота.
только поэзия так бесполезна, как руки твои, что гладят
эту землицу холодную, где нарисован снег.
было там столько лазури – уже не хватит,
чтобы потом разбавить ее на всех.

***
столько сожгли киловатт, всей душой у тебя гостят,
в синонимический ряд выстраивают их, вряд
ли строки такой длины для счастья здесь рождены.
на берегу Луны лежат во имя страны,
в которой –жи, - ши пиши через «и» или не пиши –
получишь одни голыши.
получишь одни мыслящие камыши.
все образцы философской мысли на моем диске С зависли.
ничто из того, что ты, тебе не пригодилось бы в жизни.
рада бы скучать, но зачем твоя рука на моем плече.
твоя другая рука над свечой, и воск на свече.
капает воск непременно со свечки на пол –
больше не будем изобретать, обойдемся простой цитатой.
совершенно объективной и непредвзятой.
столько сожгли киловатт, больше строить и жить не хотят,
денег ни с кого тут не берут за погляд.

***
определенно неизвестно, чья была эта невеста,
и рисует дегтем крест на месте, где должна быть фата,
которая, впрочем, вовремя была ею снята.
быть с нею я не посмею – я это выиграл в лотерею.
обещал искусителю-змею, что ее на груди пригрею.
определенно неизвестно, кто, вступая в неравный брак,
словно в твоих первых сказках, где умный был и дурак,
переписывался с нею в скайпе, всё прошло просто так.
всё зашло слишком далеко, но потом вернулось –
твоя провинциальная неспешность и снулость,
основательность, домовитость, определенность, из нас
никто не попадает в класс высших хордовых, пробирает лезвие глаз.
раз-раз-раз, определенно неизвестно, было ли тебе это лестно.
на проспекте Науки будешь водить со скуки –
вышел ножик из тумана, вынул месяц из кармана,
и прямо в подвздошье рана.
моя Несмеяна, купите молодильных яблок хотя бы свой килограмм –
меньше я не продам, а больше на что вам там.
сам не ем и тебе не дам.
потом невеста улыбнулась и задула свечу.
больше я дым и воск расходовать не хочу.
заготовила еще конфет для своего пикачу.
растет не по дням, а по часам – это мода у светских дам:
держать пикачу в клетке и класть конфетки,
вытаскивать их ночью темною из салфетки.

***
Анжела В. живет в высокой траве –
у нее дым в голове, благородной вдове
не пристало думать о разных там пузырьках и котелках,
о фильдиперсовых чулках – потеряешь так Божий страх.
сигарету держит в зубах, думает о разных мирах:
например, принцесса Амалия живет на красной планете.
сажает яблони, в развернутом объясняет ответе,
как действует атмосфера, состоящая из сои и фтора,
на нежную красную кожицу, которая лопнет скоро.
нельзя на это всё смотреть без укора.
смотреть, из какого сора растит свое горе Федора,
царица Феодора багрянородная, из тесного коридора
выносят шкаф, у дворца встречает помора
с проектом айбука – вот ведь изобретут всякого вздора
столько. Анжела В носит в своей голове
воспоминанья о море и сладостной пахлаве.
вспоминай меня редко. правда, мне идет новая кепка?
правда, к моим стихам идет эта скрепка?
детка, нередко всё начинается полным фиаско, поэтому сказка
призвана сгладить нашу врожденную распрю с миром,
недовольство нежирным кефиром. одним мазаны миром,
в одной колыбели все. какие знали, песни мы спели.
неужели на самом деле – это на самом деле.
Анжела В. живет в своей голове.
в своей голове вполне, совсем незрима вовне.
нечего делать тебе на ровном таком вот дне.
со всем, что ты видела днем, говорить во сне.
напиши мне, когда приедешь домой весной.
соберется на пресс-показ весь народ честной.
сам себя своею бездомною головой
выдашь с лихвой – всё это видишь, пока живой.
пока в парке ты шелестишь листвой.
шелестишь листвой травою разною муравой,
так что зря не вой и под краном еще не стой –
должен же у счастья быть рецепт какой-то простой.
такой абсолютно простой, как травяной настой.
час на часах шестой, а тебе не спится, постой –
видишь: мальчик, который упал со звезды, обжегся звездой.
звезда внутри оказалась полой, то есть - пустой.



***
дорогой, уважаемый, милая, но неважно,
что я стираю тональный крем не салфеткой влажной,
ибо черт лица, говоря откровенно, не разглядеть.
не вспомнить. скорее всего, я не была верным другом.
мы забавлялись истериками и югом.
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
никогда не встречать нам впредь
Рождество. на околице городка без печали тождеств
не привлекало ни лето, ни Рождество нас.
она надевала чулки – и начинался сентябрь
за морями, которым нет ни конца, ни края,
только Турция коренная им стань родная,
и я отвернусь от тебя, скуку не скрывая,
но и не вскрывая – вот мимо проплыл корабль,
и безумное зеркало спрячу в сумочку, повторяя,
что на самом деле хватило грабель, а может – грабль,
чтобы точно. но дальше теперь, чем та я другая,
от тебя же, от них обоих, след на обоях
поздно ночью в уснувшей долине на самом дне.
даже кто, ибо черт лица, говоря, не важно.
откровенно не вспомнить, но было в долине влажно.
вспоминаешь humidity,  чтобы внести в активный словарь.


***
в белом глазетовом платье, в венке из розанов алых
Лиза искрится, воды с мороза Симонова монастыря.
Державин воспевает радость обеда и алую кровь в стаканах –
за эту страницу умирали люди вот ведь не зря.
походишь странницей по земле – потом всё равно под воду.
одна колоннада Росси стоит чего, а ты
не стоишь совсем ничего – сердце просится на свободу.
бегать, где птички щебечут, и собирать цветы.
картинка из адрес-календаря ведь стоит чего-то тоже,
ты же не стоишь этой бумаги, в которой завернут хлеб.
там, где вода, по водам ступать негоже.
не приведут никуда – провожатый слеп.
в белом глазетовом платье, в венке из розанов алых.
соком лимонным каждую устрицу поливал.
вслед за теорией дел невозможно малых
тело свое тащишь вечером на вокзал.
прячешь в вагоне и едешь куда-то следом
за невозможностью высказать и сказать.
на семафоре видно – твой путь неведом.
за семафором новой страницы гладь.



***
молчи и таись, на крови реставрация Спаса.
крестиком пальцы держи за спиной, чтоб ее увидать.
вот она выходит из черной кареты – в движущуюся ни разу
ты не стрелял еще, не попадешь опять.
вот она выходит из черной кареты кофейных твоих обеден
(что-то в крови любимых такое, пожалуй, есть).
ты соглашаешься, словно чужой любовью не будешь съеден.
словно осталось еще, что любви доесть.
вот она ступает на свой поребрик своим каблуком кровавым,
и на твоей щеке оставляет воздушный след.
плавятся сердце и Спас одним тугоплавким сплавом.
перемешаются – формы в мире достойной нет.
так что сказал ведь поэт: «молчи и таись», другой – расточатся врази.
любящие тебя воссияют, яко восток в силе своей.
незачем было в девичьих грезах так глупо мечтать о князе
под петербургским наводнением пены дней.


***
карлик при дворе Анны Иоанновны приставлен был клюкву для морса
перебирать, чтобы ягодка к ягодке, покамест  не рассвело.
красна девица Фелица смотрела на красную жижицу косо, и знак вопроса
в пузыре из французского комикса висел над ее головой. Красное село
было заполнено приезжими из райского края.
дворец ледяной построят – и жить вам с такой красой
в этом дворце, путей-дорог по лиху не перебирая.
ходить по турецким коврам с турецкою лейкой босой.
что бы тебе, моя Фелица, в приказчика не влюбиться,
или в автора фельетонов на забвенную злобу дня.
возле дворца с ледяного торца живет под кустом куница.
под резною лестницей из ларца. судьбину свою кляня,
достает швея иглу, в скорлупе шевелится кто-то.
то ли форель влюблена в идиота, то ли просто сбивает лёд
в молоко, чтобы выйти на берег. нарымская тает нота
вдалеке колокольчиком, и врастает наоборот.


***
флешку вернуть непременно захочется Богу,
знать понемногу вязания схему и слог,
где ударение падает к прошлому слогу,
чтобы сюда ты с клубком не вернуться не смог.
флешку вернуть – и для данных создал бы защиту.
всё ль удалить вы хотите, но с жесткого С
(это окно обязательно будет закрыто)
из фотографии, не изменившись в лице,
ты вынимаешь еще дуновение бриза,
этот поселок морской, желтый цвет янтаря.
здесь вот когда-то вы подпись пустили по низу,
чтоб облака не закрыть. никого не коря,
флешку вернул бы свою – пусть поставят там птичку.
птичка там вылетит пусть, ни на миг не сомкнув
глаз своих черных, иль серых, скорее. на спичку
дуешь и дуешь, и пламя завернуто в клюв.


***
перепиши письмена мои, белая площадь
опустела, не ходят караульные возле универмага.
и призрел Господь на Сарру, как сказал. подарил повозку и лошадь.
клейкой смолки с вишневых деревьев сама несмытая влага.
и всё получилось по велению Твоему – вразумил писать, как негоже
на самом деле, выписывать эти «яти» и «еры»,
чтобы было на настоящую жизнь хоть как-то похоже.
в сквере на улице Городецкого олово горла химеры
горячо, молодая крапива жалит, смеется
Сарра, потом придется со всем проститься.
со всем, чему название есть, но ради колодца
в пустыне свидание длится и дальше длится.
перепиши письмена мои своими буквами. буквы –
плоть твоя, кровь, молоко ослицы из Валаама.
столько любви зачерпнули отсюда вдруг вы,
что ничего не пойдет на кирпич для храма.

***
вытряхнул слежавшийся кофе в раковину, налил воды
 в кофеварку. открыл жестянку с молотым кофе, засыпал в фильтр.
собрал, завинтил и поставил вариться. но всё было не так, труды
за что-то, что не узнал бы ты, коль был бы не слишком хитр –
то есть хитер. но ты не горяч и не холоден вышел вон
из дома с кофе необсохшим на уровне языка.
жизнь это сон всего лишь сон бесконечный сон –
если начинать, то только так вот издалека.
лопотание лопотание лопотание серьезный изъян
во всем, к чему прикоснулся, и зря тебя, что ли, здесь
тайною тайн искушали, толкали спиной в туман,
надежные инициалы и кофе густая взвесь.











***
хорошо же написаны эти стихи чужие,
до которых – да, было дело – так и не доросла.
и стихия тебя унесла – унесла стихия.
растворила в себе незаметно и не со зла.
на Патриарших осень всегда, когда б коньяк ни налили
так, на полпальца – тебе немного надо теперь.
а разливала через края недавно еще не ты ли –
вспомни об этом и сама себе не поверь.

***
достанешь 20 гривен из новой заначки,
выйдешь в ночной киоск, что в тумане светит.
вот лежит поводок от чьей-то собачки,
не реагирующий уже на команду “get it”.
в тумане светит ночной киоск, нет, я не заплачу
здесь о тебе, под крышечкой приз какой-то.
несколько мятных конфет протянут на сдачу.
на зажигалке выбит, как профиль Фройда,
номер квартиры твоей прощально-приветно.
светит в тумане киоск, рассыпана сдача.
всё, что написано здесь, очевидно, бред, но
всё не могло быть написано здесь иначе.


***
отчего вы всегда ходите в черном, чайку бы
лучше попить с вареньем. да, можно и с ежевичным.
варенье так чернит девичьи ночью губы,
что говорить об этом в приличном обществе неприлично.
принесите мне все труды Добролюбова, свечи вместе задуем.
«Добротолюбие» навсегда на дальнюю полку
переставив, перечеркнуть можно лишь поцелуем
то, от чего никогда не бывало в ремарках толку.
«он отвел ее в сад, в родимой стране твоей будет душно».
отчего вы в черном всегда, чтобы черную кошку комнат
не различить в себе, там искать ее как-то нужно,
только садовники реплик своих не помнят.
жизнь твоя невозможно светла – заложил всё это в сюжете
автор чахоточный, на шампанское ночью дуя.
но осторожнее там – в зале могут быть дети,
так что к тебе за продолжением не приду я.
отчего вы всегда ходите в черном чернее  сажи
с черной душой – вот тень проплыла по книге,
и никому не придете на память даже,
вспомнили реплику «сад наш продали», миг – и…


***
не войти в эту реку никогда, но собой горда,
словно жизнь проста, и читай с листа, и само собою
всё решится. свернул со Сретенки не туда,
и стрелял полтинники там за передовою.
нет, сестричка, целуй меня на прощанье, в соседний сквер
не дойдешь – до кровинки грузинское разольется
по асфальту. и вспомнив, что мокрый асфальт был сер,
перестанешь за эти осколки с собой бороться.
нет, сестричка, не помню молитвы на память, молился я
разве только лишь в детстве, чтоб двойку не увидали.
под зеленой травою еще холодна земля,
счет начнется с нуля с оборотной твоей медали.

***
ели пахнут кетчупом, майонезом и спиртом «Рояль»,
и трава пахнет тем же самым, в лесопосадке
промышляет мелким разбоем у птичек мадам де Сталь,
и крошки булочки венской в сумке так сладки.
выйти на природу – значит, приобщиться к пению птиц.
значит, сделать так, чтобы птицы, сколько бы там ни пели,
сколько бы ни пели, мадам открывает тушь для ресниц,
красит им перышки под неустойчивый звон капели.
ели пахнут кетчупом, сермяжная правда – молодость съел
кто-то твою, так что ты оглянуться и не успела.
историю делают формы белковых тел,
довольно посредственно и на практике неумело.
кто съел мои камушки, вместо того, чтобы я
прошла по ним в чертог прекрасный и теплый.
кто съел эти камушки, рассказал тебе, не тая,
что за узоры растают сейчас на стеклах.

***
каноны романтической комедии со времен братьев Люмьер
существуют, легко убедить продюсера бросить поезд
посреди туннеля. был город заштатный сер.
там действительно мало действия, драйва то есть.
когда Мари навсегда поселилась в твоей голове,
так что в титрах ее указать обязательно нужно было,
нерабочая версия мира на флешке лежит в траве.
вот на полке ее цветочное с розой мыло.
и кому-то явилась мысль фильм об этом снять.
мыло пусть забирает Мари, за собой убралась
лучше б как-то она (но вернулась она опять)
в полуночном подъезде, где света такая малость.
где решается как-то собою само, как ни поверни
это тело ее, безразличное к протоколу.
столько градусов кори в тихой твоей тени,
что сегодня, сдается, опять прогуляла школу.

***
кто целует сегодня, завтра не вспомнит вовсе.
что за реальность глядит сквозь полезный быт, только вместо.
к скрежету ржавых ворот на утро вот приготовься.
печь свои куличи и класть ванилин без теста.
кто не целует сегодня, и завтра будет таков он,
чтоб описать со всею строгостью и надсадом.
к тексту сему телефонным шнуром прикован
или привязан – здесь даже гадать не надо.
кто не целует сегодня, и завтра мудрым и цельным
придет в этот дом, а ты всё ждешь поцелуя.
дальше пройдешься по самым удачным сценам.
с ними уйду, им препятствовать не хочу я.

***
Эмили учится рисовать воробушка в красном –
красота воробушка в красном просто неоспорима.
нравы провинции заставляют о даре напрасном
постоянно стихи слагать, но проходят мимо
респектабельные джентльмены, не смотрят в окно, где Эмили служит
приманкой, манком для рифмы сложносочиненной.
в кисти ее руки даже вена, положим, уже.
кит насытился свежим планктоном, беседу ведет с Ионой.
сенсационной хочется темы ему, Эмили молча вяжет.
мать не велела смотреть в окно, где собаки и джентльмены.
велела смотреть на то, что она сама ей укажет.
атрибуты восточного стиля в комнате непременны.
женщины эти – любят они красоту, связали салфетку,
положили ее на ломберный столик, дом проиграли.
Эмили хочет, чтобы в ней видели мятную детку
в кружевных панталонах, гороскоп открывает новые дали.
пишет по скайпу: «Покуда мхи не оплели уста нам,
поговорим еще немного, откроем новые стили.
дни проведем в молитве и труде неустанном,
чтобы потом погулять нас всё-таки отпустили».

***
я продолжаю себя удивлять – по-прежнему жив и строен,
песни пишу леди Л., ездим в одной коляске.
когда застрянет колесо в земной пустоте выбоин,
леди Л. закрывается веером, умилительно строит глазки.
стоить внимания стоит ей невероятных трудов, из-за норд-веста
болит голова, кровь идет до вечера носом.
леди Л. покупает флердоранж и думает, что невеста
на распродаже. забросил Quake, там, где битва с боссом,
и плотоядно гляжу на маржу в правом столбце я,
за которую душу продал диаволу, кровь с каймою
под гербовой печатью. друзей со скамьи Лицея
я наконец-то из этого дома смою.
леди Л. говорит: «Аккумулятор сел, ты заметил?».
босс победил в который раз, даже пешками не рискуя.
в Лондоне смог, даже смог невозможно светел.
морфием через иглу вгоняю себя в тоску я,
и продолжаю себя удивлять, леди Л. – не юная дива,
чтобы дрожать на выбоинах, из кареты кляня прохожих.
в Лондоне просто грязно и некрасиво,
и заполняет всё любовь твоя, как на дрожжах.

***
панночка Зося любит только Андрея,
который живет в крытой соломой беленой хате.
тайные помыслы касательно этой любви в сердце лелея
(люди любят мелодрамы, «хотите песен – так нате» -
хотят, чтобы им сказал кто-то, кто для них значим).
берет сачок на луг, как практикующий энтомолог.
при буржуазном неспешном течении жизни в томе II свиданье назначим.
бабочкин век, несмотря на это, совсем недолог.
панночка Зося любит Андрея, в банке приносит ему по росам
несколько голубцов, для разнообразия отбивную.
Андрей не задается в этой связи совсем никаким вопросом,
а я персонажей своих друг к другу нет, не ревную.
пускай они ходят вокруг да около – Андрей со своей косою,
Зося со своим сачком, куда, не поймав ни разу
чешуекрылое существо, заглядывает. босою
приходит свобода к тебе, и попробуй закончить фразу.

***
ты знаешь, моя дорогая, лава гадка –
переламывается пещерами, вьется жгутами, сидишь под Везувием, ешь
свою карбонару, посыпанную пеплом его с лотка.
ищешь, где в этом ряду словесном тебе попадется брешь.
ты знаешь, моя дорогая, я измотался вконец.
из моего окна видна только тишь да гладь
Везувия, который превратил жену Лотову в леденец.
нет, то был атомный реактор. никто тебе помогать
не будет разгадывать ребусы эти – кто был для нее там Лот.
кто – просто прохожий какой-нибудь, много ли нужно им.
она под вишневое дерево ночью к тебе придет.
переживи настоящее – потом и поговорим.
ты знаешь, моя дорогая, как в этой пещере тел,
как в этой пещере образов один какой-то найдешь
и будешь гадать на ромашке, что автор сказать хотел,
пока не свернется тень и не затупится нож.

***
и Бродский с Найманом спорят, кто из них более одинок.
а может быть – с Рейном, лень лезть в энциклопедию вики.
лети-лети, лепесток, через юг, север, восток.
запад упоминать нельзя, вот были люди, велики.
богатыри – не мы, из окон своей тюрьмы,
из окон темницы сырой с ее сплошным камнепадом
хочется только одиночества, будем отсель не мы
шведам грозить и всем, кто тут с нами рядом.
сбежал от тебя, убежал от тебя, грозит за углом.
плоть к плоти, пыль к пыли, камень к воде ли.
ни рыба, ни мясо ни разу, огромный сом
плещется, за чистоту вот не зря радели.

***
в период своего жениховства к Марье Эмпедокловне
(дама, приятная во всех отношениях, но глуповата)
я не смотрел по сторонам, но приносили под окна мне
молочницы в клетчатых передниках для мартовских ид Сената
свои корзины-картины-картонки, жизнь твоя бьется звонко.
Марья становится похожа на свою мать, перед домом
клумбу разбила – осуществила мечту былого ребенка,
и рассуждает с каждым, кто слушать может, что в царстве сонном
нужно сажать лободу, пора сажать лободу, мой тебе порох
изобрели китайцы для нужд своих, применили,
и попрощались мы до наших свиданий скорых,
до бесполезных свиданий, много тебе весны ли
нужно, чтобы понять, откуда поезд как поезд
привез другую даму приятную, оставаться
негде, и не спасает от тучности ремесло нас.
вот два кольца, три юнца, все тебе не снятся.

***
синтетика – это эстетика, в промозглом городе Бекки
совсем одна, так некому даже стул
предложить в благородном собрании, под утро смежаешь веки.
выпил смородинной и в прихожей душечку ущипнул.
Бекки могла бы любить, но любовь никому не в помощь –
сколько читаешь любовных романов, а всё одно.
то и придется, что опять превратиться в овощ
и опуститься туда, где могло бы дно.
что же ты так, неразумная дева, родительским капиталом
своей красоты распорядилась, распорядок Судного дня
опять нарушив. пора научиться мечтать о малом,
малое даже в себе при том не ценя.
синтетика, дайте вот эти-ка, должна же она согреться,
совсем попытаться спеться в промозглом городе днем.
песня будет звучать, без нее песня будет петься.
если есть, что сказать, то лучше молчать о нём.




***
Батлер Йейтс, покоритель сердец, аспирант кафедры полимерных волокон,
думает, кому подарить свой золотистый локон.
смотрит на открытый источник огня, говорит: «Никто не полюбит меня»,
и ставит на аватар в сиреневом платье фею.
думает: «Ничего-то делать я не умею,
кроме как воспевать на стене у юной девицы
прелести ея и цветы из ее теплицы,
но это делал вместо меня кто-то другой,
который выдал себя потом с головой».
юная девица любит, поди, стихи в рифму, чтобы про чувства.
чтобы в статусе у нее никогда не было пусто.
чтобы всех потрясала до глубины души ее простая душа,
и можно было рассказывать всем, никуда не спеша,
как соль хороша, когда соль еще хороша.
Батлер Йейтс едет по зеленой в самый конец –
там со скидкой плавает в прозрачной воде тунец.
а когда-то он был зеленый юнец, но поумнел, наконец.
юная дева считает, сколько под фото ее сердец.

***
для войны пригодился бы лучше ты там – в мире войны.
в самаркандской гостинице, как самородок в пыли,
отыскали под утро – и были стихи беспокойны.
и на кафеле кровь для соседей, которым цвели
самаркандские липы, незнание освободило
от всего, чем явился ты в мир и ушел за арбой.
никакая добра не желает, подумал бы, сила.
с каждым утром труднее тебе расставаться с собой.
для войны пригодился бы, ну а для мира не очень,
если можно по карте понять, где тут мир, где война.
вот проснутся они, и никто не посмеет помочь им,
потому что любовь и пустыня, пустыня одна.

***
автомобиль и с места не тронется, за вокзалом
речь не чета человеческой, сколько жил,
связан так слабо остался с оригиналом,
и для вокзала речного пейзаж уныл.
ты бы простил, если б смог, но смотреть не надо,
Киевским морем захлебываться, едва
лёд ли сойдет или айсбергом станет плата
за одиночество в красный коктейль. слова -
это слова, что бы в них ни вложила после.
на берегу не останется след твоей
обуви новой, но ты ничего не бойся,
и ни о чем, как положено, не жалей.

***
революцию он принял восторженно, мрак превратился в небесный свет.
словно в романе деревенщика, мать на мостках
над черной водой. агитировал косных, доступа в сети нет.
красная кровь бьется в белых висках.
потом перестал ходить на работу, лежал и смотрел, как сосед
разгадывает кроссворд, «апперцепцию» отгадал.
в человеческом лексиконе для тебя названия нет.
словарь философских терминов для жизни одной так мал.
кто-то разлил молоко, подсолнечное масло разлил
во дворе. переступаешь, чтобы обувь не замарать.
для чего-то скопилось ведь столько под сердцем сил,
чтобы кто-то отгадывал эти слова опять.

***
народ женский в Венеции зело благообразен, кошкам плавать, а стенам – плакать.
Пьеро увидел колонну барочных баранок, у воды золотой голубятни
шпиль, а вот эта прошла – это, надеюсь, не та хоть,
потому что та была ну всё-таки поприятней.
Пьеро увидел тень Мальвины, туристов белые спины.
очерчен круг вокруг каждого здания, в котором контора Кука.
лишь часовые пояса в вашей невстрече будут повинны.
нужно где-то тут спешиться, припарковаться, прочитать близоруко
надпись на итальянском. давай дружить по переписке,
лепесток за лепестком отрывать в одну и ту же минуту.
этой женщиной мы тоже были – всё дело в риске.
ведь сбежал из тюрьмы по крышам города Бенвенуто –
говорит экскурсии человек, безвредно верящий книгам,
вот поживите с моё – и будет всё не напрасно.
из лагуны выходит зверь морской и ест в заведеньи тихом.
так и проходит будущее без нас, но
народ женский в Венеции зело доволен собою.
на проходящие поезда позарился бы вотще я.
твоим замерзшим ключом двери свои  открою,
свой запасной комплект потом над горелкой грея.

***
кафе возле Оперы содержала чета бывших заштатных актеров –
играли барменов из книг Буковски – за это неплохо платят.
вокруг актерской техники разгорается столько споров.
вокруг актерской техники того, кто налил вам, хватит
вам этого уж, - он говорит, а вы верите твердо,
что знаете, как развиваться сюжет обязан, но скоро
табличку “open” повернут другой стороной, виски первого сорта
в качестве самого того, из которого рифмы, сора.
выйдете на площадь, где Опера. оперный тенор в печали,
наигранной по велению режиссера,
будет свое повторять, чтоб вы задумались, заскучали,
и засмущали ее, и уснули скоро.

***
самый красивый камень принесут тебе, камень пернатый.
Юрочка у нас никого не любит, кроме сестры да няньки.
у принцессы спина ровна, булыжник прошел, куда ты.
проезжает в четыре утра пустынные полустанки.
если я мыслю, значит – справился с жизнью почти что.
прочти, что написал, и посмейся в подушку.
у принцессы горошина в горле комом, приход без причта.
каждый шепчет ей сказки и песни поёт на ушко.
Юрочка у нас никого не любит, кроме себя, себя же
любить бесполезно – мало ли здесь расходного материала
Черное море выносит на берег, и на осеннем галечном пляже
кажется – нужно еще, потому что потом так мало.
самый красивый камень принесут тебе, положишь в карман ты
камень, и будешь его тереть, когда нужно совета
и утешения, и глоток перегретой фанты –
есть ведь холодная в этом подлунном где-то.

***
революция закончилась, макнагетс стоил два сорок.
на Каменноостровском футуристы строили арки.
героиня хотела, чтоб ее накрыл с головой романтики морок,
чтоб из вулкана вата и очереди без давки.
никуда не деться от желаний своих. таковы они, как хотел.
сколько бы в кожу телячью по ночам ни переплетали,
героиня хотела, чтобы снег не красен, а бел,
но с такою метафорой справиться ей едва ли.
революция закончилась, арочный нужен вход
тебе туда. за телефонною будкой
теплое грело солнце тебя вот-вот
станешь воробушком мятою незабудкой.

***
Заболоцкий переписывал свои стихи каллиграфическим почерком
на хорошей бумаге, и, вскользь подумав, переплетал.
нужно было еще немного над этим очерком,
только ночь нежна, и луна, и девятый вал.
человеческий фактор вмешается вдруг – и станешь совсем неведомым,
никому не нужный какой-то провинциальный клерк.
что же – чат дневной пропустить вдруг из-за обеда нам,
чтобы свет дневной помигал, а потом померк.
переплетную мастерскую открыл, нет печальней повести,
чем такая вот повесть, прочитанная тобой,
но закончить вовремя текст не хватило совести.
если есть система, то непременно сбой
будет в ней, и светит только звезда вечерняя,
и с другой звездою вовсе не говорит.
обращение к тебе набросаю вчерне я,
и пеняй потом на всех, что сюжет размыт.

***
что же ты, неразумная дева Прасковья, всё играла Гертруду –
на Москве королевских кровей блудниц представлять на театре
не слишком прекрасно. нет, пить шоколад не буду.
обвенчайте меня, наконец-то, с доном Карлосом, падре.
по накатанной колее кукушкиной так под спудом
всего добра, которое в избе наткали под песни,
вспомнила, что кровь царевича только чудом
не разлилась по плитке испанской. потом воскресни
под аплодисменты, выйди на поклон, не помня, откуда
сюда явилась, и что там видела. уста запечатал
жених твой – князь, а завтра пройдет простуда,
и башмачок упадет с верхней полки на пол.

***
земля наша богата, обильна, совсем бессильна.
вот здесь стоит, например, комбинат прядильно-красильный.
вот здесь он стоит и не может иначе, здесь такие порядки.
Тиберий Гракх садит капусту, потом поливает грядки,
хотя это обязанность полководца, да – Цинцинната,
но этот сомнительный человек опять запропал куда-то.
вот здесь купается сала шмат в огромной синильной луже,
а по подобию своему собрать мог мир и потуже.
земля наша богата, обильна, но нет в ней четкой структуры.
terra incognita с той стороны гладкой воловьей шкуры.
иногда оттуда появится кто-нибудь – псиглавец какой де Местр,
и обязательно несколько деток, бесчинный, съест.
или утащит в свою пещеру, нижегородский француз,
не знающий истинной веры, семейных уз.
и выучит там читать свои комиксы по слогам.
а что там такое. там, наверное, не для дам.
иногда какой юнец поедет отсюда туда.
через месяц вернется, словно прошли года.
все, кто помнил его, давно уже поседеть успели.
«а был ли мальчик?» - суетятся. на самом деле
воловья шкура сворачивается в трубочку, в трубочке дым.
«хорошо сидим, - говорят, - далеко глядим,
а как тяжело в эпоху безвременья молодым».
и в стекле дребезжанье трамвая «тыдым-тыдым».
земля наша богата, как ларец, в котором яйцо,
в котором игла, на иглу надето кольцо.
у подлеца и воду не пить с лица,
но жизнь проходит, заканчивается без конца.
и детский твой «Мойдодыр» зачитан до дыр,
от пролитых слёз весной безнадежно сыр.


***
спросят, сильна ли вера твоя, так что в Сергиевом посаде
на синем резном фасаде, где облик суров
того, которого только и просят ради
крынку молока или связку дров,
сначала начнешь подсчитывать, сколько березы
ушло на отопление нетопленого подвала.
у строителей из деревни глаза раскосы –
сажею брови напрасно подмалевала.
спросят, сильна ли вера твоя. как снят с моста, вышел весь ты,
нестеровская обитель цвета заката.
молодо-зелено мимо следа своей невесты
вышел потом из себя всё равно куда-то.
спросят, сильна ли вера твоя, так что ты не знал бы,
как буквы складывать в слова. здесь места такие.
Богом не виданные тиражом ограниченным, свадьбы.
люди праведные беспамятные люди лихие
знают по картине «Неравный брак», генералу
подносят хлеб и соль, древо, затеняя
парк и набережную (но времени слишком мало),
сохраняет всё. там буду тебе нужна я.

***
и вот не ни девятнадцатого века, ни духа его, ни веры в прогресс.
ни двадцатого века трезвых оценок, вдребезги бьется
фигурка д’Эрбервилля, тогда влюбленного в дуру Тэсс,
описывающего в подробностях влюбленность первопроходца.
Тэсс красавица еще та, но получается новая ерунда.
ни к чему сущности множить, потом их девать куда-то.
Тэсс собою горда и, конечно, сказала «да»,
а в поместье опять темнота, но она-то не виновата.
на утро приходит та же сестра милосердная, из костра
достает поленья, и мало ль тебе обмана.
только горечь твоя чиста, только боль остра,
но стихи писать об этом пока что рано.
и вот нет ни девятнадцатого века с верой в прогресс,
ни двадцатого века с его плавильною печью.
тешиться только любовью может пока что Тэсс,
не успевая на пол-локотка за речью.

***
не захочется знать, что сказал мудрец по этому поводу:
сама своих слёз не достойна – чего уж там.
надеваешь красный пиджак и шляться идешь по городу:
библиотека, банк, заправка и храм.
здание Шехтеля, здание Зингера, здание Куклачова.
светит оранжевый только – переходной сезон.
ведь говорил мудрец, что ничто под луной не ново –
значит, среди людей должен быть такой же, как он.
встретить его мудрено, потерять так легко, понять же
вовсе немыслимо – сколько их там таких.
красный снимаешь пиджак, чтоб тебя обвинили в краже.
чтобы гудок в телефоне совсем затих.


***
через несколько лет у тебя будет дом, наконец, пригласишь меня в гости.
что-то зеленое будет плескаться на дне стакана, с детства тархуна
я не пила. This user has disabled anonymous posting,
так что будет в журнале его пустота там, где ты, лакуна.
через несколько лет всё тот же рассвет, завтрак вчерашний не разогрет.
предательски скрипнет паркет, в интересное время жили –
в чрево Фонтанного дома бросали платок монет.
голоса плед, и мужа-то нет в могиле
для твоей суеты сует. ты предлагаешь мне лобстера, вот
посмотри в его сердце печальное нежным оком
в этом времени суток пустом (вот ты набираешь код,
у подъезда ледок, с перехлестом и перескоком
попадаешь туда, где должна была быть судьба).
припозднилась она, или рано ушла, и скука
одолела ее, или духом была слаба,
или тело – одна стыдоба и слеза от лука.

***
бесконечно пытаться забыть тот припев «Ундервуда» -
там где быль про всемирную сеть и понятные сны.
а откуда вы здесь? в этом городе всё ниоткуда,
если сможешь дождаться весны. и с собою честны
будем хоть бы с утра. но тоска совершенства беспечна.
никуда не идут поезда, и ладонью одной
ты накроешь свой дом. никуда тень не падает с плеч на
эту гальку-песок половинчатый ветреный зной.
ну а те, кто создал это всё, до полудня ходили по пляжу.
в поездах проезжали. в степях, где полно ковыля,
расстилает родная земля свою тонкую пряжу
(две минуты стоянка), купить хоть кусочек моля.
открывали окно? ну, признайтесь ведь, что открывали.
проверяли наощупь, тепла ли она? Город спал.
в темноте разглядеть, что за город, смогли б вы едва ли –
ну да кто четко в этом раю прорисует вокзал.
ты не знал ничего, а узнал вот потом и забыл ты,
с тем же ровно успехом, как если б не знал ничего.
соблазняет родная земля безопасностью бритвы –
здесь недолго идти, если что, но уже далеко.




***
апельсинами из Марокко потчевали в заводской бы литстудии,
куда прочему рабочему путь заказан, и нерабочему тоже.
прочитал посвященье жене, подумал: «Ну а кто мои судии?».
жена когда-то была нужна, потом к другому ушла, ну а перо же –
праздник, который всегда. с паром плита, потом из лабрадорита,
и никто тебя не оценит, сколько бы ни вёл за собой.
молоко на плите кипит, и на полу тоже разлито.
в подъезде открыто разрешен мелкий разбой.
но я всё равно буду с тобой, потому что так поется в тексте сакральном.
руководитель литстудии, подражая позднему Гумилёву,
ловит рыбку большую и маленькую в дальнем районе спальном.
словно ребенок, несоразмерно радуется улову.
апельсинам из Марокко предпочитаешь другие ты апельсины,
которые да, которые нет, которые может быть, в них бы
косточки, ветром опаленные, в равнодушьи своем едины.
дожить бы, дожить бы, даже не до свадьбы и не до женитьбы,
а просто прийти куда-то. «Жизнь – процесс, а не результат», -
повторяешь себе, через несколько км. опять забывая
немудреную истину эту. сосед по клетке лестничной виноват,
что опять кипятится в трубах вода живая.

***
вызвал тебе бы такси – ведь не жалко ему-то.
вам говорить здесь о чем – о погоде? погод
вам на веку так отмерено, только минута
вам остается, потом разобьется, пройдет
это вот-вот. смска придет на мобильный:
«белая Skoda Octavia, пятый подъезд».
завтра мороз, говорят, но, надеюсь, не сильный.
заледенелые окна искрятся окрест.
скоро приедут за мной, и печалиться глупо,
и на скриншотах свое отраженье искать.
будет тепло, и на бархате пятна от супа,
и на FM исполняют желанья опять.

***
а потом поняла, что тепер это вы – поколение тридцатилетних,
в платьицах летних гулявшие прежде на ВДНХ.
как они двигаться могут фонтану в такт. волю вот отметь их.
и расползается под асфальтом, как ткань стиха
«украинская ночь тиха», «редкая птица долетит до середины».
то так, то эдак слова поворачивать, чтоб получить из них
новую ночь и воду без желтой глины,
пока мотор во дворе окончательно не затих.
а потом поняла, что теперь это вы, и какой-нибудь новый критик
растолкует, как должно на платьице арбуз одним мелком,
дорисовав солнце в домике, пару по паре разбить их,
мёдом кормить и пастеризованным молоком.
и это всё-таки вы на берегу Невы шептали сфинксу на ушко
самое заветное желание, которое никто разгадать
не смог бы. ты жива ли еще, где кружка,
антикварная душка, речная стать.
ты начинаешь моргать – и моргаешь так до самого плача,
на устах ничего не знача, как пар из уст.
майскими идами, солью, акридами теплится дача.
ящик почтовый опять обещаеньем пуст.
дали тебе зачем-то пять гигабайт места, чтоб свято
не пустовало оно, когда пришлют тебе, свой флажок
красный сними. все уходят они куда-то,
хоть и прочитаны – текстовый скуден блок.

***
на границе элитной застройки, где ходят хмуро,
к реализму на грани сюра нерастворимо
пристрастившись изгнанием, романтический гений-дура,
ни за что не вписавшись в поле ее мейнстрима,
оказалась нигде. оказалось, что там всё то же –
современная живопись, буйство красок, цветенье сакур.
и сумняшеся ты, если точно сказать, ничтоже,
дорисуешь еще, чтоб ребенок потом заплакал.
чтоб тянулся к тебе он, и дымом пахли с его мангала
волосы, что не заплетаются больше в косы.
столько всего собой зачем-то опровергала,
потому что героини все собою простоволосы.
о чем говорят эти стихи? о том, что венок Дуная
плывет за водой туда, где ни право, ни лево
руля не знает, в навигатор страна родная
глядит, и несколько нот берет потом для распева.
плыть по течению так хорошо, глаза закрыть и в просвете
солнце увидеть без глаза и без лучей.
«будьте, как дети, - сказали тебе. – как дети.
этот кораблик тоже уже ничей».

***
под окном работает газонокосилка, запах свежескошенных трав
на шестой этаж проникает с воздушным потоком, асфальта
мокрые пятна, и ты устала, еще не устав,
а ехать придется, поди, и в такую даль-то,
где новая искренность, новая шаль с каймой.
маршрутка в пробке томится, и лопнет скоро
терпение, посигналит водитель мой,
не сдвинется с места никто. никогда от ее узора
судьба не зависела. шаль – ну и есть ведь шаль.
жар Поднепровья проникнет под кожу пряным
(с избитой метафорой мне расставаться жаль)
мелодии сгустком. мелодии, что с изъяном
должна быть, иначе кому она здесь нужна.
кому ты ее продашь, чтобы бить по нервам.
от запаха трав не устав, только ночь нежна,
и ты уезжаешь куда-то в своем сто первом.

***
контактные линзы из Харькова ты привезла на экспрессе.
познание только в процессе имело бы ценность, но ты
не думала думать, что быть бы должно в поэтессе
прекрасного, и добавляла бы для красоты
несчастной любви описание. под Конотопом
торгуют укропом и с пенкой парным молоком.
пробило двенадцать, нет больше доверия к тропам.
нам нужно питаться, и пищи побольше с белком.
вот вышла красавица в поле, и песню заводит,
и сказку она говорит, репродуктор гудит.
ты едешь домой и не знаешь, куда тебя водит,
и пуст ли стакан, или в тамбуре просто разбит.
ты едешь домой и не знаешь, что время застыло.
куда ни приедешь – всё тот же вокзальный скриншот,
не знает рука, что ворует в гостинице мыло
и колотый лёд парников для себя бережет.

***
и запомни – в двенадцать часов тучных стад нет и худых стад.
лимонад превратится в тыкву. ты побежишь за ним.
то, что тебя ведет, что всегда не внутри, а над,
закончилось, и убыток невосполним.
слиняла Русь в три дня, хотелось бы жить, маня,
над каждым влюбленным труня, а нечего бы.
стоило что среди этого хлама выбрать меня.
ровные местности вокруг, а потом горбы –
ты не выбирал, где спустить всё, стреляться в прицел –
не попадая всё равно, дрожит она так.
ожидание – форма существования косных тел,
и подвижных тел. из алхимии только брак
был известен, но вот ты, наконец, побежишь за ним.
каблуки по дороге снимешь, темен хрусталь.
человек рождается доской – ни добрым, ни злым.
что вырезать на ней, никто не помнит, а жаль.
человек рождается никем – пусто, ляг в цепях
на эти ступеньки, тыква снаружи, блог
полнится текстами, преодоление множит страх,
чтобы сравнить потом эти буквы мог.
и вот она прекрасней себя тогдашней проспит
до полночи новой, до нового светлого дня.
за холстом нарисованным где-то там потеряла стыд,
колокольчиком в поле текста еще звеня.
то, что тебя никогда не выдаст, сколько б ни лил
на мельницы чужие ты непролитых слёз.
иль колокольчик тебе мой не люб да не мил.
иль ботанический курьез сквозь асфальт пророс.
там, где будет покос, только росток.
и запомни – в двенадцать часов всё превратится
ширится-ширится дальше всё будет doc.
если синица, то будет тебе синица.

***

и роза мятлевская цвела под окном и скучно
было бы грустно было бы даже совсем никак
вот царство темное в центре круг и ты нарисуешь луч но
это куда указатель и что запрещает знак
ты Иван-дурак попечитель собак дитя твоего приюта
лижет холодную ручку язык примерзает совсем
люди бегают суетятся машут звонить кому-то
я с заговенья ради тебя ничего не ем
и роза мятлевская цвела такие дела ты и пошел бы прямо
туда куда никто не решился ибо не знал что там
память твоя стародевичья остается лишь стенограмма
эти крючки закорючки мол догадайся сам
выдумать некому путь прямой по этой кривой плутали
ты Иван-дурак утомительный брак заводской в темной людской
а все эти письма писала себе ты не сама ли
чтоб не прочел никто из бутылки достав с тоской
горькой леской на которой еще грешным делом сталь по алмазу
что-то сильнее что-то больнее что-то верни-ка мне
я заслужила я не забыла тебя ни разу
так всё и было как было да так вполне

***

ехать тебе за курицей в другой конец города
за синей птицей счастья не было здесь ни в чем
отлепилась от пола ты просто зелено-молодо
с ангельским треском электричества за плечом
быть палачом легко просто выбить память сторицей
за всё заплачено что бы кто ей ни говорил
если есть сердце ты тоже будешь печальной птицей
прятаться там на задворках курятника там где тыл
ехать за нею так долго тебе эта очередь будет стыдно
спящих будить постоянство одно на всех
серая хмарь за окном твоя искренность безобидна
и вызывает сочувствие только смех
там где у врат городских кур летел за своим ощипом
любит ли то что убьет нас и так чтоб еще верней
ты у калашного ряда теперь повернешься к рыбам
поговоришь не с одной так с другою с ней
ехать тебе в другой конец молоточки стучат по клавишам
прямо туда где только что и стояла ты
столько возможностей для побега зачем-то даришь им
всё остальное просто для красоты

***

Симоне де Бовуар снится кошмар,
что ее секретарь уже невозможно стар.
что заперт на мертвый ключ ее секретер,
и настал, наконец, момент, когда выбор вер
осуществить пора, но впереди только нора,
а в ней другая нора, где след топора,
сенсационная вывеска «Убийца века Ландрю».
нет, той тенью для век сама себя я старю.
Симоне де Бовуар снится только Париж,
с которым на каком языке ни говоришь,
он отвечает “qui” на расстояньи реки,
плавают в стеклянном пузыре чьи-то мальки.
Симоне де Бовуар снится стеклянный шар,
в котором земля, которую смял пожар,
которая только пепел, а вся цвела, хороша,
но здесь теперь вот здесь твоя отдохнет душа.
Симоне де Бовуар снится комар,
которому только кровь, а совсем не душевный жар.
которому только кров под волосом бы льняным.
всё – только пыль, а точнее быть – только дым.
Симоне де Бовуар снится Сезам.
и сделал бы сам, но другой вот и делал сам.
сверялся по часам бастует депо.
если поэт то Пушкин поэт Ли Бо.
либо то либо то что-то сработать должно.
Симоне де Бовуар снится прялка веретено.


***
Oh Tannenbaum, oh Tannenbaum, матрешечка с легким паром.
тебя отпустили даром с подпиской, чтоб шел туда,
 куда, не знаю. в любом исключеньи старом
искал свое правило. «Москва, говоришь, за нами, ну да, ну да».
так будем же, други, играть в города. строитель Морозов
построил по образу и подобию шар земной.
к нему накопилось столько потом вопросов,
но вы предварительно согласуйте еще со мной.
вот те же и конвой. ты вернулся совсем пустой на родную дачу.
ёлочка-ёлочка светится мишурой.
сколько тебе отпустили еще на сдачу,
так что подумай, потом финансовый год закрой
дот рукой, брешь рекой, и кто ты потом такой.
говоришь: «Велика она – не объять никак.
или я дурак, или это какой-то знак.
велика она, а в ней яйцо, а в яйце игла.
а ведь всё могла – но ничего тебе, не со зла.
в самую крайнюю точку севера отвезла,
где не работает связь, мерзнут чуткие сервера.
так что мать она тебе, или просто глинистый чернозем.
и куда бы ты, если с нею всегда вдвоем.
и куда бы ты, пока не сдал все хвосты,
пока не заполнил собой пустые листы.
если так подумать, мы очень просты, максимально просты».
говоришь: «Мы с ней будем дружить домами, если Бог с нами –
то кто супротив пойдет, если не идиот.
вот для него и лёд, и болота,
и Сенатская площадь, на которой в луже снега белая лошадь.
нужно писать попроще, поплоше, пожиже,
и к оркестровой яме еще подойти бы ближе.
он услышит. он сделает всё, как надо,
дабы окучить свое неразумное стадо.
у тебя на каждом стакане своя помада.
он услышит, он сделает всё, чтоб тебе светло.
чтобы в нужный размер всё, что пишешь, легко легло.
и ты снова прекрасна зело, и это большое село,
или деревня, точнее, ибо дерево – основа всего,
поверь мне – всё во всём, поэт проходит, как хозяин, желчен и хром.
батраки хлеб едят с его барской руки,
подбирают пряные медяки.
понимают, что он-таки что-то знает.
в какой еще прекрасной стране ты реализуешь право свое вполне.
право не помнить, когда частица «не» пишется отдельно, а когда слитно.
разве не обидно, что тебе ничего не видно
в этом тексте такого, за что полюбить его ты готова,
потому что теряет силу любое слово.

***
дым поднимается к потолку в газетной курилке.
счастья нет, но есть покой и воля, правда, что ли.
говорили мудрецы, сводя концы с концами.
рыбок, птичек, черепах земной юдоли –
всех неволя, что же будет дальше, дальше сами.
вот придумали бы вывод подходящий –
человечество пришло, куда пришло бы.
нужно правда нам встречаться чаще,
пить напитки наивысшей пробы,
песни петь да песни петь о главном,
что бы кто ни ставил там на вид нам.
все рекламные буклеты не раздав нам,
план закрыли, все свободны, стыдно
быть талантом здесь и жить бездарно,
иль бездарно жить и быть талантом.
страшно, страшно, одномерно и бинарно.
хочешь верить, но найти изъян там,
ибо несть ни холода, ни жара.
ни простора несть, ни кухни тесной,
где стоит под табуреткой тара
на краю сторонки неизвестной.

***
у Лысогорского форта вырезал рыбу кто-то,
на дереве старом, почерневшем. ударов молний пожаром
столько заканчивается, что не счесть, но рыбу могли бы съесть
какие-нибудь термиты – внутри у нее ведь есть
кольцо с драгоценным камнем, надетое на крючок.
оттого она всегда всезнающа, но молчок.
фотографируешься на фоне обугленной рыбы,
которую заретушировать мы могли бы,
чтобы блестела она серебряной чешуей,
чтобы Иван-царевич меч-кладенец бы свой
зарыл бы под дубом-ведуном. сначала звук – это гром,
а потом уже свет там, где света в пространстве нет.
в реторте in virto плещется капелька спирта,
в которой отражается треснувшее корыто,
в котором замок, в котором тело Лысой горы
спит под каменным полом. сказки слишком стары,
чтобы быть тебе руководством или опорой,
быть тебе домом родимым и средней школой.
на поляне стоит Перун, четыре своих лица
в четыре стороны света, у еврейского мудреца
спрашивают, что это значит. он говорит, что пришло из Ирана.
можно двигаться дальше, хотя, в принципе, рано.
бутылочного цвета примята на поляне трава.
росла бы здесь мята, обращенная мной в слова,
чтобы туристы восхищались «які дива»,
а потом гуляли по Крещатику. ну, ты не совсем права.
это же плоть и кровь твоя, а не просто вода и мёд.
то, что любые элементы как-то переживет,
а пока пусть веселится народ. ну что тебе, жалко?
фотографирует себя и пьет свое алко.
Иван-царевич стреножит серого волка –
всё равно от фауны этого города нет никакого толка.
серый волк человечьим голосом молвит: «Отпустил бы меня, Иван».
поп-расстрига так не ценит свой бывший духовный сан.
свою былую красоту так не ценит Окини-сан,
как я ценю твое мнение, хоть ты всю дорогу пьян.
заказал бы еще и кальян, если бы не запретили кальян.
и вкус трудового пота на губах твоих прян.
горе луковое, наследство Оле Лукойе.
желание сказки сказывать не оставит тебя в покое.
желание ходить по цепи туда-сюда, не стоит труда
вся эта чушь, пока ты так молода,
а потом – уже ерунда, плата зависла. у Лысогорского форта
часть пейзажа у Хокусаи, допустим, сперта.
другая часть – у Шишкина, ведь рисовал же он ели
так, как другие передвижники, в общем-то, не умели.
хотя эти фамилии здесь условно в одном ряду.
вижу их, куда потом ни приду, к своему стыду
плохо зная живопись, посреди пейзажа дыра сквозная.
сила волшебного билетика проездная.
с чего началось, не помню. вот логике повествования не верна я.
заходишь в ворота земляные, видишь вал земляной –
фонарь становится фонарем, а потом луной.
зачем ты приехал сюда, вот чудак чудной.
принимать справедливые законы, править этой страной.
измерять эффективность мегабайтами, жизнь – длиной,
чтоб доволен был тот, кто тебя назначил теперь тобой.
но никак не уймется дрожь, зажимаешь верхней губой
нижнюю, и для занятий купил гобой.


***
по поребрику ходит Анюта туда и сюда, бескультурна среда.
всюду бутылки пустые и бесхозные золотые, горки крутые.
петербургская осень пока еще так молода.
деревянные строить дома запретили, пока угловые
еще жаждут табличек, но скоро и это пройдет.
там, где будет восход, не могло быть, пожалуй, заката.
и строкою державинской пыл для сапфических од
берегла бы, как будто стихов здесь кому-то вот надо.
по поребрику ходит Анюта, поребрика роль пресловута
в словообразовании чуда, и с корабля во блуд
сердцу пускаться, как будто всей жизни – минута,
и никогда, если что, их не отберут.
кровяные тельца любят счет, из торфяных пород
Петр создал вертоград, который радует взгляд.
там посадил виноград, провел выездной парад.
Петр построил мечеть, в которой молиться впредь.
ни на жен чужих, ни на мужей совсем не смотреть.
в нужный момент говеть, в нужный момент поститься,
и тогда всё, чем в помыслах согрешил, тебе тут простится.
и до десятой округлится. вот в небе, допустим, птица.
а это – итальянская пьяцца. с телом паяца,
с душой диктатора, мелочного тирана
выглядишь в телевизоре очень странно.
утро приходит, куда бы ни шел ты. шелковый путь
красной дорожкой – забыться, хлебнуть, уснуть.
дециметровые полосы на Дворцовой.
если когда-то вернешься сюда с головою новой,
таково оно всё, как хочется, чтобы было.
чтобы земля тебя не лелеяла, так носила
хотя бы. в Ботаническом плавятся баобабы.
на камни набережной выползают мелкие крабы.
Анюта знает, что спасти нас может лишь чудо,
но не знает, кто принесет его и откуда.
пока что она, в общем, сыта и обута.
производитель смыслов, то есть – спама и флуда.

***
в Институте имени Гете в вазе штук пять конфет.
на завтрак два блинчика с творогом, поливитамины в обед.
интеллигентному человеку до рациона и дела нет –
Эпиктет говорил, всё говорил Эпиктет.
тренировался выговаривать его фамилию, с таким говорком
не возьмут тебя никуда, кроме как на udaff.com.
господа с частного радио, вы же, вроде, хороший канал.
весь лимит свой выбрал, впечатления все вобрал.
Москва гудит, словно улей. течет рекой медовуха.
берега кисельные всё копируют здесь друг друга.
перепроизводство копий, поиск оригинала –
какой ты была, а какой невезучей стала.
ходишь с халой на голове, с халой в пакете,
и на айфон фотографируешься в туалете.
за это пардон, но как иначе сказать еще.
не вышло филолога со стажем, нет, из нее.
направо пойдешь – горячо, налево – Сокольники, парк.
принять свое мученичество, скажем, как Жанна д’Арк.
бедность словарного запаса – отнюдь не порок,
ведь потерял язык в стихотвореньи пророк.
так что если бы кто-то вдруг захотел поймать языка,
институтская братия привезла бы издалека
носителя аутентичного говора Верхней Роны –
наши танки быстры, наши меха посконны,
и к нападению никогда не перейдем вместо обороны.
как твои пространства огромны, как прекрасны твои законы
Архимеда, Ньютона, Бойля и Мариотта.
Мариотт – это гостиница, то не твоя забота.
принцип Допплера, интерференция и резонанс  -
должно же остаться что-то на этой земле от нас.
она тебя не продаст, как этот безвкусный квас.
абсолютная температура, но это уже декаданс.
испарение и конденсация жидких тел.
а чего ты хотел, тела любого удел –
любить конвекцию и паровые турбины.
в Институте имени Гете империи руки длинны –
заставляют его изучать оптические эффекты,
ученье о цвете создать и воровать конфекты.
герцог прекрасен в своем напудренном парике –
профиль три четверти, сокол на левой руке.

***
доктор Хаус проверит тебя на детекторе лжи. морока
любви, родилась до срока, не повзрослела.
страшно легко, чтобы только не одиноко.
чтобы придумать себе какое-то дело.
доктор Хаус давно, история жечь должна вас.
силы беречь, чтобы тело невыносимо
вынесло всё, в теле только смиренья завязь.
титры плывут по темной подкорке мимо.
в Горки свои слона привезли, вот он актуален.
водку пьет из ведра, двадцать семь ведер испил он.
из южного флигеля всё видно из спален.
дворецкого играет непременно Мэтт Дилон.
свадьбу сыграем скоро, никакого укора
не будет во взоре невесты, сколько бы ни искал,
откуда цветы растут, коль ни соринки сора
нет никакого, двор внутренний слишком мал,
чтоб хранить его здесь. хороша душа, но жмет она, право.
что-то там бьется в груди, под костью саднит.
двадцать четвертого, по телефону сказали, будет облава,
так что готовься, ты свой исчерпал лимит.
битые чашки свои, серебро вилок темнее
день ото дня, сколько бы их ни тёр
тряпицей с уксусом, и с ней гулял по аллее,
и оставлял угольки на ковре костёр.


***
всю жизнь – как нашкодивший ребенок, деться и некуда:
и то ты должен, и это делаешь ты не так.
дали бы краткий конспект своего научного метода.
подали бы тайный какой-нибудь, что ли, знак.
всю жизнь, как дурак, впотьмах по узенькой улице –
вон в той квартире молча посуду бьют.
вон в той посуду бьют, а потом целуются,
как в сериале или в программе про скорый суд.
ты в стенку тычешься бедным лбом, плечом ее трогая.
одна, другая, третья – сколько их там.
могла бы сказать, что усну у твоего порога я,
но рифма такая – это совсем уж хлам.

***
как-то ты так неожиданно подустала,
сколько бы рифм ни маячило впереди.
сердце накрыло пусть бы за три бокала,
чтобы недолго, долго успей поди.
от современности тянет ее букетом
«Шорох Молдавии», был бы осадок чист.
басенным строем ходят зверушки летом.
ты не художник при этом, а копиист.
так прорисует он ушки да когти, травку.
на переплавку отправят, как ни крути.
в стоге едва найдешь ли свою булавку.
ну да ищи, там, видимо, попути.

***
что тебе снится крейсер «Аврора» грассировать буквы «р»
нет в языке с которого нужно нам брать пример
твой кавалер ликом сер и говорит “mon fr;re”
и на фасаде изображается быт Венер
Белинский напишет разгромную и в областной газете
сердце прихватит был сквер один на примете
тихий тенистый такая вон там дубрава
там если что сверните еще направо
слава она тебя словит настигнет слава
сломит точнее зальет все пустоты лава
Белинский чайку попьет чайку съел кот Мефодий
с ней познакомились намедни на пароходе
она хороша в темноте если только вроде
мамаша шепчет мальчику: «Подари этот шарик тёте»
что тебе снится крейсер «Аврора» всё попадаешь мимо
в Зимнем балы эта горечь неистребима
в Зимнем балы мазурку учил мазурка
с воротника сметаешь пепел ее окурка
в люстру ядро попадает нежданно гадать ли
нужно ли было заказывать это платье
с крейсерской скоростью город покинуть вместе
сердцу уставшему есть уголок ли есть ли
в час когда утро встает над Невой упрямо
круговорот продолжается это яма
славься отчизна родная король Сиама
пьет на слоне наградном и не пролить ни грамма
нужно но это сноровка придворные ждут неловко
в артиллерийской бухте проходит арт-подготовка
крейсер хранился бы ровно хранили его броню
нет дураков и дороги конечно же не браню
нет дураки и дороги музейные экспонаты
как-то оно само мы вовсе не виноваты
тихо ложится на холмы ночная мгла
розу любви растоптала как ты могла

***
война полов проиграна, сосуд принимает форму воды, вода – форму сосуда,
и больше этот процесс описывать я не буду,
ибо физика отчетливей лирики, как ее ни крути.
бантик впереди, хлястик да что-нибудь позади.
зазноба твоя всё что согрело ее могло бы.
на правом столике чайник, на левом – пробы.
стилистические разногласия, прожил столько лет один.
не достала бы здесь из пучины морской узнал бы что твой акын
воспел бы дворец ее платье белое слуг
такие метаморфозы происходят всегда не вдруг
война полов проиграна не начавшись чаю выпив ушли
гулять по берегу моря ты не устала ли
путь в тысячу ли начинается в рязанской пыли
так что всякую чушь если получится не мели
мало кто мало когда рыбку достал из пруда
молвила голосом человечьим «слушаю, да»
будут на этой земле монголы татары мордва
все сомкнут ее в три ряда будешь одна жива
но узнай как это на деле – пока что одни слова
но хочу быть царицей полей морскою хочу ль едва
подмосковные вечера если б знали вы тишь да гладь
как начнешь язвы нации вскрывать да царицу себе выбирать
вон та для самого своего того бунташного века
под государыни десницу благословить просит калека
не люблю человечество люблю не люблю человека
и рассыпалось в пыль корыто замок превратился в труху
но фотокарточку его всё равно берегу
вот она лежит в песке на том берегу
сосуд принимает форму которая прилична сосуду
и больше растекашися мыслью по нем не буду
вино заполняет до ноготков королеву Гертруду

***
и длинноволосая модель Катя бросает бойфренда,
чтобы есть японскую лапшу удон с куриным бульоном
с менеджером по маркетингу Мариной. тем ли быть и казаться кем-то.
целоваться на остановке в городе незнакомом.
через двадцать четыре часа после незаконного въезда
Катя котомку свою – вот Бианки, вот «Крошка Цахес» -
библиотека Александрийская в ней не находит места.
прежде была вот из ребра родила вас.
из корешка рецепт пирожка иди лесом за нею,
за тридевять земель, если отсель считать, карту зная.
каждый раз перед ней речь теряю, просто немею,
и во лбу горит звезда, срок окончен, виза въездная
ни к чему тебе здесь. и длинноволосая Катя, решив задачу
на логику – сосед, который на БМВ, окончил бы Гарвард,
пьет молоко, изучает за кофе сводки, назначу
его тем самым соседом, который в ответе. на вот.
менеджер по маркетингу Марина и порода, что любила мохито.
на мятные листочки дула через трубочку, воздух составом
не отличался, а кто там знает, что в нём сокрыто.
в правостороннем движении цель не видна. на правом
твоем рукаве будет мел, Катя снимает для «Вога» тунику.
если просила любви, то в меру, совсем немного.
ягодка к ягодке перебирала бы землянику.
перемывала бы, переставляла на кухне кружки
с любимыми цитатами, что мотивируют и бодрят.
нашла пакетик запечатанный кокосовой стружки.
ты ли пастух окормитель недужных стад,
сделал их одним и тем же, куда бы ни пошла в одиночку,
в каких бы ни стояла многочасовых очередях.
имярек имярека столкнул бы в реку, чтоб в тексте поставить точку,
а длинноволосой Кате зарубки делать на бигудях.

***
в платье люстриновом из синема набралась ума стала старше
на курсы стенографисток записалась шла по этапу
как жизнью своей учили народ и писатель Гаршин
ела манную с вишневым за маму за папу
в платье люстриновом родила бы я сына вам да вот не сложилось
буквы в слово заветное вот и не сошлись
говорите быстрее коли желает белую ваша милость
белую воду которая нам возвращает жизнь
подо льдом кулик этот город велик и славен
в проруби плещется в беловодьи да в полынье
ночью выносят ковры из господских спален
портрет императора с шашкой и на коне
какой он по счету там никто не считал да что там
принцесса съела горошину запила водой ледяной
вот о художнике будут судить по его работам
так что пускай он получится как живой

***
«А как же ты думаешь без мозгов?» - спросила у чучела Дороти.
Нейроны и нервные окончания – помыслить о том нельзя.
«Да все здесь такие, девушка, что вы, полноте»,
утро красит ярким светом брусчатку у стен Кремля.
А как же ты пишешь письма в редакцию, составляешь планы на зиму,
Выбираешь продукты в супермаркете, боишься воров.
Кофейная жижа под ногами в сквере нерастворима.
Румянец под красным шарфом был бы здоров –
Да нет, нездоров, приглядеться если. Ты без пригляда
В столице родины незнакомой племенем молодым.
Влюбляться в темное вещество вселенной своей не надо –
Гуляй пока по темным улицам невридим.
«А куда же ты дел мозги?» - спросило дитя у чучела.
Долю сиротскую переложили для электрички,
Чтобы она тебя по ночам не мучила,
И продает же кто этим детям спички.



***
Притча во языцех пьеса в лицах
Отведи меня туда сестрица
Где по локоть в озеро лесное
Обходи десятою в покое
Не оставить ни убавить ни прибавить
Предала земля асфальт и память
Не оставь меня хоть ты но впрочем
Если купол неба обесточим
Никуда идти не надо дорог
Золотник пока свободы полог
Закрывает сцену был ты молод
Выходил один дороги холод
Опьянял почище нефильтрата
А теперь стихов почти не надо
А теперь стихи поди чужие
Горше правды не о том греши и
Будет всё простым понятным главным
Эту ложу на двоих продав нам

***
Солнце моё где носило тебя полюбил царевну спустился во ад
Нашел колчаковский клад самосад меч-кладенец леденец завещал отец
Веник сломать завещала усадьбу мать
Я решительно отказываюсь что-либо понимать
Солнце моё не возвращайся сюда без нее
Здесь такое житье-бытье одноразовой посуды битье
Она там в аду ест свою вареную лебеду
Как всему ее роду написано на роду
Если я ее там найду то конечно да никогда
Не оставлю все даты проставлю штампы придем
Под сень дубравы усадьбы нашей вдвоем
Вот водоем вот плавает вкусный сом
Дом на который ты смотришь прозрачен и невесом
Не видала поди в аду таких вот хором
Плавает в воздухе воздух наполняет пустоты Камю
Объяснил как ты должен расходовать жизнь свою
Посторонних просьба покинуть провожающим покинуть вагон
Как же он мог оглянуться как мог оглянулся он
Если бы эта пьеса называлась «Пигмалион»
Главный герой простушку выбрал сезон
Как светскую даму видел в ней свою маму
По памяти цитировал Эрфуртскую программу
Но нет не жди хеппи-энда сгорела господская уж фазенда
Чтобы кем-то быть нужно казаться кем-то
Сошед во ад совершил там прогулку за променад
Из оборота изъят об этом еще говорят
Но менады терзают уже твое холодное тело
Так же как раньше ласкали по-детски и неумело
А царевна-лягушка шепчет царевне твоей на ушко
Как мягка перина и как хороша подушка
Никакого гороха ни страха ни вздоха
Ничего от чего назавтра было бы плохо
Душа моя я побуду с вами немного
Не зарекаются от краткости и острога
В этой земле ледяной но по воле ее каприза
Выход забили доской ни верха ни низа
Нет и рука ее держит руку твою
Но только глаза не поднимай туда где стою
Почти что такая же как до того как съела гранат
Полюбил свою царевну так рано безбедно душно
Собирали с каждой деревни налог подушный
Но мне от тебя совсем ничего не нужно
Кроме тебя push the button push no
***
Алиса разгрызла орех прошел сквозь тебя звук по трапу
Сошла на берег далекий раскрыла зонтик уснула
Психолог штатный спрашивал что там видно помнит ли папу
Глядит с высоты прибитого к полу стула
Кролик достал винторез для тебя же воскрес грехи твои тяжки
По всей Москве растяжки с телефоном прямым
Алиса пьет какао (нервы совсем) из любимой чашки
С белым кроликом с алым подбоем вернулся вот невридим
Всё господские дети расставят силки плюют из трубки горохом
Следуй за мной в нору выход с той стороны
Алиса старается отвечать положено думать крохам
Все кто здесь и кто там не встретятся что равны
Не узнают Алиса кроличью шкурку вешает на ворота
Алая капля капает на пыльный чертополох
Впрочем светло ведь еще и пройти здесь ведь должен кто-то
Карточный домик развалится ветер продул продрог
Следуй за мной красавицы сердце склонно к развязке
По эстакаде машины несутся сто шестьдесят
Нет неужели ты до сих пор можешь верить в сказки
Нет неужели ты но рассказывать не хотят
Алиса конопата и белобрыса спит в беседке из тиса
Спит она сон ей снится но проку ли там ничуть
Брокколи жарит кухарка видит корабль Улисса
Мышь как положено леди ей не дает уснуть

***
Почему всех которые в кадре зовут Кати но Кати
Наиболее преданы делу которое им сказали
Выполнять в деревенском стиле модное платье
Несколько синих таблеток убить зародыш печали
Кинозвезда Stalin в клетчатом шарфе с хипстерской челкой
На рабочем столе выключаешь экран чтоб сервисы сообщений
Не мигали слова слова от слов не бывает толку
В какой бы последовательности ни поставил да он не гений
Розу он розой зовет переучет происходит там где Катя складывать вещи
Привыкла свои культурные сходят слои с пылью слоями
Как из бензобака из своих бескультурных трещин
Кровь выливается всё свое переживите сами
Катя несчастна в квадрате в шоколаде соевом платье
Молоточком по коленке насколько стрессоустойчив ты вот узнаем
Все люди как люди разные сестры братья
Некого угостить в перерыв обеденный чаем
Катя которая честная Катя уготован удел которой
Романтический негероический так чтобы крупным планом
Величины не хватает в тексте твоем искомом
Песни которая точно уже о главном

***
Читал «Горбунова и Горчакова» диктатуры упали оковы
Вековечного рабства жлобства и хамства сил больше нету
Ждать ее вот вернется замки поменять через дверь ей «кто вы?»
Если общаться только по делу и по инету
Поделом тебе злом отвечать на добро справедливость опасна
С таким загаром ходила по улицам спать после обеда
Обязательно ложилась что делать с избытком себя неясно
Нет куда же я в самом деле конечно же не уеду
Гром поделом боролся со сном наступил перелом в сюжете
На балу повстречался в концерте держал под платком ежа
Вот проездили целый день по Москве в наемной карете
Никуда не спеша ну а если бы и спеша
Боровиковский любил ежа поил молоком был мудрым
Деньги расходовал только если краски и холст
Москва уцелела на холсте осталась там только чудом
Мир открывался из булочной был по всему непрост
Читал «Горбунова и Горчакова» влюблялся снова в нее родную
В эту землю складную карманный свой эльзевир
Нет не волнуйся ключи приеду верну я
Сыр наш подъезд невозможно безмерно сыр

***
Помнила пароли ко всем своим аккаунтам каждый день
Создавала контент заполняла пространство сверяла даты
Всех дней рождения всех кого поздравить не лень
Когда вернешься из парка Горького ты в пенаты
Принесешь пакет с желудями должен вырасти дуб
Если посадить его тут сдобрить землю чем-то полезным
И невозможное стало возможным просто слетело с губ
Нужно родиться остепениться вернуться в лес нам




***
Я вышел на Сан-Марко когда уже было не жарко
(хотя неизвестно что за погода в городе этом
весной) если верить карте здесь была арка
Но потом испугавшись не доверяя ее приметам
Венеция лжет каждый год приехал Мельмот
Вскопал огород за домом
Пейзанин некий безымянный безмолвствует всё народ
Кто-то ведет кто-то скажется им ведомым
И что ничего что никто тебя не ведет
Приехал Мельмот скиталец и мот поменял отель на центральный
И когда я вышел на Канареджо пишу тебе реже не о чем здесь писать
Сижу ловлю жужжащую муху в спаленке дальней
Венецианского дожа утопит венецианская знать
Хотя неизвестно что за народ эти венецианцы
Возможно они добродушны приветливы и тверды
В вере своей сегодня в клубе да будут танцы
И не попросит никто за надежду мзды

***
Так что говорила что не забуду потом забыла
С тех пор как любила допустим еще любила
Силе противодействия равна действия сила
Так вот говорила что никогда и была собою горда
Разъезжаются по миру с полотна твои поезда
Царь Берендей вперед выслал людей
Чтобы из серого волка не вышло какого толка
Это же в стогу сена всё-таки не иголка
Говорила что навсегда с тобой образок вот мой
Если захочешь о нем расскажи что-нибудь и спой
Можно даже не в рифму да теперь не до них но
Стыдно вернуться туда где счастлив был а теперь одна ерунда
Но возвращаешься почему-то только туда
Так вот говорила что не забуду потом ни одну минуту
И что было это не меньше чем некое чудо
Потом в городскую пыль пролилась цикута
Горожане играли в нарды в предвкушеньи ночного блуда
Поэта вернули в город чтоб описал этот процесс
На маргиналии вышел весь да не влез
Так вот говорила что не забуду тебя а был ли ты там
Холодно городу миру холодным твоим рукам

***
Хотела послать хокку на конкурс хокку будешь сыном в своем полку
Командовать ротой сначала молчать у причала немало
Сломалось людей тут не стыд тебя сжег без следа
Отмечать на карте проверенные города
О чем написать хокку читатель не читает хокку
И без того хватает буковок на веку
Князь Понятовский опять перешел на польский
Княгиня двадцать лет говорит со своей моськой
Моська отвечает если два раза из голубого глаза
Траектория описана неоплатоником с точностью ваза
Упадет именно туда куда должна хороша твоя князь жена
Молчалива и в пропорциях сложена
Давай играть в города последняя буква «а»
Египетская казнь алфавита столица твоя разлита
По каждой вене запах солярки или сирени
В подъезде темно и нужно считать ступени

***
Have a nice day Cirque du Soleil из-под крана воду не пей
С каждым годом становишься только старше и злей
Где эта девочка по душам поговорить бы с ней
Успей задание выполнить что-то еще успей
Дюжина устриц шампанское класс выпускной
Да я согласна полковник стать вашей женой
Кровь под повязкой и в горле немного першит
И непонятно зачем он тобой дорожит
Что-то зашито допустим под правым плечом
Да мы народ уникальный нам всё ни по чем
Вышла на станции оземь ударясь три раза
Кость лебединую прятала в чашке от сглаза
В радикальные СМИ завернула рыбу в Перми
Берега кисельные лодочкой не сомни
Да не скомкай с кем тут общаться по связи громкой
Если роман плутовской пора уже стать плутовкой
Если роман про любовь про разные страсти
Найди себе пропасть в которую всем упасть и
Потом цитируй про бездну дальше неинтересно
О чем роман читателю неизвестно
Распутица город зажала со всех сторон
Он придет всё равно за тобой он в тебя влюблен
Не даром в киоске выбирал самый лучший одеколон
Скажи-ка дядя ведь не даром Москва стала шаром
Нет не даром дитятко ничто не бывает даром
И дым клубится целый день над ее пожаром
И не тушит его вода становится паром

***
Лампочка наконец-то перегорела а так долго мигала
В девяносто третьем на яхте говорил о Сиддхартхе крутил штурвал
По законам русской рулетки капала кровь с кинжала
Злодея который тебя углем на стенке нарисовал
Яхта дрейфует в Карибском море в состояньи покоя
Пейзаж заоконный песок придонный списки покупок
Зачем тебе сердце дано для любви большое такое
Пространство в котором перемещаться вот угол хрупок
Морской за школьной доской вход в зоосад у ребят
Подшефная съела листья камедного дерева бы коала
Землю искала там видели говорят
Сколько нужно земли чтобы суша считалась мало
Лампочка наконец-то перегорела он заглядывал в щель несмело
Мечтал увидеть что она сегодня надела
Поверх пеньюара мой герой ночного кошмара
Одна рука миловала другая себя карала
Чтобы та которая первая ничего не узнала
А мы доедем на восьмой до речного вокзала?

***
Спадут морозы – и снова откроются шлюзы,
И Гостиный двор опять окажется под водой.
Вот jelly fish желе из морской медузы,
Воздух морской, красивой и молодой.
Где-то под Выборгом встал наш автобус под ёлкой, с белкой
Сфотографируют, белка махнет волшебным хвостом.
Как сувенир, ходи со своей свистелкой –
Ни написать, ни сказать деревянным ртом.
Спадут морозы – и снова асфальт откроет
Дворец подземный и ядра – настенный китч.
Гостиный двор закрыт, кто-то землю роет.
Земля впереди, позади его и опричь.
Грустна здесь Россия наша в любое время,
Когда ни выйдешь на Невский, под локоток
Ее ведя – дружила всегда не с теми.
Вот где-то здесь искал утешенья Блок –
Висит табличка, родина невеличка
Тебе молиться прошлому не велит,
И барахлит последняя электричка,
И с места не тронется, превозмогая стыд.
Сказал Гераклит – всё вода, из воды изыди,
И в воду вернувшись  (под горлом опять кровит)
Совсем не моги говорить о своей обиде,
Когда уезжает она, переход закрыт.
***
Полконя за кусок моря и суши у царя Мидаса ослиные уши
Некому признаться в любви ничьи прогнозы не слушай
Кровь стучит в висках всё глуше и глуше
Колеблемый ветром тростник к солнцу привык
К своему болоту над которым парит вещий кулик
Верещагин едет с поля боя спрашивает что здесь такое
Почему и в законный выходный не оставят меня в покое
На мотив «Разлуки» но я совсем не различаю звуки
Конь расплавлен железный а чтишь ли ты день воскресный
В программе телепередач ищешь фильм интересный
Хлеб печешь такой с корочкой пресный
Полконя и коня ценя всё равно нарастет пеня
Без меня меня выдали замуж сдали меня
В бюро находок коробок и картонок и лодок
Душно здесь дайте сфотографировать речку «Кодак»
Сломался наградной но быть для тебя одной
Совсем не цель начался закончился март апрель
Май а вот платье так сильно не выжимай
Всё-таки шифон так не полюбит он
Тебя никогда у царя Мидаса золотые руки
Строит дворец по законам механики оценят же внуки
Его мастерство расщепления слов должным порядком
Кто-то ходил опять ночью по грядкам
Нет не буду морковь остановиться нужно на сладком
Мудрая матушка закупить семена велела
Если страдать то только пойми за дело
Вырастет что-то потом из этого всхода
Она выходит на каблуках из подземного перехода
Так неуклюже цыпленок вешние лужи
Узкая юбка так что некуда уже
При дворе говорят о петроградской стуже
На Петроградке солнце восходит ну же

***
Знает Элайджа Вуд что в конце все умрут никуда не придут
В пределах его фанфика вяжи свое лыко перехожий калика
Средиземье уже неделю почти не ем я
Но даже это не спасает от мелкотемья
Знают что врут что неправеден наш горсуд
Что капустные головы на весы из него несут
Что грозил по грамму я стучу тебе телеграмму
Но ты не ответишь ты гуляешь по БАМу
В синей косоворотке и взгляды девушек кротки
Потому что негде здесь купить с начесом колготки
Художник с натуры рисует свою тайгу
Я не зову тебя сюда я тебя берегу
Знает Элайджа Вуд что такие зачины – good
Хотя обычно никого там не берегут
Сразу с бухты-барахты строят крепости тракты
Чтоб нежданно забыл всякий божий страх ты
Чтоб не знал ты куда идешь перешел бы дорогу ёж
Даже если неудачно бывает такое что ж

***
В Westminster Abbey жил на воде и хлебе
От каждого по способностям каждому по потребе
Требник где lilly of the valley на самом деле
Правильно смысл расходовать не умели
Кости стучат колокольчиком к небу кровь вопиет
Красною струйкой на скатерти твой компот
Хорошо бы родиться с умом и талантом хоть где-то
Вот тебе платьице новое и конфета
Карусель проходит акцидентом по новому кругу
Пятый день не выводят гулять воображаемую подругу
Ты растешь где-то здесь в траве прящется нож
Он совсем не колюч он даже совсем хорош
В каком падеже его ни склоняй битва за урожай
Выиграна вчистую дальше не продолжай
В скороварке гремит кукуруза хватит соли Карузо
С исковерканной психикой после советского вуза
Что ж ты смотришь искоса в пузыре над гландами знак вопроса
Девичья память исключает девичьи слезы
В Westminster Abbey жил каноник настоящий полковник
Хотя потом оказалось что уголовник
А дамы млели от голоса и персидской сирени
И каменный пол не ощущали колени
Ты захлопываешь книгу в которой ложь от самых азов
Да в ней намек – пионер должен быть к любому готов
Луна струит печальный свет на детской площадке
Люди у которых культура еще не в зачатке
Оставили осколки несколько в скамейке пробоин
Счастлива будь пока этот мир спокоен

***
Выжил на «Титанике» мокрые пряники прятал в кармане
Воссоединился с семьей влюбился заранее если
Представить жизнь человека в физическом плане
А не потом когда все внезапно воскресли
Из пучин морских поднялись шляпы картонки
Конторки и записи конторские нет предела
Любви она тебе улыбнется с пленки
И смехом зайдется как только она умела
Всё это сдано в архив по месту жительства ты же
Посмотришь слайды и вернешься на дно морское
От окиси серебра ее руки кажутся ближе
И где-то встречал в ювелирном кольцо такое
Поймали рыбу у рыбы в желудке рубина
Отблеск и молвит голосом непонятно
Вот посмотри  - вода в воде огромная льдина
На льдине пингвин на пингвине белые пятна
***
Погоды в Киеве такие что смотрятся как живые
Глядят опаленным глазом прости меня как бы разом
За всё весна красна тема тесна
Была бы честна только лишила сна
Машина которая сигнализирует о начале
Спали с лица потом так долго молчали
Open the door серебряное сверло
И за что тебе только детка моя свезло
Добро никогда не побеждает зло
Когда увидела Фауста Маргарита
Она уронила недавно купленное корыто
Фауст смутился но улыбнулся сыто
Маргарита убита Маргарита а ты то
Как неудобно любила министра двора
Во времена когда неоформлена и сыра
Когда приносит сухую листву домой детвора
Собрать гербарий невелика дыра
Погоды в Киеве такие да что о змие
Просто его целиком разверни возьми и

***
В Строгановском дворце смыла грим на лице
Воду не пить с лица любить молодца
Как прежде тебе говорят любила отца
А теперь по ТВЦ переключить ленца
Экскурсовод в этот зал вернется вот-вот
И дети начнут водить свой хоровод
Съешь это пирожное неосторожное слово
Вернуло тебя сюда вот и готово
Графиня В. полюбила лакея
От Монтескье оторваться уже не смея
Вот ее портрет вот ее камея
Я держу тебя за руку пока он не глядит
Пока никто не поставит нам это на вид
Лакею в господском покое уныл наш стыд
Человеческое чувство проснулось нет снова спит
Но в это сложно поверить как ни крути
Графские страсти показывать по TV
Не пристало ты выслушивать не устала
Как повернуть фуэте в точку t до самого дна
Пей потому что жизнь всё равно одна

***
Там где хранила тебя святая Елена
На втором пути а после вторая смена
В синеньком скромном платочке дошли до точки
Где всё равно где ягодки где цветочки
Цезарь въезжает в столицу на белом коне
Фотогеничен и ладно скроен вполне
Выпадает из головы крепкая скрепка
Тянут-потянут однажды выбрана репка
Внучка за жучку шариковую бы ручку
Бабка и дедка не выбирали внучку
На самом деле так сложилось срослось
Трутся теперь ребром о земную ось
Цезарь не знал что всего лишь форма салата
Он теперь и ехал еще куда-то
Там где хранила тебя святая Елена сломала через колено
Человеческое дитя пухло и тленно
За пазухой прятал волчонка был из железа
Не ощущал стук сердца его и веса
Плоти стенание пусть он отпустит прочь их
Трем не бывать пригласили разнорабочих
Строили ночь напролет там где прятать ветошь
Будет четвертый и ты мне за всё ответишь
Им говорят теперь у нас новый папа
Бурый медведь сосет в подворотне лапу
Дети выходят из лесу дети-дети
Много игрушек по чину для вас на свете
Вот заигрались полночь уж близко-близко
Точит перо и пишет рассказ Дениска
Кровью на камне розетском пустыня широко
Раскинулась так что всего не увидит око
Там где хранила тебя святая Елена всего лишь пена
В ванне тебе там даже не по колено

***
Так говорят эти кокни что в общем совсем оглохни
Get on the dog to Arthur по стаканчику джина
Но филантроп не влюбиться совсем не мог ни
Юность лица любовь подлеца кашель и картина
Ни Темза что мимо течет переучет на каждом свободном ярде
Мир выливается через горлышко треснувшее накатом
Холод речной нет каштаны все здесь не жарьте
Нечто французское столько веревок невиноватым
Разве сплетут правый суд дерижер гуманный
Капает жидкость из солода на солому
Пятый флакон у большого зеркала в ванной
Вот и родиться лучше поближе к дому
И торговать черешней на базаре вострила уши
Чтобы узнать что-нибудь передали бы сэру Тому
Как тут в неволе томишься оттепель стужи
Перезрелые груши мороженщице завидуй
Вот у нее в руках все царства земные
Ну а потом находят в углу убитой
Ржавым гвоздем да что мы как неродные

***
Черный человек-невидимка достает белую финку
Забыта азбука в сердце белая льдинка
Кто разговаривает с ним пусть поспорит с ним-ка
Кто глядит с прищуром с этого снимка
Чем-то похож на меня но сходство преодолимо
Вот городские дети проходят мимо
В парке играет оркестр городской с тоской
В отказники ушел этот мир мирской
Просто забыл бы вот были хлеба и рыбы
А не ходили здесь темной ночью вы бы
Выбыл один второй десятый а вот опята
Выдались в этом году наша кровь тут не виновата
Сердце кукует кукушкой и счастье кует
Время разбрасывать камни и танцев черед
В платьице белом стоишь одна у фонтана
Царевна-лягушка Василиса и Несмеяна
Французы сожгли Москву построили биржу
Мир чистогана по-честному ненавижу
Снег кружится вчера еще было тепло и сухо
Знаменуя победу над плотью крепости духа
Иди же туда где строят новые города
Где еще дышит человек где кругом вода

***
Одри Тоту весь день драит плиту
Вместо того чтобы наводить красоту
Говорит: Я была смышленым ребенком,
Если судить по тем пленкам
А стала козленочком или просто козленком
Отсюда теперь и не разглядеть толком
Россия которую мы потеряли в самом начале
В муках зачали невыносимо по ней скучали
Лицензионное обеспечение не скачали
У мэрии мнется на самой первой ступени
А такие роли играть одной дребедени
Понапишут сценаристы да что-то здесь и нечисто
Главная героиня должна быть в пример речиста
И чтобы гример сделал тонкие стрелки
И воск на платье капал тепло горелки
Согревало и эта плавная речь тягуча
И небо ей закрыла пускай бы туча
Пока не страшно писала стихи на случай
Не возжелай и милых котят не мучай
Детство закончилось и началось опять
Чей-нибудь опыт пытаешься перенять
Кто-то за стенкой уснул под финальные титры
Всё- таки мир упрощен по возможности хитро

***
Всё утро в ленте «Любовница французского лейтенанта» -
Сначала ее советуют прочесть виртуальной подруге,
Потом цитата из статьи А. Наринской, что в 19-м веке как-то
Люди не знали, что женщины могут любить друг друга,
И когда хозяйка дома застает героиню спящей в постели
С молоденькой горничной, ей ничего не приходит на ум,
Ничего такого. Можно вздыхать об этом на самом деле,
Но вернуть невозможно – механизм восприятия. Блум
Идет по Дублину, из стены выпадают дублоны.
Механический голос вещает прямо в подкорку,
Что действия по извлечению средств без описи незаконны,
Но если всё трактовать как-нибудь так тонко,
Будет у Молли новая шпонка на кухне, ни дать, ни взять.
Градостроительный план пережил всё это.
Молли втереться в доверие хочет к тебе опять,
И переждать безопасней возле поэта.
У горничной в кулачке тает конфета, она говорит merci –
Единственное, что выучила на курсах стенографисток:
Вера в прогресс, и верь да бойся, но не проси.
Двенадцать пробьет, на пол упадет очисток.

***
Марина Мнишек любит плюшевых мишек
Накупила книжек что у них внутри нет не смотри
Гоголь-магоголь льет через край принимай излишек
Одними губами allons enfants de la patrie
Марина Мнишек идет где раньше был чижик-пыжик
Ушел на шапку за дедку за бабку водочный бум
Мутна Фонтанка и по периметру столько вышек
И люди в штатском из подворотни: Бум?
Дома сиди в окно не гляди на жениха не гадай роток не разевай
На чужой каравай где под коркой истинный рай
А снаружи опричнина со своими нормами ГОСТа
У меня будет сынок должного роста
Если подумать это совсем ведь просто
Самозванец наливает еще пять капель в капельницу ея
Ячейка общества создана и крепка семья
Я приду к тебе с приветом рассказать что солнца мало
Потому что этим летом темы нет для мадригала
Я заметил я заметил как ты мне тогда мигала
У фонтана и бежала кровь по жилам теплым милым
И обманчиво прекрасным оправданием всего
Ну а больше суд людской не властен над тобой
Потому что право слова исчисляется борьбой
И цыгане будут молча этой шумною толпой
Прославлять тебя наперебой
Марина Мнишек хватает за щечки чужих сынишек
А в деле мира нет никаких подвижек

***
Разобрала ли структуру горе всё от ума
Говорила тебе Шура ты виновата сама
Полюбила кого свобода женского рода
И качели крылатые можно без перевода
Говорили тебе вот София премудрость Божья
Пострадаешь опять от родимого бездорожья
В заграницах своих в Германии там туманной
Баловался искусством он и горячей ванной
Ты ведь знаешь да нам любить это не пристало
Лыколюбие свое и свое мочало
И считалку свою опять начинай сначала
Софья морошка поспела уж понемножку
Заставляй себя читать подметать дорожку
Жизнь всё равно подставит тебе подножку
У бесчестного буржуа потерять сережку
Доведется в спальне где всё укрыто муаром
В замке фамильном чьем-нибудь очень старом
Который ему достался почти что даром
Но через несколько лет уничтожен будет пожаром
Софья считает: Буду несчастна хоть я
И человек не волен любить лохмотья
Своего бесцельного тела но я предаю вас смело
Потому что для нашей любви в теории нет предела
За окном ее спальни вьется опять омела
Он приехал мой дорогой он пострадал за дело
Шеллинга видел и столичного винодела
И даже та его пуля его всё-таки не задела
Так он проходит страны своей хозяин и полиглот
Там еще будет брод вон там очков наберет
Он полагает что Софья его терзает
Души порывов чудных вовсе не понимает
Шпильки при нем перед зеркалом вынимает
Кого-то стегали в сарае кого-то в Сараеве застрелили
Автомобиль на автопилоте проехал четыре мили
А Франц-Фердинанд и София так сильно себя любили
Что совсем не жалко когда закончилась вся считалка
Любовь и война ничья здесь вина шатко или валко

***
Бодлер не верит в приметы это парижский сплин
Пушкин едет в Болдинский карантин где совсем один
Вот зайка-побегайка пробежал гостинец подай-ка
Графиня уехала с другим да она зазнайка
Вот вырасту я и женюсь на ней непременно
Пока не смыла с Английской набережной нас пена
Тамбовский купец погладил твое колено
Шарля вскормили лишили полного пансиона
Генеральского чина наследственного и трона
В Болдине осень встаньте там где колонна
Свет когда-нибудь упадет именно так как нужно
Ну а родился бы он в столице какой-то южной
Генеральша моет черешню и ест черешню
Говорит положите туда хорошо конечно
Красит зеленкой волосы ибо прекрасен сплин
Пушкин боится что уже дожил до седин
За Мэри свою продал триста душ он городовому
Попросил чтобы остановку как-то поближе к дому
Шарль родился женился умер совсем обманул плерому
Но учтите раскаянье нужно городовому
Шарль поедает шарлотку с почти вменяемым видом
Зайка ему говорит нет я говорит не выдам
Ешь мой гостинец плоть мою и белок
Пушкин родимец косточку в потолок

***
Нина мечтала длинно весна в Фиальте
Природа цветет да просто меня ужальте
Дама король валет он прошел сквозь это
Марфинька знает она рождена для света
Флора ботаника бабочки где сачки
Если для чтения то прописал очки
Он открывает там где автор на первой странице
Там где black orchid томится в твоей теплице
Пчела подбирается к пыльному напыленью
И нелюбовь объясняется только ленью
Тленью подвержен любой лепесток и белый
Ты возвращаешься с севера загорелой
Спортом занятся велело тело твое и мода
И на спортивном каре завидный кто-то
В пять закрывается опостылевшая работа
Нина виском врезается в лобовое
Что-то должно быть в жесте твоем живое
Треском стекла завершается буффонада
Пачку небитой плитки несут со склада
Марфинька птичек считает в зеленой кроне
Ищет лазейку в правительственном законе
Вот они веточку к веточке всё кладут
Марфинька знает что мир оборвется тут
Нина откроет глаза ни на что не зарясь
Будет пчела где раньше была бы завязь

***
Фенечка будет всю ночь прокачивать персонажа
ликом бледна и на переднике сажа
Писарев будет хвалить лопух который вырос на месте
усадьбы которую мудрый пастух подарил невесте
бросил на чай лакею несколько золотых
прибрежный шум в наушниках вдруг затих
Фенечка рада что кто-то любит ее с первого взгляда
завивает косы щипцами для рафинада
мрачный Базаров глядит на нее из мемуаров
а был ли тот мальчик виновник лесных пожаров
бьется сердечко ускоренно затихает
по синусоиде где милый твой разве знает
кто-нибудь мир прекрасен и сам собою
как он прекрасен я вовсе его не стою
Фенечка рвет лопух Русь одна на всех тут
хочет купить манто записаться в секту
и по домам ходи проповедуй бедность
объединила всех одиноких тех кость
белая сахар бегство из всех объятий
ядра от пушек выбросил неприятель
выпросил новый меч ну и что картонный
Фенечка видит свет золотой оконный

***
римский друг получает письмо читает очередную жалобу
погода плохая дорога плохая вдоль дороги стоят гетеры
не стоят сестерция даже весь Рим будет видно с палубы
приверженцы новой какой-то по катакомбам веры
говорят там людей едят в акведуки подсыпали яд
злоумышляют против наших ребят которые кровь проливали
за них нести ягненка богам не хотят
и руно ягненка тоже несут едва ли
римский друг вздыхает o tempora o mores готовясь
повторить ритуал nulla dies sine linea
написать отшельнику ответ готовится то есть
религиозный пыл без религии сожалея
что некому в общем читать этот нежный папирус
с непонятными значками но пишешь как заведенный
за это время Рим непомерно вырос
стал объектом зрелищ римский народ бездомный
так что радуйся крову своему и крови холодной
что не зовет уже никуда куда бы взор ни упал твой
к нестроевой в мирное время был прежде годен
гордый какой-нибудь очень вернется завтра
гонец который по тем дорогам плохим мимо вилл письмо бы
вот привезли в получении распишитесь
поговорить за жизнь появился прекрасный повод
эталон мужской красоты древнеримский витязь
на упаковке мыла смоет всё как ни юн ты
как ни пытаешься мудрствовать неумело
будет сушить сухари и готовить унты
коль человек то найдется любое дело

***
пулю забить ручку свинтить юных дев не любить
где там еще эта Итака где намечается драка
вот махнула ты белым платком но нет никакого знака
это плавсредство помнишь с голодного детства как в сорок пятом
рассказывал про Циклопа во дворе чумазым ребятам
а Циклоп в овчинном тулупе чинил свою трубку рядом
хватятся скоро одного скажут шпион царица взойдет на трон
тот блестящий кавалер непременно в нее влюблен
и второй влюблен и третий ну как же он
на золотую монету смотрит со всех сторон
как же ты не дождалась меня один вернулся из свиты
все остальные если что уже конечно убиты
завернуты в тулуп овчинный с лучшею половиной
не попрощавшись не помолившись льдиной
идет материк на них человек тот лих
но даже он во дворе под щебнем притих
солнце встает и покою тебе не дает
в отделе детского мира самокат-вездеход
отпрыск чужого семейства три года подарка ждет
Екатерина не отпускает на свидания сына
отповеди отцам его сочиняет длинно
в темных и мрачных погребах спит солонина
принимай теперь ведь ты ждала себе жениха
под микроскопом не шевелится подкованная блоха
послы кивают головой а кажется всё живой
мастерство теоретика не должно колебать устой
море расходится пред тобой ему говоришь постой
но всё равно проходишь по дну от любви пустой

***
наши читатели идиоты сказал один в общем кто ты
такой чтобы судить да не будешь судим
девушка плачет в автомате возвращается в дом с работы
мечтает об отпуске ищет закладку "Крым"
вот лазурное море чистый песок вот Карадаг при любой погоде
ни живой души не попадет в объектив
наши читатели нас не любят а мы им пота и плоти
зачем всё это им человек не этим-то жив
девушку обидел бойфренд в метро написано "Выхода нет"
на фейсбуке приглашение на какой-то обед
со знаменитостью перечислены блюда с вином
которые будет есть знаменитость в том
нет ничего плохого подумай на самом деле
мы всё равно приготовить бы не сумели
это парфе с хурмой почти Парфенон
ваш абонент из всех сетей удален
девушка плачет в автомате с оторванной трубкой
с вывороченным проводом жизнь выглядит хрупкой
поэтому должно тебе дорожить покупкой
гордо нести в пакете с названием модного магазина
постепенно пустеет твоя потребительская корзина
постепенно гудок становится глуше глуше
ты подставляешь морю губы и уши

***
опыта сострадания не предоставила Дания
так чтоб тебя забыть до всего заранее
по дождливой Москве проехаться в белом автомобиле
должно же место быть где тебя любили
тюремщик приносит сушку и сладкого лимонада
на кружке остался след вытирать не надо
правду и только правду и ничего что кроме
сидели возле пруда мечтали об общем доме
и приусадебном участке об ипотеке
снова пришла весна и подними мне веки
вот проходит в оранжевой каске прораб Петров
и служить бы ты рад и прислуживаться готов
для каждого находить ему подходящих слов
когда колокол где блаженный пробьет три раза
станет мёдом вода и станет приятна глазу
твоя родная столица обычно так говориться
ты держишь руку прямо ничто не должно разлиться
запечатана тремя печатями знать тверская
едет по тракту слухи нелепые распуская
дева в платье лиловом пишет письма прорабу:
"Вы не смеете так monsiuer отпустите папу"
роза упала Азору на счастье лапу
кто-то украл кошелек срезал в глухой подворотне
я не приду на свидание в парк сегодня
парки согнали нас скопом дали лопаты
люди копали поникшие виновато
нужно было работать пуще на благо
теперь терпи всё то что не стерпит бумага
кто-то же должен здесь не изведать страха
отпустите меня принц в чужие края
она сама пришла не виновата я
вот ее фотография в профиль и вот в анфас
отпустите меня ведь не убудет вас
хорошо дитя отпускаю на первый раз
вода поднялась уже до уровня глаз

***
это проблема актуальной поэзии -
актуальные реалии очень быстро уходят дальше небытия,
теряют свой социальный капитал, теснятся где-то
в минус-бесконечности, означающее без означаемого.
хуже, чем наоборот, или лучше, что тут сказать.
это проблема актуальных поэтов -
не выспавшись, пить кофе в пространстве Freud House.
смотреть на портреты, соответственно, Фрейда.
перелистывать ненужные книги из чьих-то библиотек.
радоваться, что твоя книга не попадет сюда -
означаемое без означающего, лучше или хуже.
это проблема читателей актуальной поэзии,
которые находятся в поле действия авторской воли,
пьют то же кофе за соседним столом
рука в руке, да/нет, за тем же столом,
означающее равно означаемому, минус один.
мы вместе выходим из этого города
по узкой линии, ведущей только туда.
это проблема текста, который пригоден
для разбора, не содержащий вторичных смыслов
зеленый бук.
***
дож и догаресса плывут на лодке с процесса
выслушали свидетелей потом закончилась месса
за лесом лодок совсем не видели леса
мыслеформы киоски с неведомым нашей науке
мясом зверей и птиц луна упадет мне в руки
догаресса луной полна и где родовые муки
дож по юности в эти дома был совсем не вхож
прятал за голенищем финский холеный нож
луна бледнела зеленела потом краснела
на сорок пять частей каналами делится тело
догаресса говорит: "Угадай, в каком ухе звенело".
***
иногда вот попросит Юлию спеть "И больно, и сладко..."
что это за тайное чувство к незнакомому человеку
конторские цифры счета должна быть в жизни загадка
белая шоколадка нервное веко
помнит ли он о ней о той на которую опереться
может в любую минуту не на то ли женщины руки
милая мама у вас ведь слабое сердце
сердце должно сильней от этой разлуки
стать наконец от союза сердец ну был бы юнец
ветреный правовед что в табели снизу
детская корь согрела б тебя как мята чабрец
подушка измята и вера в бедную Лизу
которая шла по карнизу над площадью пыл
известно ведь всё молодой нездоровый ненужный
и каждый отметится после "я тоже там был"
вот наш коллектив разнородный немного но дружный
по третьей разлив переходит к материям вот
и Лиза идет и несет нам немного солений
она избывает его - не для наших широт
для наших сирот и покинутых чудью селений
такой разворот - вот стоят они вместе в лугах
и юность прошла да и молодость вдруг отпустила
он в старом халате на вате в войне и в пирах
воробышка славит Катулл окружение с тыла
***
мать проехала в черной карете махнула платком
эта женщина кто она разве я с нею знаком
вы подслушали это шарманщик ходил под окном
оплывали свечи с беккеровского рояля
унесли канделябр и некому кроме "Тефаля"
думать о нас со свеклосахарного завода
в тело твое укутается природа
скажет: это не я - это новый кто-то
было время еще год назад она выезжала в свет
напоминаем здесь совсем перехода нет
по верху идите под землей да хоть где угодно
от предрассудков будешь совсем свободна
несколько раз видел в концертах во всем золотом
собственность - кража Прудон говорил при том
зеленый павлин приколот на волосах
головы плачут пока остается плах
лес этот вот она срывает перчатку в порыве
в соседней ложе говорят об оперной диве
дива талантлива умна толста и красна
ко второму действию будешь во власти сна
к третьему действию будешь во власти тьмы
и поумнее нас бывали умы
а всё же в этой стране сверчок знает шесток -
Мусоргский шутит зло он порой жесток
в подготовительных классах преподали б урок
ходит по Невскому с тихим видом бобка
женщина знает как манит ее рука
рука парит без хозяйки в осенней мгле
кружка вина и старый хлеб на столе
***
человек который согласен читать многобуков
которые пишет другой человек которого грея
собой любою зимой самой лютой краски для блюда
только с мороза целоваться с тобой не буду
поклонники Бахуса и зеленого змея
не облокачиваться на турникет новый завет
в пыльной кладовке пластинка группы "Секрет"
а те которые заходят всё же за эту линию
видят рог символ склонности к изобилию
нет никуда а просто потом прости ее
слаб человек или не слаб а упадет на него шкап
три раза "талак" услышит Зейнаб
он бы и рад чтобы не вырубить сад
чтоб из чего-то другого делали лимонад
чтоб оставалось место для тоски и услад
но сад всё равно вырублен помимо его воли
утверждают все совсем он безволен что ли
теперь он рад что солнце здесь и простор
с нечетных туман спускается в море гор
самый безумный среди них был очень хитер
светит в тумане чей-то чужой костер
человек который согласен заучить столько басен
наизусть вот овца и волк вот гренадерский полк
овца из овечьей ли шкуры клоун соседки Шуры
надевает парик у него опять нервный тик
кто-то в этом дворе должен же быть велик
Шура сидит весь день одна ложка торчит со дна
из моего окна площадь Красная не видна
личная жизнь бедна и юбочка не модна
нет непременно дет. придет к тебе Тибибо
государство знает кто верит в него само
с философского парохода унаследованное трюмо
треснуло кто-то убит в соседней рюмочной топором
это не кровь любезный это всего лишь ром
в убежище утопистов инициировали погром
а я продирался сквозь дебри смысла с таким трудом
через пень-колоду когда вгрызаться в породу
а я не делал этого сроду другой там кто-то
Шуре читал образцы классической литературы
и на трюмо переклеенные амуры
через границу вдвоем переходят хмуро
человек который согласен читать точно такой же тать
как тот который пока не допишет не может встать
из-за стола на котором лежит ноутбук
и полупустая пачка no filter "Прилук"
только в груди раздается какой-то стук
стрелку часов цепляет за стрелку брюк
***
забыла совсем, а потом вдруг приснится - в Крыму ли,
иль в черном колодце еще проходного двора.
нет, нас бы туда никогда до утра не вернули.
вот только уснул - а уже просыпаться пора.
вот только уснул - а уже смска с приветом:
что солнце не встало, чуть свет на ногах с ветерком.
куда написать, чтоб тебе не ответили, где там,
набрала свой адрес, строкою добавила .com.
из чашки любимой пила бы, как пили вы вместе,
но чашка разбилась еще до того, как внутри
закончился чай, и купила другую из мести.
набрала свой адрес, а после решила: "Сотри".
сотри себя сам,черноплодной рябины сожитель -
растет под окном она, землю свою бередя.
доеду ли я, ну скажите мне, точно скажите,
а что интересного, если подумать, хотя...
***
скажи урюк когда увидишь bistro "урюк"
справа bistro а слева там чайхана
канализации зияет полночный люк
посреди дороги бездны не видно дна
машинное масло песня ласкает слух
чередованием гласных любой из них
ни удивиться ни подавиться вдруг
открыто до двух купила две стопки книг
у букиниста лежали пыльно вразброс
роман про любовь и политический детектив
чушь ли прекрасную кто-то тебе принес
время свое безнадежно опередив
скажи урюк зачем-то сделала крюк
пришла сюда из центра стол на двоих
успев заказать пока не кончился звук
и вас не склеил пластом планетарный сдвиг
***
когда закончилась ночь на улицах Черновцов
по мокрой брусчатке пришел сюда птицелов
дождь всё лето и ты всё пела это ль не дело
вода превратилась в пар и заледенела
и поливала азалию Мануэла
в том сериале который ты бы не досмотрела
но благости мира нет для тебя предела
птицелов закрывает клетку перед носом твоим
вектор пути всё так же неисповедим
зайдем в это кафе и поедим
спонсор твоих расставаний холодный напиток Nesquik
смотришь на них и думаешь нет а если
но нет всё же нет если молчать tete-a-tete
будет слышно как оседает пыль родимых комет
на твой буфет птицелов открывает клетку
но птицы на это движение реагируют редко
выбивает ковер во дворе с упорством соседка
когда закончилась ночь на улицах Черновцов
ты потрогала корочку и решила пирог готов
красную корочку для своего диплома
располагайся чувствуй себя как дома
когда закончилась речь в устах гауляйтер Кох
запечатал письмо и решительно занемог
письмо в бутылке плыло мимо дома с химерой
небо покрылось пленкой прозрачно-серой
мера любви поверяется только верой
бутылка открылась вдруг сама собою в саду ли
тебе наливали пятьдесят отливали пули
да с полдороги на место свое вернули
когда закончилась ночь на улицах Черновцов
ты понимаешь что этот сюжет не нов
было когда там еще то состязанье певцов
умных льстецов отъявленных сорванцов
***
Изабелла Кастильская вышла из Арагона
по лесной тропе из косметического салона
что здесь сорить нельзя нет такого закона
жизнь такова как есть и никакая другая
а ты живешь об этом совсем не зная
так зачем она тебе моя дорогая
сарацины схватили на полпути в Аргентину
из сарацинского плена писала сыну
чтобы выкуп прислал или самый острый кинжал
но почтовый код никто в том краю не знал
на крайний случай ты лучше себя не мучай
от креста отрекись или забейся в падучей
невозможно на все случаи жизни быть самой лучшей
Изабелла Кастильская продала украшенья еврею
подумала: "Мне тридцать лет - я совсем старею
пускай Господь ослабит зажим скорее"
а встретить себя это в общем как в лотерее
люта вода из которой не получится льда
ни в поле разлить ни испить ее никогда
и так и эдак всё какая-то ерунда
и на небо глядит из-под цветного бурнуса
посмотри на эту чашу смотри я пью за
расстоянье которое пройдено и значит уже моё
и красное зло на землю льет из нее
по капле сладкой так хочется жить украдкой
никогда не знать что там за лесопосадкой
твоего села и куда лиса унесла
за какие моря и горы чтоб не пошел в командоры
в железные рыцари без страха и без упрека
что ни день то любовь или базарная склока
а тебе хорошо одной и не одиноко
"Вернись - я всё прощу", - написал король Арагона
но я совсем не помню прости ты кто на
эти несколько лет когда мы видели свет
и полагали что ни жизни ни смерти нет
***
услыхали мухи медовые духи
и довольно с вас рабов безумных в урнах
этих коробок от пастилы или золы
моцартианской беспечностью песни милы
так проходит все проходные комнаты в последней из них
стол и кровать и несколько старых книг
даже свечи-то нет купил потом пистолет
приставил к виску чтобы пуще нагнать тоску
и написать симфонию но мозги
хранят эту тайну не видно внутри ни зги
в комнате с видом во двор-колодец где ходит кот
и мёд по его усам течет и течет
ты знала я тебя не знал от влияний света
ходила по комнате пьяной и неодета
не поняла в общем душу меня поэта
кот ученый вот он любил анекдот перченый
шутку хорошую - мышь вот задушена скушно им
барышня мается май начинается наша красавица
у причастия не была не сметает крошки вот со стола
но безобидна ведь нет за ней никакого зла
и откуда она всё это в себе взяла
над поэтом длань свою хладный рок простер
покупает свинину у бакалейщика филистёр
бакалейщик раскладывает свои карты таро
платье невесты будет как мир старо
но белоснежно не преследуй выгоды никакой
и снизойдет на город где ты покой
она махнула ему холодной рукой
где-то на вече созывал гудок заводской
***
чтобы посмотреть чем ты делишься со своими друзьями
даже если они тебя и не просили сами
я добавляю тебя и значит счастье не за горами
фотографии гор и восходов прекрасных всё ясно
мотивирующие цитаты ну как же могла ты
любить людей когда-то как саму себя не любила
клясться ему что разлучит вас только могила
читать чей сегодня дом полиция оцепила
а он считал твои бесконечные лайки
читал твои стихи да из жизни байки
хватит страдать подруга к ученью глухо
ухо вселенной где вам не любить друг друга
не целовать не обнимать любовь не скрывать
только и ждать когда всё начнется опять
по второму кругу когда вы ехали с юга
в Москву где мороз крепчал завывала вьюга
в разные стороны глядели чай разносили
ты читала Достоевского он "Или-или"
не смотри на меня когда уйдем мы с перрона
где всякое прикосновение незаконно
друзья говорят ты поправилась загорела
а сердце разбито так это такое дело
другое дело совсем нужно пить умело
умеренно кровь бурлит в чайном стакане
по вагону ходят коробейники и цыгане
ты застыла словно Юдифь та в дубовой раме
самая волнующая картина детства первая феминистка
соорудила мышке дом из картофельного очистка
по Волге гуляет купец молодой или по Дону
о молоке нельзя судить по его бидону
не делись со мной жизнью своей мне это не нужно
будет в Москве какой-нибудь город южный
выбрали пальмой чахлою королеву
выбрали песни текст допиши к припеву
***
что София писала помимо доносов и вбросов
пропускала все строчные буквы и знаки вопросов
кто там что у пруда говорил о советском без жажды
обманули тебя и заставили строить однажды
лучший мир пить кефир жирность столько процентов и столько
из второго окна всё звучала австрийская полька
у нее на плече не рука лишь обломок протеза
приняла сгоряча но она не святая Тереза
что с ним делать теперь отпустить пусть идет на четыре
станет пусто легко обезжиренно снова в квартире
и шарманщик под окнами будет вертеть свою ручку
не суди свысока кто полюбит тебя самоучку
твоя самость велит тебе строить и жить как придется
кипяченую пить и не брать из пустого колодца
посмотрела а там не серпом заплетенные косы
у Софии с трудом не читаются буквы и косы
эти а или у не пойму ничего что напишет
распустила кайму и по краю узор будет вышит
вышивала любя самодельную странную страту
для себя для тебя и для тех что вы были когда-то
что писала она от руки медяки не звенели
неужели я есть и меня заберут в самом деле
из постели пустой проведут по полночному саду
потому что звездой-берестой укрываться не надо
***
королева как по Красной пл. да по эшафоту
кто-то должен вместо тебя твою выполнять работу
умирать каждый раз вместо тебя и твою субботу
чтить вместо тебя тоже родился кто-то
подрядился неплохо да обои тут всё в цветочек
на проверке зрения в правом глазу столько красных точек
я тебе скажу да ты проиграл дружочек
мальчик кровавый чужой осиянный славой
Черное море вскипело под Балаклавой
со своим самоваром и на всех одною управой
ты не можешь для всего оказаться правой
королева по Красной площади как по молу
опустила штопаный подол или очи долу
человек с ружьем полчаса поискал крамолу
дети тянулись к пирожному скарлатина
время тянулось невыносимо длинно
внутри человеческой души и мясного ряда
эти морские голыши соединять не надо
в тропическом ливне укутан старой маминой шубой
искал бабочку Нут реальность казалась грубой
где-то вестей ждала Мария-Антуанетта
письма не жгла дотла и Мариво до рассвета
не читала конечно же правда зачем ей это
познание множит скорбь о любви познанье тем паче
всё обернуться могло понимаешь ли тут иначе
мокрые медяки подобранные со сдачи
прятала под подушкой пока не пришли за нею
я смыслы больше не произвожу я совсем старею
туда где большая вода отведите меня скорее
тому кого брала в мужья больше не думать о брадобрее
лучше бы я осталась одна так вот в декабре я
купила подарки средней прожарки южного змея
отдала ему пусть вернет в тот город не грея
эту землю больше ступила на красный камень большой
во второе пришествие веруя всей душой
после третьего звонка голова скатилась по трапу
сосед в наушниках плакал под Френка Заппу
нет я так не хочу я еще раз увижу папу
сказала два слова на языке не ведомом массам
когда бы в раю еще торговали квасом
от невесомости язык онемел под языком
подразумевается орган речи пишешь тайком
что сказать не смела пока твое трепыхалось тело
между минусом и плюсом и щека теплела
***
добавьте меня в закрытую группу "Я не люблю искусство"
после "Черного квадрата" нельзя рисовать картины
после Освенцима нельзя тушить на пару капусту
говорить на отвлеченные темы прощаться длинно
чтобы не увидеться никогда город с плохой погодой
и с арестантской ротой в Косом Капонире
тренировалась перед окном чтобы походкой гордой
чтобы линия горизонта разрыва шире
добавьте меня в группу где любители всех групп
собираются ночью и пьют мате из калебаса
за монитором разлив на клавиатуру суп
в нужную букву ты не попав ни разу
внимаешь рассказу о том как прошел их день
за тридевять земель ходили за три моря
отписаться от их рассылки признайся лень
и копируют статусы молча друг другу вторя
***
на Андреевском спуске когда-то жили этруски
говорить пытались по-русски магниты чашки
атрибуты национальной мифологии узки
в кости белокуры прятали в спальне тяжки
грехи проходной от царицы одной венок полевой и кость
почему ей в любви и согласии не жилось
с самою собой ходили гурьбой сожгли супермаркет
кто за нее теперь сто золотых заплатит
и то не хватит царица уснула в пещере
каждому по способностям и по вере
перед зеркалом твердит "Господа, вы звери"
откусила от яблока яблоко падает водопровод
наполнится известью и расточит вот-вот
врата свои тот но там никто не живет
покинул царицу ушел воевать к южной границе
чего ни сделают только бы не жениться
была бы она тоже вольная птица
но женского полу судьба эпистолу сочинять
пока законодатели не отменили "ять"
тому кто ее не прочтет никогда потому что память
нельзя отредактировать и поправить
если мы не в фильме про виртуальное мы
определенно не в фильме иначе бы реки тьмы
объяли тебя не спасла бы страна и семья
и другие разные скрепы и якоря
вполсилы любила скормила пираньям в пруду
а правда нет а что будет если найду
человечество ест пустырник и лебеду
в первом своем рождественском негоду
***
я всегда была слаба в формулировках
ситуаций столько выдалось неловких
из-за этого непонятой осталась
речь и речи той такая малость
что пора бы пренебречь величиной
кровь и выморочной будет и дурной
и тебе совсем уж неродной
что-то там бежит в тебе по венам
начинай считать по переменной
чет и нечет но ничто тебя не лечит
не убило если значит нечет
сорок сороков тебе и плошку
если жив то значит понарошку
получил "Букварь" и пропись мёдом
"я была тогда с моим народом"
а когда бывали здесь года другие
чтобы не спаси и сохрани и
все печали утоли и те что мимо
чтобы ты печалью не томима
чтобы вся печаль осталась где-то
на твоем столе в порядке бреда
между папками "Коты" и "Фотки"
коротит напевами проводки
***
на западе от Китая спросят кто ты такая
земную жизнь до середины не коротая
пройтись по уссурийской тайге в золотой серьге
копченую куру прятать в мокрой фольге
за Полярным кругом налюбоваться друг другом
сначала откажет ум ну а после слухом
пренебречь ваш корабль обречен на течь
заговорен от пуль но это картечь
на западе от Китая жила есть золотая
в свой жестокий романс подробности не вплетая
можно дойти до самой сути во всём прием
оказан тебе такой спасибо не пьем
новый закон придумал бродяга Ом
чтобы сбить полицию с толку как бы прилег под ёлку
ваша гипотеза основана ни на чем палачом
из института вышел ангел был за плечом
но куда-то потом исчез потому что повсюду лес
на землю капал дождь из пустых небес
и подумал пять лет просидел над законом Ома
а теперь твоя плоть горька и душа невесома
совесть сурка и сонливость его простому
объяснению верить нельзя мира сего князья
твои сотрудники в офисе на фейсбуке друзья
окружили кольцом в утробе урчит утробно
гамбургер зверю какому страна подобна
чтоб проглотить Иону вместе с китом котом
и со всеми кто на ум приходит потом
несите в родную сторонушку всё серебро и злато
черная ночь звезда упадет куда-то
во поле где береза светится косо
склоняется над землею как знак вопроса
***
поэт не обязан быть хорошим пользователем Интернета
ловить на мормышку ну лето и что что лето
Клэр пригласила за город где есть малина
не всё ли равно куда идти всё оно едино
поэт не обязан с мешком заплечным идти за речью
она говорит не иди за мной покалечу
и давно ты знаешь речь свою человечью
ловись большая и маленькая с плотвою
буду я говорить она хоть была живою
а ты висишь на осине вниз головою
если ты нужна то я ничего не стою
Клэр варенье варит бор шелестит листвою
поэт не обязан быть а если уж есть то что уж
зря ты обеды здесь на двоих готовишь
перемываешь кости чужим и присным
на материнской плате навек зависну
Клэр отворила окна рассвет прозрачен
короток век такой уж тебе назначен
ворохи писем написанных между делом
ты ничего не успел мы-то видим в целом
Клэр прекрасна сама собою сама в себе
черная мушка обманная на губе
просторы зеленые Летнего сада площадь
чему-то равна и в Неве ли белье полощет
красной рукою мозолистой трогая пену
если ты есть то куда я себя теперь дену
вы получили сообщение от пользователя который
был бы вам не укоризною так опорой
Клэр вспоминает о детстве своем тягуче
и достает сигареты из сумки Gucci



***
никто не постит тебе мотивирующие цитаты
как ни крути а в общем совсем одна ты
рабским трудом взращена кукурузы семя
в теплой земле и стучит дождь китайский в темя
никто не постит пушистых котиков и собачек
а был ли мальчик который тот самый мальчик
дальше можно не продолжать все знают по тексту
где интонировать голосом будет к месту
вот он из проруби там где тебя крестили
вытащит окуня рыбу другую или
нет и не водятся от инородца чтобы
пользы какой но вокруг лишь одни сугробы
никто не пишет пойдем гулять на Фонтанку
там не разбой то какую любовь и пьянку
жалко тебе это мятое время что ли
вот не умеешь просто любить до боли
никто не пишет не пишет ты не читая
закрываешь всё нужна простота святая
чтобы сжечь кого-то дотла чтобы до кости
чтобы потом прочитать "Приходите в гости"
***
я люблю тех кто не любит меня корм не в коня
ивушка-ива черную трость клоня
над водой поговорила бы ты со мной
бедного Йорика питбультерьер самоедский мой
с детской душой наливной яблоко значит
что гости устали еще не приехав с дачи
кто любит меня тех не люблю совсем я
несчастные счастливы самые разные семьи
яблоко это конечно прости не съем и
в тексте моем попадаются знай длинноты
никому здесь не интересно любимый кто ты
как твое имя имя твое расплата
необходимостью вечно бежать куда-то
тех кто любит меня кто не любит всех остальных
вперед пропускаю город приморский тих
выходит корабль с чумой из одесского порта
это звучало бы невероятно гордо
но невозможно так говорить об этом
и оставаться двенадцать пробьет поэтом
тыква падет под ноги твои разобьется
пей да пей на всех одного колодца
***
вот и была одна карьеристка стерва
если стихи то как же стихи без нерва
в Питер уеду стану служить на почте
бедность и глад послушайте не пророчьте
Сфинксу в глаза посмотреть и чего же боле
спички распроданы и не осталось соли
в полночь выходит срывает с прохожих шляпы
ты здесь могла бы жить да везде могла бы
если свезет не выключат свет в тумане
яром туман выходят потом цыгане
песню заводят и сказ говорят ни разу
с текста не сбившись в китайскую спички вазу
молча кладешь кладовщик не приедет Вова
песня твоя вот видишь ли не готова
из малахитовой хитрой избушки в темя
будет другая земля и другое время
с теми которым нужна ты такой как прежде
в мыслях опрятна в желаниях и в одежде
вот и была одна и вторая ты же
Сфинкс уменьшается не становясь нам ближе
***
громокипящий кубок десяток юбок
сердце купила свое механизм так хрупок
сердце купила ручку крутила ручка слетела
и оправдали тебя не душа так тело
робость последняя и прямота чужая
пальцем ведешь по строке ничего не зная
взгляды что женщины прячут потом бросая
ходишь по Черному морю прости босая
кто-то ведет тебя в этой ночи до пирса
тот кто хотел тот видите не явился
кто не хотел и мог бы рисунок тушью
целостность всей композиции не нарушь я
вот и летит на небо ошметок блузы
и на Днепровской ГЭС открывают шлюзы
море священное тихий Байкал с тобою
сил водяного столба всё равно не стою
море изнанкою вверх изнутри на вырост
съеден твой мех и сердце конечно выест

***
если не вижу стимула я получить свой бонус
поезд идет в никуда ты мстишь себе он приехал
как же в такие края мимо холода занесло вас
всех остальных просили расценивать как помеху
Киевский вокзал глаза завязал в платке нимбутал
откуда вы столько крови в аптечке взял
на рельсы и шпалы считалки твои разудалы
в соседнем купе поцелуи потом скандалы
женщина в белом пришла из астрала остра на обложке
соль осетра и велел тебе кланяться в ножки
каждой сережки на пыльный асфальт из коробки
сопки Манчжурии это какие-то сопки
вместе искали шпиона рассаду копали
ты не достоин себя я достойна едва ли
Киевский станет вокзал между нами вокзалом
вот на снегу разыскал на снегу нежно-талом

***
скажи об этом Уильяму где страховка на машину подвину
ее куда-нибудь с утра отправляться в путь
никак не можешь уснуть арбузы по два пятьдесят сайты висят
не можешь запостить новые статусы новых котят
скажи это Уильяму сколько миль ему на новой машине
не любил муравьев на малине сказки буддиста Винни
пухом ему усыпана вся поляна
никогда не умел просыпаться рано
Уильям стреляет в муляж у Вильгельма Телля
выдалась чтобы на пляж поехать неделя
нежится на Лазурном тайком подбирается к урнам
слушает разговоры о литературном
***
на Lux FM Слава из "Не-Ангелов", +26.
хочется холода, холод ведь где-то есть.
на полюсе восприятия бытия помимо "Радио Lux"
счастливое детство, и только малины вкус,
унесенной тобой из муравьиного дома.
некому спрашивать пароль, допытаться, кто мы.
скрашивать книгой из серии "Школьная библиотека"
отсутствие вектора и дыхания человека
в радиусе, растет только гладиолус.
в экую даль любопытствие занесло вас.
не спрашивай, что ты сделал для отчизны своей-
новая мельница, воду скорее лей.
***
"слишком огромны пространства, над которыми длань простер
император", - француз говорит, и падает жмых в костер.
все полагают, что раз француз, то на язык остёр.
жмеринский поезд тут стоит три минуты.
вот нарядился во фрак с искрой, фу ты - ну ты.
а мы плохо одеты, плохо обуты.
"слишком огромна земля, но нет в ней порядка, -
говорит француз. - вот холодный душ, физзарядка
могли бы помочь, но что-то я на ночь глядя
разбурчался, как честных правил старинный дядя".
вот Николай прислал пролетку и гренадера.
порознь, конечно, но царству нужна опора.
я напишу вам из этого края скоро.
жмеринский поезд стоит еще три минуты.
гимназист читает у Соловьева "причины смуты".
вокруг картонные штольни, мусора груды.
дама с картонкой лечится от простуды
коньяком. болонка тянется поводком
туда, где человек, который ей так знаком,
завязывает красный проводок синим проводком
***
ела конфеты завидовала героям "Циников" отрывала ценники
на брендовых вещах скажем так что бренд это клеймо
знала из лекции но как применить это знание в повседневной жизни
человечества еще не придумала конфеты закончились
кто из нас лучше всех несчастнее всех из просторечья
берет самые точные слова для обозначения скрытых эмоций
выберите что-то одно а) б) в)
нет здесь больше места чтобы искать долго
ела конфеты завидовала героям они точно успели
стать кем-то другим а мы еще под вопросом
отрывала ценники с нераскрытых коробок
на одной колобок нарисован рядом изба
цветик-семицветик какой-нибудь соразмерно пейзажу
***
где-то вконтакте должны быть some special events
чтобы тебя полюбили уже наконец
ты молодец прожила всю "Москву-Петушки"
чтобы писать немудрящие эти стишки
про Храпуново и Есино эта глава
на девяностой странице сложили слова
пивом облили страницу как пианисты
пили смеялись но в общем теперь окстись ты
дао которое может быть выражено словами
не говорит ни о чем ты же знаешь с нами
двести полос удобным форматом и тара
темных аллей серебро из ночного кошмара
так если Бунин покончила бы с собою
хотя пианист с напомаженной бородою
играет восемь легчайших пьес на пяти нотах
каждой душе когда-нибудь нужен отдых
она сидела в четвертом ряду пульс замирая
в селедку завернут бился и та другая
***
высшая мудрость в том чтобы не бунтовать
ну проснешься кем-то другим проснешься опять
словно не было тебя никогда в этом городе К.
а просто приехал в общем вагоне издалека
сошел на вокзале во ад квартира под ключ твердят
и с серебряной монеты твой государь изъят
в компьютерном клубе просишь подвинуться тех ребят
которые почти нашли сокровище за погляд
здесь тоже берут праведен суд
сколько у тебя осталось этих минут
ваше время истекло мутнеет стекло
платье в тот синий цветочек стало тебе мало
и никакое добро не побеждает зло
сливовое дерево в палисаднике расцвело
высшая мудрость в том чтобы построить дом
общаться во дворе хрущовки с чеширским котом
сначала ты ведущий потом куда-то ведом
а куда тебя приведут узнаешь потом
выбирайся с этих окраин с таким трудом
и заливает пульпа под ворот Сырца
кто-то за волосы тащит тебя молодца
а лучше бы город К. отверткой под ребра вошел
и всё что было в доме выложили на стол
высшая мудрость в том чтобы в парке идти по бревну
ни разу не оступиться ты ведь сумеешь ну
да берите с собой я вам заверну
десять тысяч рублей сейчас на кону
телезритель спрашивает откуда в тебе столько злости
если гадать то чтобы выпали кости
не закрашена до сих пор раскраска с медведем
лето еще впереди мы еще уедем
раскраска пылится фломастер красный засох
если пора приземлиться пусть будет мох
***
прочла все сказки Андерсена в нежном возрасте спросите ли меня
где огниво хранилось и кто превыше ценя
всего спросил: "Що тут робить ось це щеня"
не принимает монету мать сырая земля
я не могу иначе прячу 5 коп. со сдачи
если никто не заметит то ничего не значит
в национальном виде творчества детском плаче
женском безбрежном плаче пожелай мне удачи
Андерсен знал где в этом городе был вокзал
но с остальным текстом не увязал
***
это всё равно что и не был ты здесь город смесь
на картине Брюллова зерном пошел вышел весь
Помпеи держали тебя под пеплом скорее
проданы от бытовой страсти старея
на повороте и как же вы тут живете
я ничего я уеду в Саратов к тете
хотя отродясь никого у меня там любовь к котятам
на день рождения к холоду и заплатам
пересекли экватор мелом твой дом
с тех пор так вдвоем и живем
под каждой березою будет концертный зал
деревообрабатывающий комбинат бы продал
соты породы никто не проверил кто ты
с ярмарки мне привез ярлык корнеплоды
будем лежать как в юности как по были
будто бы мы всю жизнь не того любили
будто бы нам любить здесь кого-то надо
гомеопат оставил немного яда
***
и всю неделю жара о юные девы скажите подружке вашей
что при плюс тридцати в холодильнике с укропом и простоквашей
с укором от окончанья любви такой невозможно скорой
эмульсией и молоком чтоб нежности каждой порой
скажите подружке вашей что не вольно сердце моё отпустить это всё
от одной заискрились в одной колыбели скорбели житье-бытье
определяет температурный режим в твоей голове в халве
лишних калорий много и всю неделю жара "молоко живе"
рекламируют на бигборде ты вышла из дома вроде
это тот дом на проспекте поэта где все вы теперь живете
поэт допустим прятал бы дробь в ящик стола
американка одна недавно дочь родила
охота пуще неволи читайте классику что ли
говорили учителя нерадивой девочке Оле
август пришел наконец на платьице треснул шов
вот и сказке конец если ты слушать готов
и всю неделю жара на "Яндексе" жар как холод
чайную ложку кофе который молот
***
по географии было практически два не получила права
только Алазанская долина где не расти трава
кто просигналит тебе в отсутствие стоп-сигнала
всех пешеходов в этой игре ты переиграла
город похож на нож над городом туча
хотя признай могла быть метафора и получше
на "Чиппльдуке" играет внезапно Шуберт
тот, кто любим, в ответ тебя не полюбит
по географии было допустим пять
мне купили цветной мяч выходи играть
и пешеходы обведенные белым мелом
вдруг оживут в движении неумелом
в книжном продается биография королевы
если бы песни писать удавались припевы
мне бы одни цирк зажигает огни
после экзамена эту шпаргалку верни
***
как на Казанском вокзале узлом связали
за взятие Казани шоколад из медали
медаль то из золота то скажем из стали
а что вы чужие драгметаллы считать не устали
как на Киевском на вокзале из-под груд шаурмы
выглянет "я" и перейдет на "мы"
давно пора расширять границы твоей тюрьмы
как на Киевском на вокзале тебя в ноутбук вписали
к своему днк веревочкой привязали
где заканчивается очередь на Дали
что там виднеется за Колумбом вдали
салопница Мария Матвеевна свой забыла салоп
не возвращаться в блокадное детство чтоб
жили-тужили со времен Интернета
я не могу я всё-таки не одета
с вами гулять в Шато-де-Флер на исходе лета
как на Киевском на вокзале тебя не искали
медная свадьба уже у агента Скалли
истины нет там закрылся буфет
где поэт сочинил для тебя триолет
как на Киевском на вокзале в салки играли
ваши документы вам подойдут едва ли
современных девушек не продают в серали
для главной роли вас так долго искали
для роли соли которая всех дороже
потому что нет истории нет но всё же
***
для храмовых праздников хвалил бы тебя сильнее -
делать нужно что-то, одежду носить из льна.
любовь сильна как привычка завидовать Саломее,
не выглядела так в зеркалах со сна.
она смотрела в блюдо, которое блюдо,
на котором кровавой краски остался след.
нет, это острое заказывать я не буду -
чего-нибудь помягче на кухне нет?
вот записалась в танцкласс и учила румбу,
конечно одна, а с кем же еще, мой друг.
со сна врезалась горячечным лбом в городскую тумбу,
в центре Музейного переулка возникшую вдруг.
а Саломея - ну что там той Саломее.
знай танцует, пластика, все дела.
а ты горда - со сцены меня скорее
пустите куда-нибудь. крошки сметающим со стола
бывает грустно. да всем тут бывает грустно -
умеющим притворяться, в общем, хвала.
под нижнее веко ты подкладывай лист капустный,
пока резеда под окошком не расцвела.
***
Google разработали приложение для котов
пионеры заучили "Всегда готов"
к труду и обороне во поле кони
кто рано встает не достанется соне
коты изучают лапой разблокировку экрана
думать сейчас о будущем как-то рано
слова не схоронить всё равно пролезут
сколько твоя душа не узнаешь весит
Google любит кота всё для кота
была бы жизнь твоя невозможно проста
но государство это не я и совсем не знал ты
как мастера собирали кусочки смальты
не хватило света кот вышел вон
кто не любил тот будет в тебя влюблен
Google разработали приложение для котов
нет ничего под луной интерфейс бы нов
Ной настроил для тебя таких удобных плотов
а на что ты ради загара готов
я сяду на поезд и поеду в Москву
чтобы написать "я в Москве, et vous?"
я хочу видеть зеленой эту траву
пока на бульваре с мороженщицей живу
потом покурим кальян будет кот-воркот
дергать мышку топить твой вражеский плот
***
Бекки Шарп открыла форточку слишком стар полый шар
по всем стандартам ВОЗа Темза пенится косо
алым цветет водной артерии роза
из нашего союза выпьет солнце медуза
а ты такая клуша заводится кто-то в груше
гусеница-бабочка-котелок варит и варит
общественный сад киоском и ватой занят
залит луной такой общественный строй
мешает в полной мере не стать собой
Ле-Корбюзье строит дом на сосне
прилагательные спрягаю теперь во сне
если это не сон во сне они не узнают все
Бекки Шарп у торговки спросит где здесь зеркальный карп
на первую полосу сход лавины Швейцарских Альп
наложил отпечаток я вышла в мир без перчаток
совсем никем не узнан мой крем так сладок
вишневый пирог остаться целым не мог
и выйти из Темзы сухой никто тебе не помог
на правом берегу продается сочный хот-дог
на левом берегу к булке потом присох
последней присухой я пойду к тебе в дом прислугой
нет у меня за душой хорошего слуха
когда на улицах Лондиниума чисто и сухо
и продаются брелки со светом Святого Духа
***
если бы Виланд жил на необитаемом острове человек островной культуры
выменивал на рынке за спирт ослиные шкуры
ибо не пьет скажем вам наперед
покою любовь к истории не дает
но всё-таки Виланд делает ложный вывод
что поэтом можно не быть и на шкуре вы вот
гадали пока не раздали за взятье медали
этой фортеции книги в обеденном зале
Виланд опять дожил до юбилея
если по карточке судить совсем не старея
с навигатором ходил расступись Рассея
рассказывал показывал Гидрометцентр своего ротозея
любит страна хоть эта любовь странна
нет у нее ни края теперь ни дна
от крови своей жива кровью пьяна
с этого острова некуда деться а делся бы он как жил
на самой дальней заставе виночерпием не служил
жизни не видел истинной не такой что кажут в кино
хотя какая на самом деле нам всё равно
на другом краю острова кислого нельзя есть и острого
дева живет в мотеле мира нового пестрого
недосмотрели неужели живой я на самом деле
неужели все качели от меня улетели
выучил испанский за три недели
с опустевшего корабля не сошел в Марселе
***
в микроволновке "Русский повар" прятал топор
Родион Раскольников соседи лгут до сих пор
что съедут к лету лето прошло и осень прошла
нарисовал на двери им нет не со зла
то что нарисовал налево пойдешь вокзал
архитектор на Р. какой-нибудь тоже сдал
всю столицу в которой тебе довелось родиться
в теремах о двух головах родила царица
то ли сына а то ли дочь поглядеть невмочь
на кого эти головы глядят на тебя точь-в-точь
достал топор нагретый до температуры магмы
закопал под столбом музейные эти драхмы
стеклышком зеленым накрыл и камушком сверху
по приказу Петра построили эти верфи
говорит крашеная блондинка детство в блокаду
что там понимают в искусстве вот это стадо
Родион Раскольников почти протопоп Аввакум
а вот эту столешницу лучше покройте лаком
вот последний кусок он будет особо лаком
красная струйка стекает на белый локон
бабочка газа под постоянным током
не замечен ли был в обращении ты жестоком
с домашнею живностью это от слова "жив"
вышел на клетку лестницы не закрыв
двери входные и кто-то скребется в душу
станут соседей шаги тяжелей но глуше
прости меня царица морская древо не отпуская
из туеска я где Невский и где Тверская
достаю белый гриб и кладу на поребрик для всех
мимо прошел император на треуголке снег
***
А. Толстой едет из Тотьмы с новым фонтаном,
допивает коньяк и пишет в раздрае пьяном:
строгий юноша юбку надел на голову деве
говорит что гуляет до Нащокинского не с теми
дева эта у скорой помощи есть карета
хороша же нового времени вот примета
если был за рулем то только велосипеда
А. Толстой допивает коньяк и зовет Наташу
ум и честь и совесть и половину нашу
отдадут государству поселят там ортопеда
ведь должна оставаться свободная зона где-то
где ты пьешь до утра Наташа одна за прялкой
ни налить молока ни влюбиться в попытке жалкой
А. Толстой едет из Зеленограда
в одной руке молоток а в другой рассада
сбежать из двора где места законного брака
почем ваша черешня почем салака
кто-то стучит в окно где темно однако
Наташа расходует слишком много монет государя
профиль блестит во тьме никого не старя
падает в щель догадалась потом где решка
на полпути в подземную шахту спешка
первый орешек разобьет еще два орешка
А. Толстой следит за полной луной
Наташа худеет видимо глаз дурной
Черное море идет на нее стеной
обволакивает со всех сторон обнимает пеной
оставляет в неопределенности непременной
между двух огней маяк ее тело с ней
а раз так то всё должно быть еще ясней
не доработала несколько трудодней
А. Толстой находит в сейфе ключ золотой
и очаг нарисованный за газовою плитой
***
ты узнаешь новости по хештэгам.
то, что послезавтра будет пользоваться успехом,
уже сегодня должно лежать в твоей папке "Тренды".
нет, горгонзолу с паприкой больше не ем, ты
придешь в здание с органической травой. "Есть кто живой?" -
спросишь, кто остался на передовой
строить счастливую ферму из кубиков с пазом,
и не решился решить все проблемы разом,
разрушить здание в стиле "тетрис", построенное рабами.
не может быть, что эти люди придут за нами -
ведь мы креативней и вообще красивей.
на цокольном этаже свое гнездышко свей,
поставь крутящееся кресло и стол из "Икеи",
позавчерашний день настигнет еще быстрее.
спи в мышином пальто и в маминых рукавицах -
не напишет никто, бывает же, что приснится.
наобещала гор золотых провидица Жанна.
под окном, которое на восток, хихикают пьяно.
вот приходит письмо из ихнего стана -
ты унаследовал миллион. нет, это всё ложь, я лузер.
пойду полистаю альбом, выпью свой смузи.
посчитаю до ста, чтобы уснуть на час.
кто-то делает новости, перебивая нас.
***
на каникулах читала серию "Альтернатива"
кто-то умел обложки там рисовать красиво
на одной обложке джанки да леди Годива
ела гречневую кашу без масла огнеопасна
твоя страна но всё-таки так прекрасна
так невозможно всевозможно прекрасна
от машины Джона откололи кусок взрывчатки
кто такой этот Джон мороз надевай перчатки
никого не видела ты с Нового года
и полагаешь вот наконец это свобода
раз в несколько дней кто-то стучится в аську
говорит: "Что ты киснешь - в онлайн вылазь-ка"
через несколько лет кто-то мигает в скайпе
о скандалах в литературе вот например о Карпе
хочет поговорить но нет у тебя микрофона
где бы ты ни жила а всё это незаконно
тычешься по углам выключатель ищешь по стенам
если там будет ток пусть будет он переменным
где-то включается свет если провод не перерезан
если провода нет ограничимся интересом
***
студии никогда не выпускают этот инструмент из рук,
усиливая key-visual с помощью цветовых пятен.
ты представляешь, как будет смотреться твой праздничный лук
в зеркале туалета клуба. ответ понятен.
щедрых полос или целых заливных полей -
да, упаковочная мимикрия по-прежнему эффективна.
из городского парка вернулась до лифта с ней,
поднялась на девятый этаж, из зеркала смотрит, жил на
этой земле человек, мог отложить хот-дог,
набрать твой номер, послушать песню из чарта
вместо короткого гудка, но любить не мог,
слишком тесна одна колыбель и парта
была для вас. обертка будет слепой,
вовсе заменит собой этикетку, спадая.
нет, грустных песен, красавица, мне не пой.
хворост сухой, одна простота святая.
***
скажи, что читала "Луну и грош" - и не соврешь
мистер Ложка никого не любит - он тоже хорош
научилась владеть ножом, потом - мастихином
что там еще у тебя в перечне длинном
научилась использовать для пылесоса насадки
разгадывать в рубрике "На досуге" загадки
сколько яблок было у царя и сколько лягушек
с логотипом известной фирмы керамических кружек
можно предположить, что на кружке случайно Apple
а в этом вот переулке, признайся, ты тоже не был
там стоит чайный домик, в котором чая сорта
самые разные и в окошке светло до утра
тянется черная рука издалека
к нашему светлому детству, и капает с потолка
скажи, что читала "Луну и грош" и герой похож
а другим и не смешно - ну что ж
мистер Ложка никого не любит, говорит: "На место положь-ка"
когда пытается достать за буфетом кошка


***
на Арбате соки-воды-сушки тележки катят babushki
где же няни твои от керамической кружки
ценники пять нулей пуля катится злей
по земле на которую воду из кружки лей
дай мне напиться сейчас молодца нашли у первой заставы
не вспомнят их имена никакой не заслужат славы
кто кругами ходил по доске те будут и правы
соки-воды-сушки а что же ты без подружки
вывеска "реставрация" это просто подушки
перья гусиные топи густые осиные
в рассеянии в послании на здании где закладка Chrome
куда б ни пришли всюду перо и дом
даже английский лорд не был желчен и хром
а ты рифмуешь внутри "садик-содом"
и совесть мучает слегка поэта-малька
выливается ржавью из крана в море строка
страна каждый день пьяна весела задорна
аще есть у тебя дар проращивать должен зерна
поливать песок ходить серой мышью бесполой
ходить вокруг да около и за школой
тайно курить чехвостить и в хвост и в гриву
мир так заточен и верила только Стиву
из всех персонажей романа в красной обложке
осень придет тебе привезет сапожки
начнется исход из подъезда под горку где снег
в будущем есть эта белая взвесь не у всех
на Арбате находишь пуговицу в салате
подаешь ее шарманщику Христа ради
***
вконтакте рекламируют страницу "Неоновые бусины"
фурнитуру для создания бижутерии грусть они
навевают на тебя открыла вконтакте зря
над панельным домом встает печная заря
ты ведь не будешь делать бижутерию из неона
щелкаешь на страницы читаешь сонно
"Любите The Doors? - Купите футболку"
но не любишь спортивный стиль так что в общем толку
и The Doors тоже не любишь лучше признаться
да и откуда любви в твоем сердце взяться
когда же пришлет полезную вакансию сайт Superjob
чтобы поменьше трудиться с деньгами чтоб
по Интернет-магазинам всю ночь блуждать
класть футболки в корзину опустошать опять
да и пускай на футболке будет The Doors
ты предположим уже до нее дорос
***
Хуанита гадает на червонного короля
в двадцать восемь непросто всё начинать с нуля
если верить королю они встретятся у фонтана
это привычное место встреч героев романа
Хуанита теряет чуткость пальцев годы не те
не может дать точный прогноз во всей полноте
новая фильма идет под вывескою Pathe
гаучо щелкают семечки в темноте
щелкают затворами огнестрельного их не ждали
нет Хуанита не врет и соврет едва ли
когда на нее разворот затвором нацелен
человек может быть счастлив если он целен
лишь а иначе терзания чувств и плоти
вряд ли вы с ним до заутрени доживете
юнец переедет на украденном автомобиле
так словно вы никогда в этом городе и не жили
да в двадцать восемь нелегко всё начинать сначала
объяснять что ты по нему капли пила скучала
Богородице носила свежие фрукты
в центре города истины нет а потом мне друг ты
в разные стороны смотреть до Второго спаса
в пищу употреблять бобовые-мясо
***
только выучилась на машинистку - началась чистка.
соседки шептали: "Комусь вона в горлі кістка".
те, которые меня предадут - они уже близко.
нас возвышающий обман - в салате редиска
по семь пятьдесят, через десять тебя простят,
может быть - даже примут нянечкой в детский сад,
а на ком какие дела сегодня висят,
одному Верховному существу ведомо, ад
в первом чтении будет принят, требуют здесь не читки,
на Фудзияме остается панцирь улитки.
что ты здесь небо коптишь, перехожий калика.
мыслящий этот камыш - тоже улика.
только выучилась на машинистку девушка Лера.
утро туманное на Воробьевых серо.
серость мечтала искоренить и злобу,
выехать если куда-то - пускай в Европу.
но это потом в лесу ориентир - это мох,
чтоб никуда от него ты уйти не смог.
волосы с проседью и на футболке Масяня.
если в лесу иголка, пальцы вам раня,
тоже выполняет просто свою работу.
братья лесные твои арестантскую роту
распустили. Бодров спрашивает о силе.
обмели помелом и снегом обмыли,
по своему подобию раскроили.
руки тянула из мглы, скажи вот, не ты ли.
утро туманное, лебедь белая спит на вилле
в супнице из императорского фарфора.
я обниму тебя невозможно скоро.
***
масон Лагорио едет из Королевства обеих Сицилий,
Айвазовский рисует море в ему не свойственном стиле.
жил бы на чердаке - его бы плохо кормили,
уже несколько лет лежал бы в могиле,
а так познакомился с сыном консула-генуэзца,
живопись никогда не сможет приесться.
застыла под окном фигура морская.
никого в эту дверь не впуская - не выпуская,
масон Лагорио недоволен интенцией сына,
кому отойдет теперь Сицилии половина,
кому отольются белочки слёзки. эти березки,
все эти Снегурочки и Морозки.
фрегат "Грозящий" на самом деле ненастоящий,
в социальной рекламе просят "Звоните чаще
своим родителям - они ведь вас ничем не обидели,
проверяли со свечой, хорошо вы спите ли".
получил золотую медаль за окрестности Выборга,
скрипела ночью нога по паркету липово.
попросили стать лицом модного дома.
принимали такого, как есть, по цене лома.
Феодосия весной уже не пустынна.
на стене другой Сицилии половина.
***
карету мне карету сказал Чаадаев распарив
пакетик заварки в Центральном парке у арки
карета не едет этот мужчина бредит
говорит полисмен никто ему не ответит
со своей родной стороны приходят люди пьяны
самодержавию и народности не верны
Туполев конструирует самолет улететь отсюда
думает что он найденыш какой приблуда
и плоть не прижилась не случилось чуда
Чаадаев лежит на траве от солнца растаяв
растекается водица продавщица несет расстегаев
еще не видно солнце из-за нее
где моё дорогое пенсне отдайте моё
говорит философ кто-то приносит посох
ничего всё равно завалят на сложных вопросах
источник знания в голове безнадежно высох
Мари любила городских непременно лысых
а он был такого приятного мнения об актрисах
в Центральном парке расстегаи да с пылу жарки
нужно было больше гулять собирать вот марки
эти актрисы да там одни перестарки
Мари говорит дорогой какие гулянки
только вишневый сироп советует агитпроп
солнце воздух и вода и движенье чтоб
твой древний народ вышел из китовых утроб
теперь толчется смакует слухи из магазина
приближается к городу такая огромная льдина
Зина шепчет я еще успею родить тебе сына
он вырастет вернется туда где ты им построил трирему
докажет какую-нибудь манихейскую теорему
вот строительные леса мясо страуса эму
тоже ничего так на вкус а искусство искус
мы голодали и не вините вы нас
карету мне карету и знак переноса
на следующей странице криво и косо
***
вот повод для дискуссии забирай свою Русь и
иди далеко пей свое клико забудь молоко
манную кашу старую няню Глашу
неуменье любить этот дискурс наивность нашу
не спрашивай какая на наружном температура
выпала честь родиться здесь в общем сдуру
лешим осины пилить не любить соседа
но так и быть куда же я не уеду
Санта-Барбара тепла-холода подступают к горлу
к стенке тебя орда с бородой приперла
жить не по лжи пытался питаться хлебом
крепится небо хвала тем духовным скрепам
академик Палладин приделал тут перекладин
лесенок турников окреп он и был таков
здесь нужно быть ловчее без дураков
академик Палладин сказали им был всеяден
молотый перец ел и в быту неприятен
когда неприятель ворвался в город и площадь заполонил
центральную возле ГУМа плескался Нил
для крокодильей кожи продай меня подороже
не со своей страной в ногу ходить негоже
ты меня полюбил я скажу и что же
на кого из них изображенье мое похоже
на героинь каких книг ты прошел ничтоже
от Ордынки где льдинки падали с мокрых крыш
а теперь не думаешь ни о чем и спокойно спишь
и снится тебе гладь которая тишь
которая одна оправданье лишь
***
в азиатское Выхино и в черно-белое Строгино
по навигатору двигаться в общем-то всё равно
куда от киоска до пьяного Босха в углу всегда
вы живете здесь что ли никто не ответит "да"
и за 86-й трепыхнется пять раз "Бурда"
на ветру все черты случайные не сотру
не волнуйся цыганка оставит твое колечко
далеко отсюда пока что Черная речка
в азиатское Выхино великолепного века
вернулся живой за пивом послал абрека
ограничимся кровной местью и будем вместе
всё свое приданое вы во дворе повесьте
вот и тема раздора начнется новая серия скоро
из твоего гарема между рекламой "Ленора"
и восторгами клиентов какого-то банка
сердце несет в майонезной баночке Данко
светится сердце в тумане путь освещает
где нужный подъезд конечно никто не знает
вот и пришла нам пора расставаться еще не рожденным
и причащаться только крепленым неохлажденным
солнцем из дома напротив ты будешь согрета
не пропусти как всегда до сих пор это лето
упадет с балкона вазон упадет комета
на исходе рапсодии Брамса вернется к нам чувство долга
мы говорили по душам но зато недолго
ты купил велосипед хромированная сталь
я могла бы любить но мне никого не жаль
в азиатское Выхино и черно-белое Строгино
курьер доставил с оплатой на месте руно
ты повесишь его на стену а куда же еще я дену
при умыкании в него заворачивали Елену
уехала ночью с гусаром или помещиком старым
а сейчас такой упаковки никому не нужно и даром
на фоне его фотографируешься айфоном
имеешь право распорядиться своим выходным законным
греки стибрили Елену на вазе профиль нарисовали
ты сигналишь клаксоном я выйду к тебе едва ли
***
ну а то, что грустишь не с теми - это уже не по теме.
демонстрируют по Гринвичу вручение премий "Эмми".
раздел языкознания, трактующий о морфеме,
перечеркнут красным. в Нью-Йорке запах махорки.
на обочинах трассы лежат арбузные корки.
это сойка редчайший вид, ничего не болит,
на белой разделительной молча она лежит,
как одетая маха, и не сделать крылу ни взмаха,
на груди разорвана красным сукном рубаха.
мертвые сраму не имут и не ведают страха.
колесо катится мимо, терпит бумага.
***
вакансия агента по пробиванию билетов лайков "Челентано"
хотели чего-то такого да мы забывали рано
отмечали "Поле чудес" в телепрограмме
тихие страны где не стреляют не жгут напалмом
неспешно ведут разговоры о самом главном
на пляже зонтик не вытащив из коктейля
читая кожу твою по системе Брейля
мне всё равно что там под слоем загара
речи лишили бы лучше меня говоренья дара
даром дается всё то что подслушал в эфире
солнце в зените изжарит тебя тут в четыре
словно скучать арендован топчан твой и bicycle
словно судьба стоит скуки смешения красок
из экзотических стран мне привез привозное
красное это вино не оставит в покое
тело тебя и до судного дня будем вместе
разве любя он бы не был тут предан без лести
огненной жадности пляжа курортного Крыма
ты проплываешь в тоске восхитительной мимо
пыль золотую смывает как мим после смены
и проступают умытые ветошью вены
там где была ты в своем златотканом наряде
в городе К. разделяла бы heart and body

***
мои первые Maverick настоящий индиго
из моей судьбы получилась бы нехилая книга
здесь не должно быть посторонних шумов говорите тихо
библиотечная пыль въедается в поры
в путеводителе красным заправки соборы
незагоревшая ключица одноклассницы Доры
теперь у нее собака кредит и внуки
никто отсюда тебя не заберет на поруки
девочка лет двадцати такая как ты глупышка
падает звонко на пол бутылочки крышка
пускай укажет на тебя что бы ты ни делал
по этой частности нельзя нам судить о целом
библиотечная пыль оседает на кружке
о романе Тургенева с певицей судачат старушки
старорежимной наколкой твой мир потрясая
так и вернулась бы в эту теплицу босая
спросят с кнутом из соленой телячьей кожи
вы ведь с певицей были почти похожи
она тянула "ля" из последних сил
он ей сырое яйцо на подносе вносил
мальчишки с газетой кричали что началась война
певица уже в двенадцать утра бывала пьяна
швыряла в писателя как же он только терпел
свои подстаканники был бы стаканчик лишь цел
и центральный бульвар убоиной утром смердел
ах Иван Сергеевич принесите мне папиросу
я не хочу чтоб в конце остался знаком вопроса
кайзеровской Германии сын посмотрел тут косо
на пролетку когда везли тебя в детский дом
ты глотал свой воздух обметанным синим ртом
последний воздух добытый с таким трудом
потом и льдом добром кротостью злом
***
на Крещатике цветочница в кринолине торгует лихо
купите цветочек он включен в Красную книгу
у собаки закончился завод вода в батарее
нет поставьте на лапы ее скорее
зрение в стену врезается с хриплым визгом
ты подставляешь тело соленым брызгам
писем твоих пухлый том никогда не издан
Луначарский сидит на Лукьяновке за текилу
душу бы продал третьим был бы у всех закрыла
плотью своей бесконечную амбразуру
чтоб никогда из этих щелей не дуло
камера будет открыта и в коридоре
чистит оружие кто-то щелчок в затворе
горе Федорино на пользу одной Федоре
в городе К. тоже есть не подумай море
в городе К. сидят на ветвях русалки
в книге цветы бывают бездомно жалки
и хан помятый жжет костры берегами Калки
очерчен в учебнике истории для смекалки
для смеха просто пунктиром он обведен
по всей земле славянской единый стон
Луначарский сидит на Лукьяновке вот заказал словарь
право имею хоть и дрожащая тварь
аглицкий знать и даже древние языки
кайзер Вильгельм присылает к тебе полки
количество жизней у тебя всё время растет
шаришь рукою где тут в аптечке йод
нет неприятель сюда уже не дойдет
над Крещатиком вырезан в небе маленький самолет
***
правила для того и нужны чтоб их нарушали
рабочий колхозница серп и молот у стали
серый отлив пришла у вахтера не попросив
разрешения хомячок в уголке живом еле жив
красная ткань а вот из Берингова пролива
вести приходят но ты по-прежнему некрасива
эти прыщи но ты не взыщи это природа
непоправимого нет и тебя ведь полюбит кто-то
Менделееву снится таблица но выпадает спица
из колеса но тебе всё равно не спится
грезится Н2О торосы право руля
там где была вода непременно будет земля
не применим твой опыт земной ни к чему что видим
американцы таких называют "greedy"
вахтер отмечает палочкой ноль в журнале
чтобы тебя на берегу потом не искали


***
в напудренном декольте читала у окна Поль де Кока
с прислугой обращалась не то чтобы очень жестоко
мы можем отказаться от жиров и углеводов
вчера тебя пригласили на реконструкцию "Битва народов"
проиграна всеми а ты всё равно не в теме
сколько калорий в этом воздушном креме
смотришь в таблице давно уж пора влюбиться
бритва народов проходит по самой зенице
Поль де Кок ничего не вкладывал между строк
потому и умер в богадельне он одинок
никакой цветок хотя бы засушенный лепесток
ну а что Восток да в моде сейчас Восток
по расписному вееру в правой руке
и проходная виднеется вдалеке
***
Иван Денисович ни капли не любит дыни
в картине мира доступной ему в четкой картине
страданий мытарств отсутствия их на час
какая несуразность видна он пойдет сейчас
на площадь и выскажет всё тумбу пнет ногою
брусчатка в пыли и была тебе дорогою
а стала чужая жасмин выпадал из чая
немного скучал дипломы другим вручая
он вечно живой и бьется прибой о его гранитную стену
Иван Денисович плотвой душой к полипропилену
готов заплатить любую цену и он поднимает ввысь
обман равноценный и вот в словаре подсмотрел "надысь"
использовал в тексте ну разве должно это слово пропасть
разве слово должно пропасть коль это вечности часть
никакая судьба никакая пятая власть
не оставила в покое загнала в пасть словно лиса
никаких знаний о человеке чистили реки
впадают в такой океан мировой где бьется прибой
о стену где будут сердца лежать оплавленных нас с тобой
ни в сказке сказать и не попасть стрелой
Иван Денисович с утра позвонил в "Метрострой"
повздорил из-за мелочей с хозяйкой-сестрой
и поделом тебе на песке больше не строй
должен сей Вавилон упасть в его пасть
вот уже проглотил пряную снасть
Иван Денисович по ступеньке развозит всласть
червя который никогда не может пропасть

***
если выбирать между тем адом который за мкадом
и тем который здесь на площадке рядом
спит наш собкор в правом немой укор
в левом мигает негаснущий светофор
если нужен сор для стихов мы добудем сор
у избы да будет если бы да кабы
мы никуда не едем мы плоти своей рабы
только след в след график паденья комет
"Comet" ложится на стенку где пятен нет
за мкадом пахнет лавандой ромашкой и чабрецом
пирожком с ливером слышно уже за третьим кольцом
радиола разрывается убитым в Твери певцом
глохнет мотор посреди пустыни где сорок лет
ни одного человека который не верил нет
марлевая повязка летит в кювет
марсианская красная пыль окрасила босоножки
остались от избушки макаронные изделия рожки
так бывает если жили мелкие сошки
если выбирать между тем адом и тем другим
порядок мыслей твоих скорей невосстановим
мы посреди пустоты вместе стоим
друг другу ни слова не говорим
***
выгул собак и дождливый колер асфальтовый -
дождь не проходит в этом городе никогда.
вы не приедете осенью? в эту даль-то вы
вряд ли собрались бы. капает с крыш вода.
море волнуется, нам волноваться вредно ли,
или отвыкли давно и не знаем, как.
мир исчезает из плоти твоей бесследно, и
лицензионных окон сияет знак.
море не вынесет вдруг в наши сети скользкие,
кто поскользнулся на первом неверном льду.
ты достаешь свое яблоко из авоськи, и
я тебе, если что, всё равно взбреду.
***
это флагманский корабль Людовика это учитель логики в средней школе
это вол который не размножается вовсе на воле
дети вам неинтересно послушать что ли
это длинные руки спецслужб несколько тысяч дружб
тяжба по поводу парка и пруда хоть я материи чужд
и никаких я материальных претензий к вам не имею
судьи собрались чтоб вынести свой приговор скорее
толкуют о сырниках на сыворотке да о Морфее
да об Амуре я отдал свое сердце дуре
мог бы сострить что витязь в ослиной шкуре
вот она за стеклом здесь ее новый дом
по Европе ходила с сурком да с таким трудом
заработала эту прозрачность ни значить ни слова
я давно бы смогла у меня ничего не готово
он играет ей ручка шарманки отвалится скоро
это французский король Людовик Красивый сливой
нос а ты кромка всегда окажется лживой
если всё что видишь ты оправдывать перспективой
и ракурсом он упирается лбом в стекло
если привыкнуть даже не тяжело
чайное дерево за столиком расцвело
падают листья на крахмальную скатерть
если ты жил тебе никогда не хватит
треснет витрина на уровне наших глаз
слёзы польются в пиво как в первый раз
девицы-красавицы будущие матери-одиночки мамины дочки
во саду ли в огороде ягоды да цветочки
царевна-лягушка смотрит на небо с кочки
в небе восходит теплой луны сукровица
ни большая ни маленькая рыбка теперь не ловится
даже не знаешь к чему нам еще готовиться
когда в последний раз слетит ваш android
нет не подумайте никто вас еще не гонит
Лесной причал опустеет лишь постепенно
огнетушитель кейки для ланча пена
***
вывел из гетто дядюшку Пересвета
фамильные серьги на завтрак у нас котлета
в польское поле у котла сидел Винни-Пух
слабое сердце и провоцирует в них испуг
на слух это скоромно сердце огромно
но тело твое по-прежнему здесь бездомно
в девять расстрел чтобы ты всюду поспел
персика чахлый румянец да он неспел
брызнула кровь на травы травы и росы
скован собой чтобы делать по средам вбросы
как хороши розы свежи мальчиши-плохиши
создавали фреймы для самой твоей души
дядюшка Пересвет не помнит уж сколько лет
со славянкой прощался падал на стену свет
взлет и падение качка и снова взлет
персик взрывается так ненадежен плод
внутри он червив и вот иглу накалив
ты несешь эту плоть золотистую в тот обрыв
за лесом за полем вот косточку мы расколем
рану зальем водородом и алкоголем
ты несчастна что ли цветы не чувствуют боли
растеряй лепестки назвалась цветочком коли
сегодня у нас плюс пять котлета из сои
чернеют ромашки вплетая себя в обои
дрожащей рукой отодвинул штору штормит
несколько суток некормлен был и небрит
работники жэка совсем потеряли стыд
на лестнице снова темно в исходных дано
что илом покрыто твоей табакерки дно
но кто поскользнется и упадет в нее всё равно
мелодия будет играть-играла-игра
уже стемнело тебе вернуться пора
***
ребе говорил ну штукарь изобрел новый трюк
it's a nice book прочла в газете Агарь никого не жаль
Агнешка взята в песок во плоти гуси-лебеди да лети счастливого им пути
пожелал кайзер Мрожек рисует сороконожек
пишет разное в уютный свой бложек
с той стороны а с этой всё окутано Летой
тэг называется в нашей стране пометой
Светлана так специально проснулась рано
во дворе на закланье ведут с бубенцом барана
дети едут по кругу на ягненке на карусели
матери говорят они совсем обрусели
с любимыми не расставаться ночью идти боятся
по проспекту Науки в карманах мелочь и руки
из открытого окна только пения звуки
заставляла мать сольфеджио изучать
пока не пришли войска объяла тоска
Агнешку отряхнул от песка
сказал встань и ступай на витрине твой apple pie
всюду куда ни глянь только река и рай
этот штукарь и Агнешка ступает в свои следы
если точно попасть не будет с нею беды
***
хочется делать карьеру, но кто знает, как.
хочется романтики, как в сериале "Таинственный знак".
нестрашными выглядят эти кордоны издалека,
на Садовом потом выжимая до ста сорока.
последнее, что увидишь - это "This Life is Yours".
зрачки не сужаются, неутешителен наш прогноз.
девушка манит поехать в Финляндию, Merry Christmas.
вы продаете эти гамбургеры на вынос?
первое, что увидишь - прозрачное море, лосось.
горлом вперед, иначе бы выйти не удалось.
столько проплыть, барахтаясь, чертыхаясь -
эти живые чувствуют только зависть
к тому, кто ходит теперь по самому дну,
видит под ногами только гальку одну.
солнечное сплетение проводков разверну.
переулки пустынны, дынные корки, нож.
все улики в Москве-реке уничтожь.
припаркуйся в условленном месте, не жди сигнала.
воплощай всё то, что в блокноте нарисовала
на лекции по сопромату, потом молчи виновато,
пока лосось против течения прёт куда-то.
не ведал ни дня, ни часа. сопротивление, масса.
прямо перед тобой свободная касса.
***
папа каждое лето уезжает в командировку
перед каждой осиной родной за себя неловко
выпиливание лобзиком по горячему ковка
забрызгана пылью морской пыльная бровка
внутри Ольки есть другая только теплая Олька
матрешка от слова "матриархат" пионерская зорька
над киоском с шаурмой мир опрокинут мой
не пой красавица раму при мне не мой
по Большой Васильевской идет Великий Немой
получил послание утром от всеблагой
купить кузнечика трухлявого огуречика плечи-ка
на ширину плеч и под монастырь не подводит речь
в наше время и ты не можешь сберечь
эту реку большую осоку воду свою толку
кто бы тебя ни любил на твоем веку
нет никакого толку смотреть в лес верить волку
в стоге сена посмотри прячут иголку
папа возвращается из командировки гостинец каждой сестре
ты если что быстрее всех сгоришь на костре
только дым на другие наречия непереводим
если позволено говорить его затвердим
***
гипюр на манжете медички невелички пестрые птички
черепахою сходят с гродненской электрички
под осенним дождем мокнут хлеба и спички
хлеба и зрелищ ты-то мне веришь те лишь
кто умер во имя твое получат к двухтысячному жилье
в спальном районе скворечник в зеленой кроне
летом из пакета кефира опустела квартира
по зернышку красный снегирь разрастается вширь
город-сад китайские фонари на липе горят
нет виноватого никто здесь не виноват
первая девушка в луже солярки теряет осенний лист
формалином пахнет передник вокзал всегда неказист
формулу поташа забыл ты был гимназист
ей подносил портфель от остановки досель
никто не дочитает ибо роман бесполезная плоть
шов расползающийся в руках дождь в стакане ложка стакан
на станции блеклыми соками там где лежал баян
вещий певец пересчитал всех чужих овец
и уснул успокоенный наконец

Корпоративная логика

так и живу, ни капли не копипастя,
езжу в вагоне первого класса с рогожей,
и не пойму, за что не люблю вас, Настя,
были бы вы на прочих еще похожей –
так ведь куда, и наши савонаролы
сжечь вас в остерии на угольках могли бы
вместе с меню, в котором тунец на роллы,
сорок сортов известной науке рыбы.
***
а вот GQ советует всем пробежки –
как инструмент языка будь силен и ловок,
изготовляй трафареты для Белоснежки
и выбирай из заточенных заготовок
ту, что достойна быть описана в полверлибра
или трехстопным ямбом в степи воспета
на выгоревшей траве. наше дело гибло,
и не на пользу бумажной деве ее диета.
***
в титрах губка Боб или Pinky Stinky,
детство в провинции, пыль или водомет.
детям давали виниловые пластинки,
смотрели, куда бутылочка повернет.
детям давали мёд и смотрели в оба,
чтобы на свет летела к тебе оса,
чтобы ее привлекала еще и сдоба,
и траектория чтобы была коса,
чтобы сплошная эклектика грела спину,
чтобы в саду камней расцветал бурьян.
эту бутылочку ближе к себе придвину
вместе с осиным жалом и буду пьян.
где твое жало, где твоя жизнь смешная,
детство в провинции, куриная слепота.
так и идет к тебе полоса сплошная
губкою Бобом с когтями от пса-кота.

***
вся жизнь состоит из стихов, всё остальное – материал для стихов:
разные там цветочки, душевные страдания, чебуреки,
поездки в Питер, в Елабугу, на могилу Великого Русского Поэта,
в ближайший кафетерий (нет, он закрыт – сегодня санитарный день),
тогда вон в тот китайский ресторан – там есть пиво,
там есть водка, красота в действии, всё спасает.
и то, как ты посмотрела на меня когда-то,
тоже будет использовано по назначению –
была лунная ночь, или безлунная ночь, или день,
вариантов не так уж много.
у тебя были пальцы с миндалевидными ногтями,
licentia gratis, с этим ничего не поделать.
вся жизнь состоит из стихов, всё остальное – отходы стихов,
ошметки учебника стихосложения для высших курсов,
маргинальные поэтики, официальные поэтики,
отсутствие горячей воды в кране,
присутствие какой-то воды в кране,
присутствие всего во всём.
ты так смотрела на меня тогда, или совсем не так –
никто не помнит, подбирала слова, которые мы не сказали
друг другу, в записи это всё выглядит, читается, живет,
вся жизнь состоит из тебя и карты Родины –
вот здесь ты стоишь возле колодца-журавля
с пшенной крупой на губах,
и смеешься очень заразительно,
жизнь вообще – заразительная причуда,
вот здесь привезли песок и щебенку,
и это всё тоже совсем не нужно.

***
получил такое детство, за которое было не стыдно,
в радиоточке твердили: «Откроем такой новый мир –
новые фантики и пятнадцать за фунт повидла,
а по субботам еще безлимитный тир».
утром приедет кузина из Петрозаводска,
везла бы тебе соления, всё бы тебе везла,
если б не холод в сердце и продразверстка,
и Шопенгауэр, вычитанный со зла.
руку приложит ко лбу, говорит: «Как вы тут живете –
цены, вода холодная, соль во рту»,
и бытие сжимает пространство плоти,
и батарейка капает из Vertu.

***
наконец-то смололи тебя поэзии жернова,
сидишь с айфоном на остановке, едва жива.
блок НТВ, "Профессия - репортер",
тот сумасшедший с бритвою был хитер,
который шел за тобой от Киевского вокзала,
но, если что, ты его бы не опознала.
"хватит хвалить этот "Камень", - думаешь вслух
и на айфоне считаешь зеленых мух.
наконец-то попали они под черную мухобойку,
на остановке торговля пошла бы бойко,
но нет, ребята, здесь ее запретят,
с таким самоваром вот бы в калашный ряд.
послушай, Маша, на самом деле-то я - дупло,
в остроге легче - там хотя бы тепло,
вот там и увидимся, наконец-то все собрались,
очки для дали напоминают близь,
очки для близи просто уводять вдаль,
и прошлого жаль, и потускнела эмаль.
наконец-то все тебя любят и говорят,
что не нужно писать так много и всё подряд.
наконец-то все тебя ценят за скромный вид,
белый верх-черный низ, и юбка, конечно, твид.
наконец-то ты дошла от Киевского вокзала,
столько бусинок слов на перышко нанизала,
что банальностью этой метафоры все горды,
но на самом деле пусть будет, для красоты.

***
дошила бы утром рубашки для трех медвежат,
вернулась туда, откуда лишь добрые вести -
товары, окропленные св. водой, возврату не подлежат,
но всё-таки этих еще для пропорции взвесьте.
вернулась туда через Нарвские, где невозможен простой,
поскольку таков этот путь неразбавленной плоти.
я буду теперь для тебя невозможно простой -
стволом, черенком и дырявой листвой на излете.
купила бы утром какой-нибудь новый атлас -
в размерах запуталась, вера тверда лишь в оттенке.
останется в мире, наверное, что-то от нас -
бидон с пауком и еще паутина на стенке:
вот здесь они жили и, за руки нежно держась,
смотрели на водную гладь и на лунные блики,
но так глубоко в эту тему пока не залазь -
она расползается, швы зеленеют на стыке.

***
мы пойдем к озеру смотреть на зверей -
там зоопарк и цирк шапито,
а пока курицу гриль нагрей,
телефон проверь - не звонил никто.
мы пойдем к озеру смотреть на зверей,
а ты, красна девица, в светлице своей
становись отзывчивей и добрей,
нет, никто не будет водиться с ней:
она укусит еще, змеей
обернется какой-нибудь. солон свет
тому, кто взял телефончик мой,
но в батарее заряда нет.
где буйну головушку ни сложить -
какая разница, всё равно.
могу на выбор вам предложить:
Россия, Грета, веретено.

***
набивает шишки, думает: «Опыт – сын строк о трудном,
ошибочных концепций, нежелания вставать по утрам
после встречи одноклассников в Долгопрудном
в зеленых насаждениях не для дам».
каждому хочется говорить: «Аркадий, скажи красиво,
вот закат, кузнечик зеленый в траве и блок
Malboro Light, и на блузке зеленой пиво,
и почему ты к прочим не так жесток,
как вот, допустим, ко мне – здесь погрешность недопустима,
будем вместе потом соломинки из волос
мы доставать, на пологих отрогах Крыма
ждет тебя Римма, такой же, как здесь, покос,
такие же одноклассники и анекдоты
о Ксении С., и колбаса с/к,
вниз по течению от натюрморта своей работы
не поплывем, но вот вам моя рука».
набивает шишки о берега кисельные и смеется,
преодоление инерции требует предварительных трат.
всё, чего хочешь ты – не пить из колодца,
всё, чего все они от тебя хотят:
это вселенский заговор – заставить спать в полвторого,
просыпаться в восемь, делать зарядку, включать wi-fi,
не оставлять вокруг ничего живого,
беспроводная связь, проводочка край.

***
нужно было в академии доучить сфумато
или нос не воротить от виетовых теорем
Малевич блуждает во тьме своего квадрата
первую любовь не помнит последнюю не знаю зачем
академическая живопись одр для паучьих оргий
нечто новое должно рождаться каждое утро творца
в окне шаурма хохлома победоносец Георгий
первым неравным браком сбежала из-под венца
ходит теперь строит тебе русалочьи глазки Рима
третьего не было вовсе какой-то там правда был
нет без огня не бывает в крови твоей даже дыма
от пепелища родного зажечь-погасить твой пыл
кто-то умеет но помнит последние станут всеми
предпоследние станут вторыми сверху в Царствии дух
захватывает от перспектив ты что же не в теме
нужно сортировать с девяти до двух
с трех до пяти вспоминать куда положил найдешь ли
вот нашел-поцелует-к сердцу прижал
средства для мойки солярные мифы еще подошвы
окна на север не там где был Крымский Вал

***
читайте, например, Дорис Лессинг, вместо того, чтобы смотреть мелодрамы,
или вот еще "Петербургские трущобы",
бормотание, бормотание, бормотание, взрыв, прекрасные дамы.
солнце Италии нам бы привить, еще бы.
чтобы на Васильевском росли ананасы, графиня Корф бы-
вала там, уронила в залив мантилью.
нашей земли плоды на землю сыпались, как из торбы,
в рог изобилия превращенной. любви засилью
не поддавались, в Голландии новоделам
предпочитая ветошки и землянки,
и по крупице не досудив о целом,
несколько сотен лет не дожив до пьянки.
бормотание, бормотание, бормотание, взрыв в подъезде,
"Таня + Ваня", корявое сердце черным.
нет, они выживут, лучше вы к ним не лезьте,
мир оказался маленьким, но просторным.
мир оказался компактным, для канарейки,
непознаваемым на клеточном уровне смогом.
жаль, что в Елец не будет узкоколейки -
мы бы еще говорили с тобой о многом.

***
реки выходят из берегов,
дети идут на Псков.
«это крестовый поход детей, -
пишет в паблике грамотей, -
филологических всяких дев,
в первом доме сегодня Лев».
Псков открывается на холме,
так ничего, вполне.
дети идут на центральную пло…,
где побеждает зло.
сзади остался Центральный парк
с чучелком Жанны д’Арк.
дальше и выше, еще и сильней –
где уж тягаться с ней.
воздух прозрачен, внутри пустота,
с той стороны моста
небо и «Ростикс», и duty free –
всё, что хотел, бери.
детство закончилось как-то вдруг,
вышли теперь на луг.
«глупости нашей непобедим
вывод, вот мы стоим
(даже с трансляцией на youtube),
в небе дымок от труб,
в небе корица и пахлава,
в общем, слова-слова», -
в паблике пишет другой грамотей
просто и без затей.
реки выходят из берегов,
дети сминают Псков,
словно просроченный пластилин,
был он такой один,
стала их тысяча, стало две,
тихо лежат в траве –
это вот ратуша, гастроном,
это садовый гном.
это скамейка, где «А» + «Ю»
помнили тень мою –
дешевизна наших мелодрам,
и выбирайся сам.

***
Набоков не любил Германию, ну и что, что Набоков.
жизнь положить на изучение баварской сосиски
и то практичнее - в поле настроили пищеблоков,
и с несессером ходят в поле стенографистки,
чтоб поболеть за гаражную живопись, глазки строить шоферу,
не думать, что за кровь удобряет почвы.
впрочем, пора вставать о сию бы пору,
если б о Боге не проспорили там всю ночь вы.

***
чтобы сказать ему: "Ты никогда не умрешь",
за деревом ДК "Химволокно", по Днепру проплыла моторка,
на стене с колечком из олова венецианский дож
нарисован красным, в истории нету толка.
чтобы сказать ему: "Мы никогда не найдем
начала в этой истории, самая грустная повесть
еще не написана, вместе-один-вдвоем
вместо спряжения, вместо предлога, то есть".
чтобы сказать ему: "Прощенные внидут в рай,
там где ДК, волокном в уик-энд рискуя,
только за скобки выносится. слово "прощай"
здесь поминается часто и, видимо, всуе".
я не хочу ничего о себе вспоминать -
дерево, "Химволокно", по Днепру проплывая.
вот и волнуется в речке небесная гладь,
вот и проходит по берегу душка живая.

***
негазированной утром принес воды,
это полезней для желчного ведь, не так ли.
must see для любителей Булгакова - П. пруды,
зимой бесплатный каток, летом уличные спектакли.
must see для любителей передвижников - передвижной театр,
девушка волоком тянет, репейного масла пятна
на рукаве, но поскольку в мире матриархат,
можно ходить по улицам неопрятно.
must see для любителей танатоса эросу вопреки,
словно тариф Beeline для смотрительниц Третьяковки,
где я тебе никогда не подам руки,
требует предварительной подготовки
только молчание - беспроводная связь,
негазированной утром принес водицы,
после спросил: "Откуда ты здесь взялась,
точно такая, в которую ни влюбиться,
ни рассчитать нельзя", но берешь расчет,
верно выходишь в самый осенний холод
мимо прудов, и меняется, и течет
всё, и еще уголок у карниза сколот.

***
хотелось понимать совр. поэзию - начала воспитывать вкус,
читала Байтова, Битова (ну "Пушкинский дом", ты понял),
зарывалась ночью в словарь "Мюллер. Англ-русс.",
с двух часов становилась в очередь. с алкоголем
сюда нельзя было точно, и туда было тоже нельзя.
Александровский сад, Церетелевский сад, "Добрый молочник".
по грязи ездили с гастрономией своей князья,
предлагал знакомство на почве Джойса студент-заочник.
каждые пять минут тебя куда-то зовут,
этот город описывать можно только в минус-приеме,
в камере обскуре, в пивной, где ракообразных груд
уже не осталось, больше не будет. в дверном проеме
видишь нового мальчика, что будет сегодня мил,
хотелось понимать совр. поэзию - совратили
с пути родных пепелищ и отеческих, там где ил,
а он тебя не любил, все опять свалили
куда-то в сторону книги, Лярусс был и Лиотар,
еще была Улицкая, о чем история умолчала,
для этой комиссионки любой бы стар -
вот станешь понимать, где начать сначала.

***
где они все были, теперь не пойму
(пили кефир, пять упражнений - вставали рано),
если известно, что Иванов не был в Крыму,
а брюнет ходил в кино с сестрой Сидорова, "Тарзана"
он посмотрел с сестрой Сидорова, и с сестрой пермяка,
с которым вместе хотел разгружать вагоны,
но вокзал закрыли, Варшава так далека,
и служители культов гадают по гречке. сонны
все читатели списков: шатенов и кораблей
не хватает на десять девчат, и сестра брюнета
посмотрела "Рабу любви", пишет: "Не болей,
ни о чем не жалей" на открытке. душа согрета -
это сборник задач, но логики нет на грош
в безответном желании выспросить все ответы:
ну а чем же тебе он плох, да он всем хорош.
сантименты и клеммы, не сыщешь себе нигде ты
одиночества чище и с каждым нулем честней.
под финальные титры во тьме не искать колено,
и когда бы "The End", выходить в эти двери с ней,
и держать локоток в равновесии непременно.

***
Девушка с книжкой, школьник со скрипкой, пионерка в салюте,
младенец с флажком – вы говорите, молиться о ком,
свечи ставить, кадильницей кадить, первого, второго, всех прочих отпустить.
На десятой странице закипает самовар, на двенадцатой странице застрелилась Анна Мар,
на пятнадцатой ходит со своим любимым в сад возле «Эрмитажа» и никто не виноват.
Говорит: «Как ты жил три страницы без меня, радости простые по сути не ценя –
вот птичка пролетела, вот камушек упал, вот ангел с батарейкой пальчики разжал,
вот лежишь ты возле дуба с поникшею главой, а торговки свои сласти несут наперебой,
а торговки по-французски свободно говорят и тульские пряники выкладывают в ряд,
выкладывают рядом тульский рафинад, ради гармонии по-тульски что-то говорят,
а ты не понимаешь ни слова и молчишь, выживший на фронте зря мальчиш-плохиш».
Ах Анна, ах Анна, а рельсов-то и нет – примите от меня незабудок букет,
когда мы тут с вами гуляли в прошлый раз, когда я покупал вам конфеты и квас,
когда я подарил вам черный пистолет и в черной-черной комнате склонял вас…, но нет,
об этом истории лучше не знать, всё будет по спирали катиться опять.
 Ах Анна, ах Анна, отдайте портфель, и в этом черном городе, расписанном под гжель,
мы будем целоваться в парке у стены, своим превосходством над нищими пьяны,
своим нежеланием радостей других, увиденных в кино, переписанных из книг,
 рассчитанных по формуле «возраст + рост», посмотришь вокруг, а мир так непрост.
 На двадцатой странице уже новый герой, и красное солнышко над красной горой.

***
детективы, которые читают в поездах дальнего следования:
«Другой бизнес», «Холодное сердце», «Memento mori», «Месть».
социолог Краевский полагает, что это – предмет для исследования,
но смотрит на девушку Грушу и хочет есть.
девушка Груша читает мысли с помощью флопи-диска,
в пересказе мысли не так увлекательны, как то, что за ними стоит.
в корзине у ней морковь, фасоль и редиска,
которыми, в общем, даже не будешь сыт.
социолог Краевский любит социологические опросы,
газету «Совершенно секретно», из которой перечень (см. в первой строке),
за окном проплывают реки, потом покосы,
он сжимает тюлений бивень, «В какой руке? -
с загадочной улыбкой спрашивает у Груши. –
угадаете – будет ваше, не угадаете – селяви.
в этом поезде даже у стен есть уши,
диван в десятом вагоне – так весь в крови».
«Экие страсти вы тут рассказывать всё горазды, -
отвечает на это Груша, морковку свою жуя. –
помню – транзистор увели из соседской «Мазды»,
и как свидетель ходила-ходила я
к малому дому или к большому дому,
все дома исходила, параллельные линии лгут.
история Лобачевского готовила нас к другому,
а всё изложили письменно, и просто за пять минут».
«Милая Грушенька, я вас люблю, давайте есть апельсины», -
говорит социолог Краевский и берет апельсин,
горячими камнями любил массировать спины,
для ног был массаж рыбками, но всё же хотелось спин.
выбрасывать кожуру нужно в строго отведенное место,
чтобы никто не поскользнулся, не ударился виском о пластмассу.
отныне вы, Грушенька, тоже моя невеста,
хотя с этих пор не увидимся мы ни разу.
храните апельсинные корки бережно, прижимайте к живой ланите,
утешайте себя, что где целовал – там горько,
и ничего пассажирам не говорите,
поезд снижает скорость, по курсу горка.

***
дамы-попечительницы грозили исключить из гимназии,
ветер северный дул из щелей и с Невского,
аллитерации, ассонансы, парономазии,
тут я сконфузился на манер подростка у Достоевского.
«Но зато пейзажи у вас хороши, - сказал учитель эстетики,-
еще поработать над слогом и добавить деталей,
и не используйте враждебные нам поэтики».
перемигнулся с пансионеркой Алей.
пансионерка Аля носит красные бусы
под крахмальным воротничком, чтобы не видно соседкам.
вороны несут фольгу вот из Старой Руссы,
питая пристрастие к «Тузику» и объедкам
на самом деле, но тщательно всё скрывая.
«Мы сочинение не читали, но осуждаем», -
сказал буфетчик, и праздник выбора урожая
не обусловлен выбором, урожаем,
свободой воли любить девочку Алю,
писать стихи с детской еще рифмовкой,
не доверять Гроту и не доверять Далю,
и даже Ушакову, в манере ловкой
мешать ударения, делать разные переносы,
стылые крыши и маленькие сосули,
в этой проекции наши движенья косы –
и не заметили, как нас опять надули.

***
круглый след от мокрой рюмки на садовом столе,
неизвестному химику снится, что он - Апухтин,
лучше бы вовсе спать не ложился, пёк картошку в золе,
пересчитывал цикад в симеизской бухте.
трезвый рабочий сцены вносит розовый куст,
пять минут остается для распития с тишиною,
только графин на садовом столе уже пуст,
химик Апухтин читает себя под горою:
"бедные девушки, украшенные цветами, на лодке плывут,
на самом деле вообще смешны мне твои измены,
и никогда тебя больше не встречу тут,
выброшу жгут, нацежу себе красного с вены".
"нет, - пишут коллеги, - бросайте лучше писать,
химию всё-таки вы зачем-то учили в школе
и в прочих заведениях, и дар пора бы спасать,
реформами орфографии пытать будут нас доколе".
химик Апухтин вдруг понимает, что он - поэт,
а химия - для души и усовершенствования водки.
рабочий сцены случайно включает свет,
видит розовый куст и кусок проводки.
как я всю жизнь говорил в рифму и сам того не учел,
то и дело путал слегка размеры,
а здесь на самом деле садовый стол,
хоть и не видно его, но вопросы веры
предполагают наличие точки отсчета "здесь",
хотя в столы с графинами я не верю,
вот был у меня талант зрителя - вышел весь,
который мог бы тоже сыграть Емелю,
который сидит на прогонах в первом ряду,
пока не забудешь текст, не сломаешь ногу,
и хочется слушать всякую лабуду,
и ближе быть то ли к выходу, то ли к Богу.


***

встречи с неподготовленным читателем на сайте "Новости литературы" отменят:
поэзия - такое какое-то одинокое дело никакое совсем,
как будто кому-то что-то должен, но не можешь вспомнить, и лень-ад
уводит в метро от любых нераскрытых тем.
покупаешь беляш, поскольку все свои исчерпал приемы.
"осень, я давно с тобою не был" лежит на дне беляша.
жители всех площадей Егорьевска или Омы
помнят, что парус белеет, цезурой слегка греша,
но нужно изобретать что-то новое, поэтому приникаешь к лэптопу,
всё, что не стер, в автокаде нарисовав -
"девушка пела в церковном хоре" берешь на пробу
и "обмануть меня сложно - я всюду прав".
такое бесполезное занятие - испытывать запятые,
когда-то порочности будет исчерпан и их запас.
девушка пела бы-пела, да чашки берет пустые,
и заварное белое не про нас.



***
и спросят: "Какой смысл вложили в эту дыру
авторы?", в аудиторию ломтик сыра
слог донесет через "Банк24.ру",
и мануал "Как снять фильм" Александра Шапиро
пролистаешь. уровень осадков на Вор. горах -
воспоминания не выдают очертанья нормы,
до запятой какой-то внушали страх
и воробью, и пушечным маслом спор мы
выиграть тоже с любой стороны могли.
я тебя помню - ты здесь торговал медузой,
в Северном море на каждой второй мели
блеск целлофановый нежной любви кургузой.
я тебя помню - мы вместе ходили в Сад,
лар не задобрили, не прогневив пенаты.
дедушка был Крылов, что не портил видеоряд,
и горизонт завалили, и сладкой ваты
с горечи первой в киоске шутя накупив,
ватой бросались в прохожих и пели "Кукушку".
желтым страницам поверим - он всё-таки жив
и колыбельную дует в замерзшее ушко.
я тебя помню - мы вместе искали вокзал,
вместе нашли и потом разбрелись по вокзалам.
жалко, что ты до сих пор меня тоже не знал,
если большое всегда отражается в малом.


***
нужно что-то из жизни офисного планктона,
но обязательно с элементами мистики.
Аня прячет тональный крем неподходящего тона,
перебирает рассыпавшиеся листики.
нужно, чтобы читатель побывал на планерках и совещаниях,
и поиграл в пасьянс вместе с героем нашим.
чтоб героиня была с волосами Ани, ах,
чтобы все поняли, как мы тут много пашем.
чтобы явилась фея в образе дамы с камелией,
то есть начальницы отдела по связям.
чтобы айтишник Сергей долго правил своей империей
добрых орков, а новый бармен оказался князем.
чтобы смотрел он на Аню, пока она пьет мохито,
и готовил новый стакан безо всяких вопросов,
и не хмурил прекрасные брови свои сердито.
Аня читает книгу, писатель Носов.
маленькие-маленькие горести, мелкие человечки,
максимум что – так это порез на пальце,
из которого даже кровь не течет и на Черной речке,
где там твоя победа, где твое жальце.
пластик, металл, стекло, тихие разговоры,
сплетни о том, кто как вчера оттянулся,
солнце сквозь жалюзи и луна сквозь шторы,
и повелитель орков в себя вернулся.
«нужно что-то из жизни офисного планктона,
но обязательно с хеппи-эндом в начале,
вот вам задание, - всем говорит Илона, -
чтоб до обеда попусту не скучали».

***
в стране, где такая осень, станешь Эдгаром По -
радость здесь не по климату, а счастье - скорей приправа
к основному блюду, но всё-таки ты трепло,
и друзьям своим подмигнуть бы хотел лукаво,
но не можешь. деревня пусть станет пристанищем для девиц,
которые замуж не вышли, но любят кроить шлафроки.
на пригорке радетель о благе когда-то построит "Риц",
а пока что условия жизни весьма жестоки.
в стране, где такая осень, борьбою за Абсолют -
(печи кладут ну допустим и строят бани),
видимо пьют, ну а кто говорил, что не пьют,
мух сосчитали, утопших в последнем стакане -
всё оправдается ныне, вовеки, зане,
милости к падшим дождешься за первой порошей,
и понимаешь, о чем это всё, не вполне,
но перед сном обещаешь: "Я буду хорошей".

***
Красная Шапочка, что-то не верится,
что ради этого стоило леса
так вот лишиться, где чепчик и мельница,
где твоя численность перевеса.
потому что мне нужны впечатления,
не хочу жить в башне из кости слоновой –
беру виртуально уроки пения,
в каждой квартире пишу незнакомой:
«Здесь была я», как нас учит Ошо
в кириллическом сегменте Интернета.
нет, захочу – так буду хорошей,
но непонятно, зачем мне это.
Красная Шапочка, что-то вертится
на языке, принимает форму
леденца, ну и привередница –
всё бы здесь быть подкожным корму,
всё бы тебе питаться августом,
воспоминаниями о стиле,
тихо цвела, зачиталась Капнистом,
можешь идти – тебя простили.
теплая плоть и раскаты зелени,
вся невозможность казаться ближе.
фарфор-фаянс пожелтел от времени,
и на балконе пылятся лыжи.


***
первое знакомство с поэзией происходит года в три -
мишка косолапый по лесу идет, бычок идет-качается,
из дома вышел человек, хорошо друзьям бродить по белу свету,
широка страна моя родная, утро красит нежным светом -
все куда-то идут, осваивают пространства, поглощаются тьмой,
из которой ты только что вышел, поэтому всё понятно.
следующее знакомство с поэзией происходит лет в шесть -
только что выучился читать, готов проглотить весь мир и совсем всеяден,
романтические баллады в переводах Жуковского - не худший вариант, really,
или как из гроба встает император ровно в двенадцать.
третье знакомство с поэзией происходит после появления прыщей,
ты один мне поддержка и опора, до рассвета дыша шелками,
шелками дыша, Незнакомке остается еще несколько лет
до желания познакомиться, только после всего осталось -
ни Ледяного похода, зависть к обывателям, кокаинетка еще,
сборник старинных романсов, немного от акмеизма.
конечно, есть развлечения, и вот ты наконец-то
разучился читать, поэтому снова всеяден,
никто не слышит дальше белого шума,
никто не видит дальше своей каретки,
никто не видит дальше своего курсора,
никто не слышит дальше своего соседа.
если есть в этом городе хоть один настоящий,
пусть лучше спасется другой город.


***
и понятно было, что искренность не задета –
показал тебе зеркало в пудре и был таков.
поколение картинок из Интернета,
визуальных фишек и маминых каблуков.
сколько было разных дел, в ежедневник вхожих,
по порядку отложенных, вымоченных в вине.
показал тебе остановку и агнцев божьих,
для которых сия остановка своя вполне.
если хочешь быть как все, становись за ними,
и когда приедет что-нибудь, будь ловчей,
я теперь могу участвовать в пантомиме,
я теперь храню в кармане брелок ничей.
и понятно было – что было, то будет снова,
и что будет снова, было уже не раз,
и в твоем кассетнике юная Королёва,
и в твоем кармане бежевый блеск для глаз.
показал тебе, куда всё придет в итоге,
и куда вернется, целый проделав круг.
поколение детей на большой дороге,
частота затухания жизни с пяти до двух.


***

сколько поколений психопатов и алкоголиков
нужно было, чтобы вывести тебя, моя детка.
сколько нужно было рекламных роликов
паленого "Абсолюта", и пишут редко
тебе теперь, поскольку новые эпосы
все отнимают пиксели - быть бы живу.
не до любви - любви не хватает крепости,
и предстоящее сводится к нарративу.
ни до чего совсем - до чего же глупые
мысли порою с нашим умом играют,
и выливаешь воду в огонь из ступы, и
ступу с огнем из камеры забирают.

***
но непонятно, зачем человеку жизненный опыт,
одни и те же грабли влекут и манят,
с разных сторон осмотришь их осторожно
и не найдешь, к чему бы там прицепиться,
всё хорошо, и все хороши, и всё же
скучно стоять одной, и граблями машешь.
Бог наказал тебя - феи не одарили
чувством прекрасного в степени безупречной,
и голубям крошить научили хлебцы,
и отдавать себя каждой букве строгой
без исключения и беспроцентным займом,
грош тебе вся цена, если кто предложит,
если кому еще это всё известно -
как он ходил в детский сад и болел там корью,
или еще чем-нибудь, например, ангиной,
но ничего не вспомнится - вот вы снова
пьете вино и спорите об искусстве,
спорит, точнее, он - ты уже уснула,
видишь девятый сон, золотые сны все -
это другим, которым и так всё можно,
ты же одна себе и свеча, и пламя,
даже щипцы для маленьких злых огарков,
ты себе всё, о чем и помыслить сложно,
лучше уснуть - когда б еще так сложилось,
чтобы его рука на твоем колене,
и пустота внутри, пустота снаружи,
вместо вина пустота, вместо крови, вместо
жидкостей разных других - значит всё пропало,
всё изошло в песок не свинцом, а ртутью -
разница, впрочем, профану видна едва ли,
значит, гуся в вине доедай спокойно,
думай о разнице наших потенциалов,
рознице, где увидеться всё ж пришлось бы,
и поклониться уверенно, и уйти бы
тоже пришлось туда, где большие ели,
но непонятно, зачем человеку жизненный опыт.


***
у фрэнды одного юзера когда-то была безумная любовь,
потом они оказались в разных странах, потом он умер,
потом прошло много лет и они увиделись вновь,
у нее подбитый глаз, у него - черный "Бумер".
сейчас она очень мучается от того, что не может понять,
что лучшие слова в наилучшем порядке друг другу сказали.
у него была какая-то фамилия. память, мать,
ухода требует должного, вот и Скалли,
наверное, тоже любила Малдера, хотя кто там разберет,
но всячески это и от себя скрывала.
тусовался в "Сайгоне" в восьмидесятых, рубил, как лёд,
на цитаты разобранный требник, и "Калевала"
ожидала тихонько в углу, чтобы кто-то пришел,
ну хотя бы какой-нибудь пьяненький фельдшер скорой,
и поставил авоську с кефиром свою на стол,
и ходил по дому впотьмах со своею сворой -
где твои псы Гекаты и где твой зеленый свет,
квартира на Чернышевского с теплым миром,
скорее всего никого здесь, конечно, нет,
авоська была, бывало не то с кефиром.
а может быть кто-то помнит - невысокого роста, очки,
какая-то безумная любовь и правда была же,
массандровский белый и в лунную ночь сверчки,
и твой трубочист фарфоровый в белой саже.

***

группа компаний N ввела в ассортимент новые природные вкусы:
рябиновая, с хреном и еще на липовом цвете.
жители в нашем районе приветливы, опрятны и русы,
рейтинг "18+" получают все, кто не дети.
первыми новые вкусы попробуют на Урале, в Сибири и ХМАО,
где подразумеваемый нами продукт - лидер продаж.
хрен очищает кровь, правда красной рябины мало
в нашем районе, с утра вот заедешь за "Уралмаш" -
терпкий аромат и обжигающий вкус свежего хрена,
который с давних времен подавали к холодцу и щам.
защитные силы липовый цвет активизирует, но колено
всё же болит - приложиться пора к мощам.
"на самом деле мы опираемся на исследование рынка,
принимая любое маркетинговое решение", - отмечает Евгения Ф.,
бренд-менеджер. вот утоление всех печалей дарует и утешение
что-то, что видеть хотели бы вы на прилавке. всех,
впрочем, никак не утешить - половина людей не отличит
элитное вино от дешевого, хотя ученые заявляют,
что вино способно заменить спортзал.
из этого ритейл-аудита опять не узнал ничего нового,
за развитие хмелеводства в онлайне голосовал
скорее всего зря, и даже в новом дизайне
по итогам года совсем исчез премиальный сегмент,
так что желания свои не держите в тайне,
пока есть кнопка лайк и анлайка нет.

***
когда же я приезжаю в город М., моя обычная пунктуальность
(ну опоздаю на 15 минут - это кто считает)
сразу куда-то улетучивается - могу придти на встречу
через полтора часа, или не придти вообще -
ну так получилось, а что тут такого,
или не принести обещанную книгу, потому что тоже
так получилось - подарила ее кому-то более актуальному
или вообще забыла дома, или раздарила все книги
еще в прошлом году, вот и этот текст
можно было записать в виде одного предложения,
и совсем не в столбик, а если в столбик,
то добавить каких-нибудь подробностей - например,
сколько народу было в вагоне метро до станции
"Воробьевы горы", и одна женщина читала Амели Нотомб,
или что в сторону "Библиотеки им. Ленина" людей не было
совсем, но закралась мысль - как бы не зайти в один
вагон с девушками в платках, что можно расценивать
как разжигание розни, или какие-нибудь другие
подробности, но это текст не о любви,
или вообще не текст, или текст о чужой любви,
которуюхочетсясделатьсвоей,
но лучше сиди и считай слоги.


***
по каналу "Домашний" в восемь идет Каменская,
в восемь сорок - блок положительных новостей
и рассказы о том, как трудна твоя доля женская,
в передаче "Никто не слышит" из трех частей.
в девять тридцать пять истории звезд трагичные,
но, в конце концов булемию преодолев,
ведь находят силы решить все проблемы личные,
эта в синем платье вот - по гороскопу Лев.
нужно брать пример и к подвигу приготовиться,
научиться стоять на кухне и на коньках,
слово восемь букв, еще вот была пословица,
на Токийской бирже в планах, конечно, крах.
и когда в ноль-ноль часов все изображения
исчезают, таблицей настройки тебя маня,
ты себя утешаешь правилами сложения,
и себя находишь всё-таки без меня.


***

может, лучше не знать, как делают сыр на Сардинии,
и чем там фрукты моют перед едой.
обои кофейные клеить, и шторы синие
не вешать, быть вечно трезвой и молодой.
не колдовать по ночам над обрубленным кабелем -
ну что там на яндексе интересного в новостях,
а съесть бутерброд, перед сном зачитаться Бабелем,
когда-то по пьяни одолженным. и в гостях
все будут судачить о новом лимите времени,
которое вам для речи отведено,
и белое тело твое, чтоб не знать о бремени,
полоскою белой неровно обведено.
может лучше не знать, куда попадают входящие,
когда отключает розетку их адресат,
но все имена в твоей книге ненастоящие,
и, значит, никто в убийстве не виноват.


***
хроника

норильская жесть, новое топливо либеральной машины,
водная экскурсия по Петербургу, пьяные виновники ДТП
танцуют на месте преступления. просто нет мужчины
достойного - так бы бросила стихосложение, на компе
всё сотворенное стерла одним осторожным кликом.
автомобиль будущего, ни бит, ни крошен, Ижевский цирк,
газопровод дороже природы, игры детства, в своем великом
одиночестве (робот бумажный, овальных блинов кулик
дохвалиться не может) постмодернизм вышел из моды,
зачем такой юной девушке перемывать это старье.
милая шведская глубинка, естественные роды,
послы ЖЖ в Ингушетии, экскурсия в П., ее
уже пора отменить. отходы превращают в искусство,
ледяные пещеры Скафтафелл, империя Циндунлин,
опять немного Питера, грузовые троллейбусы, в парке бруствер,
над плоскогорьем Укок угроза уничтожения, первый блин,
городские скульптуры Клайпеды, выбираем новые билеты,
день города - инфографика, ресторан-аквариум для Мальдив.
Белое море. Еда. Неделя моды в Стокгольме, многие не одеты.
поколение без надежды, всех прочих предвосхитив.
автомобиль El Lada, водная экскурсия по Петербургу,
типа отчет. не продается вдохновение, но.
памятка для самоубийц, стоп вранью в день рожденья Ктулху,
и наконец-то становится всё равно.

***
сегодня прическу из викторианского романа -
Джейн Эйр хотела мужа и новые букли,
молиться, трудиться и просыпаться рано,
и чтобы губы так от молитв опухли,
что когда ее спросят: "Вам с капустой?" на кассе,
она бы что-то невнятное прошептала.
и ничего не отведать об этом часе,
в кармане талончик пробитый и звон металла.
конечно же я согласна - увезите меня отсюда
в готический замок, ласточек гнезда руша,
где трется о пол небьющаяся посуда
и капает ночью кровь впопыхах из душа.
к играющим в доброту, преступая рамки,
скорее всего, меня вы и отвезите.
в такой глуши разве строили раньше замки?
не вынуждай меня настаивать на транзите.
а тоже хотят любви и джакузи с пеной,
и никогда в свое "завтра" не возвращаться,
и у ворот со своею святой Еленой
перед отъездом сдержанно попрощаться,
молиться, трудиться, составить перечень опечаток,
осенью всем отделом плыть на картошку,
и на веранду брать свой запас перчаток,
чтобы всё было как бы не понарошку.

***

разум когда-нибудь победит тебя - например, в троллейбусе,
или в парикмахерской, за поеданием греческого салата.
начнешь со знанием дела вдруг рассуждать об эйдосе,
пятерку кассирше протягивать виновато.
разум когда-нибудь победит тебя - например, в "Эрмитаже"
забытой мелодией для серебристого айфона,
начнешь приглаживать скатерть, и скатерть глаже,
начнешь вспоминать фамилию чью-то сонно.
четыре буквы вспомнятся в произвольном порядке,
чего-то здесь не хватает - быть может, мягкого знака,
но с детства любить обязаны ребусы и загадки
из журнала "Мурзилка". люблю однако
только отсутствие знака, волю как прочерк,
мир как маленькую сахарной пудры кубышку,
и не хочу совсем разбирать твой почерк,
и сочинить стихов на вторую книжку.
разум когда-нибудь станет всем, а всё станет маргарином,
и расплавится в полуденный зной, и в кашу
превратится, и каждый, кто заразился сплином,
в гостевую пишет с подробным отчетом нашу.


***

так что компом он не пользуется и по Инету не шарит,
иной раз не хватает денег на опохмел
или на хлеб. по субботам обычно занят,
полный запас батареек недавно сел.
но зато поэзия исполнена истинного трагизма,
пишите на мой электронный адрес sobaka@mail.ru
о том, как повлияла на вашу жизнь авторская харизма.
иной раз вообще не просыпается поутру,
но вы пишите мне, я всё передам в лучшем виде,
с нижайшим почтением к читателю ваш P. S.
а не хотите - так вовсе и не пишите:
чтение - тьма, неучение - тёплый лес.

***

"Гуманоиды в Новогирееве - новый продукт масскульта",
черный ящик в подполе, из крапивного семени дом.
"Это аллюзия на сюжет известного мульта", -
успокаиваешь себя с небольшим трудом.
Мальчики и девочки, которые не станут взрослее,
не изобретут паровозы и сеножатки,
в каждой мифологии есть легенда о змее
и инструкция по игре в городки и прятки.
"Света из Иванова - жизнь через полгода",
в этом музее не трогают экспонаты,
в содовой был бикарбонат натрия, сода
тоже была, но вычли не из зарплаты.
Ваше разбитое сердце стоит, чтобы напиться
из этой лужи водицы и возродиться вновь.
Я никогда не буду с тобой водиться,
переключаю первый канал на ноль.


***
полая женщина Пола - дно картонной коробки
в багажном отсеке "Боинга-735".
на высоте 2000 метров взгляды женщин уже не робки,
ей хочется новое платье, пойти гулять.
собрать своих членов драмкружка у черного входа:
"любите мои паленые джинсы, паленый волос кольцом",
и всё, за что невзлюбила тебя природа,
не сделала автором известным или певцом,
не сделала правозащитником. в правом верхнем подтексте
рисуешь крючки и стрелочки, чтобы вернуться вспять,
но с этого трапа как-нибудь всё же слезьте,
ей хочется новое платье, пойти гулять,
разжиться лёгкими. носит нелегкая друга
где-то по кругу. фигур умолчания круг
всех краше, но наше молчание слишком глухо
и нужно его еще проверять на слух.

***

Фрида, напейтесь пьяной - ведь глуповата
должна быть поэзия или не быть совсем.
вот и торчит из твоей головушки вата
за неимением в ней подходящих тем.
вот и дрожит на сердце твоем пружина,
кто б ни соврал тебе - всяко в строку идут.
нужен какой-нибудь в тексте твоем мужчина,
чтобы его отыскать захотелось тут.
снова тебе подарят купон со скидкой,
но никогда не уложишься в полцены.
нужно всегда идти за живою ниткой,
ну а клубки до пролога обречены.



***

я не думаю, что поэзия должна быть простой -
ничего никому на выходе не должна.
если надо объяснять, например, в октаве шестой,
от нее только сера и копоть, и ночь нежна.
вот была бы ты Царевна Лебедь с косой до травы,
чтоб в субботу на природу и о вышнем потосковать.
всё ненужное, конечно, могли не заметить вы,
и лесное разнотравие окурками заплевать.
а на самом деле жизнь - учительство это и труд,
то есть - непрерывное переваривание основ,
и хотелось бы самой по себе что пуститься в блуд,
что напечь на всех неприехавших пирогов.
а иначе всё равно не выйдет - попадаешь в суп
к Рождеству, а к Пасхе - в какой-нибудь свой пирог,
к Спасу - в яблочное пюре, белых яблок круп,
и в Париж они едут в корзиночке вместо дрог.
мы уж лучше продолжим с указкой - здесь был Сократ,
тут Зинаиде первый раз объяснились в любви.
только те, что знают, нам и не говорят,
да и ты, подслушав, им тоже не говори.


***
думаешь, что в конце концов обязательно встретишь любовь,
хотя с годами вероятность всё меньше,
но ведь жизнь – всё-таки не теория вероятности,
и у тебя есть один шанс на миллион выжить,
но каждая новая крупица в часах, каждая но,
каждая новость – у вас девять новых заявок в друзья,
некому прощать неряшливость, нежелание просыпаться в 7:20,
нежелание просыпаться вообще, потому что что нового там можно увидеть,
что старого там можно узнать, чего ты еще не забыл.
думаешь – от любви бывает экзема,
так что лучше нет, и чего же боле.

***
вместе жить можно только в степи,
ночью петь Галича под гитару,
сидеть, не двигаясь (жизнь такая - ну потерпи),
поэтический восторг уподобить жару.
"Книга Царств", десятая страница - там и ответ.
значит, нет у Него милости? - Значит, нет.
мне всё равно, кем ты будешь - лишь бы был тут,
ночью пить белое столовое сдуру.
нам давно известно, что книги лгут,
но всё равно зачем-то кормим литературу,
как пеликаны, собственной жидкостью для снятия лака,
она не питательна для литературы, однако.
потом просыпаешься, слышишь, что в дверь звонят,
кто в такую рань приносит свежие сливки.
нужно жить в степи - никаких догоревших плат,
никаких тараканов из-под выгоревшей обивки,
никаких рекламных роликов "МММ",
и я - только то, что я люблю и ем.
вместе жить можно только порознь, когда
просыпаешься утром в углу для иногородних,
и никуда не идущие поезда
вдруг остановятся в орехово-зуевских Сходнях,
и ты мне подаришь незабудок букет.
значит, нет у Него милости? - Значит, нет.


***
парней так много холостых в Саратове, а ты нашла деловода,
гуляешь с ним по набережной, первый извод шансона
сейчас окончится, плакала белым цветом твоя свобода,
и сиреневым цветом плакала тоже. во время оно,
когда еще не знал никто, что в моде будут шпицы -
облако проплывает, проносится дева на самокате,
всё записал, подписал "Побережье Ниццы,
девятнадцатый год", хлопнули ставни в седьмой палате.
все тебя любят так, а ты нашла деловода,
вот облако проплыло, а он его не заметил.
кто-то вас принуждает быть вместе, кто-то,
кто за кого-то другого из тех в ответе,
которых вы встречаете на набережной, ялтинским пляжем
обернулось позднесреднерусское бездорожье.
как пройти в "Ореанду", мы, конечно же, вам покажем:
вот места, чтоб проповедовать слово Божье,
на пляже жариться, есть шашлыки, после пить малагу,
после еще оправдать тебя до предела.
плыть к сему месту бревну, быть сиру и нагу
в мире всему - всё, чего бы ни захотела.


***
конечно же он жил в коммуналке а где же еще
Михаил Юрьевич передовой человек своего времени
Россия Лета Лорелея единое РЛЛ
а здесь у нас рядом желудочный санаторий
за то что он когда-то был хороший поэт
или так себе был поэт критерии размыты
оценочные суждения не будем высказывать мы потомки
потом кто-нибудь другой пусть сделает это за нас
она его полюбила за муки держала в своей кладовке
рядом с соленьями вареньями антикварными прокламациями
как можно так безвкусно одеваться
как можно после полуночи оставаться
в незнакомом доме тем более если тебя не ждут
а он ее полюбил просто так потому что надо же кого-то трогать
своей тонкостью и грамотой за спортивное ориентирование
для кого-то служить лучом света когда вырубает предохранитель
иногда чего уж греха таить выносить мусор
все эти бутылки с заморскими этикетками и фольгу
которой ты так мило шуршишь по ночам словно он не слышит
скорее всего все созданы друг для друга
а несчастную любовь придумал Руссо из серии "Всемирная литература"
чтобы рассортировать своих детей по приютам
и запоздалый немецкий романтик Гейне
с лавровишневыми каплями от зубной боли

***
в своих текстах не будем использовать hate speech,
и вообще никакую speech. на перемотке "Дюна".
будем в блокнот записывать во сне пришедшую дичь,
дичью со своего стола тайно кормить мейн-куна.
когда-то всё новое вызывало щенячий восторг,
предположение, что во всё можно зубами вцепиться:
вот поручение дал на вчера комсорг,
вот пролетела за форточкою синица.
но это предположение ошибочно, как можно теперь понять,
об этом говорит и новая искренность эпилога:
не уходи, на этот карниз присядь.
ну хорошо, побуду с тобой немного.


***
это песок времени намывался, в височной треск,
построил замок в подлеске, буханки везли из Воклюза.
магнитофоны "Комета" и "Нота", электробритва "Бердск",
фабрика "Соревнование", мягкая мебель "Муза".
это будет die M;bel, неправильно всё склонял
столько лет, пока подруги не отучили.
Лорка звала проводить ее на вокзал,
Черное море и черного перца чили
вся чернота мира приклеилась к ноготкам,
Мара звала вместе смотреть "Шпиона",
чаек снимали ночью на betacam,
чайки смотрели в бездну свою так сонно,
что бездне в них смотреть было вовсе лень,
смотрела куда-то в сторону и вздыхала,
вот здесь будет новая пища и новый день,
хотя надежда и согревает мало,
и все тропинки выявить не дает -
идешь по одной, толкаешь коляску с мёдом,
и на щебенку капает тоже мёд,
и не хотелось бы следовать мертвым модам,
но мир заходит с той стороны, где свет,
и в лоб целует, и преподносит птицу,
и ты понимаешь, что мира другого нет,
а значит в этот пора бы уже влюбиться.


***
только телячья кожа из Вавилона,
новостройки во Внуково, цены падают, free wi-fi,
группам скидки. река Зелёнка теперь ни стона
не услышит, ее увидишь - потом узнай.
и камыш немыслящий мыслит себя Декартом,
несмышленыш божественной воли поводыря
не узнал, что нужно просто гадать по картам,
где военные действия с марта до января
не начнутся. тебя за камушком не убили,
за кормушкою на бессмертье не развели,
и пока что наш договор остается в силе,
и для клумбы карманные горсти чужой земли.

***
не выходи из дома и даже в окно не гляди,
даже в стакан не гляди, и в чашку, и в блюдце.
семь тучных лет, семь тощих лет, семь лет впереди,
которые никогда уже не вернутся.
не выходи из дома и не включай свет -
при виде теней не сможешь не рассмеяться,
какой рассвет, а здесь никого и нет.
какой здесь адрес? М., ул. Ягодная, 15.
конечно же я тебе письмо напишу,
а то, что в рифму - так кто же знал, что я в рифму
живу, дышу и тайно собой грешу,
но в суть строки уже никогда не вникну.
конечно же я тебя, мой глупыш, люблю:
мальчиш-глупыш, девчиш-глупыш, моё детко.
девятый вал приближается к кораблю,
такое море здесь забывают редко.
не выходи из дома. когда я нажму звонок,
ты должен/должна быть здесь. неполиткорректно
угол дивана врезается в позвонок
наверно седьмой - так наша любовь дискретна.


***
я хочу запостить твои каштановые волосы вконтакте
говорить нам не о чем хвост зеленой бархатной резинкой
продают такие в ларьках в пищеварительном тракте
потом находят такие разделенные стервой Минкой
фройляйн моей мечты которая стала завмагом
разбавляет пиво воду зельтерскую селедкой
мы с нею окружность сферы если верить бумагам
она плывет барахтается верит вослед за лодкой
мне ли не пожелать тебе счастливого Нового года
развлечений каких-нибудь что ни на есть невинных
какая держится в море вашем теперь погода
где собирать осенью перьев теперь павлиньих
стой где стоишь теперь другие правят по коже
вырезают на правом мизинце инициалы
что бы ни делал там а будет и так похоже
яблочко может не выпасть за край пиалы

***
выросла на Кустурице и Альмодоваре -
цыганские свадьбы и операции по смене пола.
жених с каким-нибудь старым сморчком непременно в сговоре,
у невесты фитнес-центр, по субботам поло.
"Бог дает талант плохой жизни только избранным", -
утешаешь себя, переключая каналы,
по субботам домино, будет сниться Визбор им
и рисунки наскальные, где Геленджик и скалы.
нет, мне нравится моя новая сущность и эта юбка,
и включенная опция милого трёпа ни о чем.
у невесты палец и французская мясорубка,
жених толкает телегу вперед плечом.
нет, мне нравится включенная опция составления текста -
переливаться гладко на коктебельском пляже.
в сговоре с неким старым сморчком, на телеге невеста
едет в Арзрум, ниже сноска "пейзаж и та же".
умных пейзан встречает девушка Вероника,
им раздает приличествующие советы.
нет, моя новая плоть меня заставляет дико
перед собой хохотать, но не вспомнит, где ты.
воссоединение влюбленных выстраивается канвою,
поскольку, если хочешь чего-то, Вселенная всё устроит.
нет, моя новая плоть не помнит меня такою,
поскольку порядок вещей уже ничего не стоит,
и сидишь на Курском вокзале в творческом беспорядке -
с одной стороны куры-гриль, с другой стороны - попкорны.
нужно свой сад возделывать, жить на грядке -
только тогда они воле твоей покорны.
только тогда всё заканчивается попойкой,
рождением трех красавиц, съеденьем тыквы
и выведением розы морозостойкой -
впрочем, к морозу ты всё-таки не привык бы.


***

мы в пять утра еще читали книжку,
потом пошли встречать рассвет на мол,
и твой ГГ нашел твою лодыжку,
и безопасным лезвием провел.
на истину в осадке солнцедара
не претендуя средь чужих степей,
"Где твой Иосиф, - спросит ночью, - Зара?
так много ты козленочком не пей".
любовь имеет свойство прекращаться,
когда того совсем ты и не ждал.
на площадях координат не длятся,
с бессмертья точки жаждою кинжал
деля, любви совиные потуги.
какое небо здесь, ну а прибой,
где сердце здесь, а где твои подруги.
осталось сорок лет у нас с тобой,
чтобы ходить под руку по пустыне
и этот вечер в письмах вспоминать.
как хороши сегодня были дыни,
куда нас рифмы завели опять.

***

два менеджера из разных филиалов встретились на общегодовом собрании,
влюбились друг в друга.
конечно, знали, что есть такой-то, но лишь номинально, и в скайпе даже
не общались, и на завтраке в первый день совещания поздоровались сухо,
вместе росли на сухофруктах и манной каше,
смотрели одно и то же "Ну, погоди", "Ёжик в тумане", "Пластилиновая ворона",
новые приключения разных неуловимых,
после московского поезда макали пакетик сонно,
закрашенный кипяток пили, но величин немнимых
в нашей вселенной нет вообще - как отнесешься к чему-то,
такое оно и есть там на самом деле.
менеджер А. в итальянские туфли обута.
менеджер Б. ездил в Сохо на две недели.
вот тут-то всё и произошло - любовь с первого взгляда,
посмотрели в глаза друг другу и навек утонули,
и прочее bla-bla-bla, которое воспроизводить тут не надо,
опять information gaps, нас опять надули.
на совещании менеджер Б. в блокноте писал сонеты,
менеджер А. шептала нежности менеджеру Б. на ухо.
сонно макали пакетик, вприкуску ели конфеты.
выпили весь кипяток, попрощались сухо.


***
страшная любовная история Пети и Вали,
которые покемонов и кошечек рисовали,
клялись пожениться, когда закончится пятилетка.
welcome to reality, в общем, детка.
буду лепить стихи из любого материала,
чтобы в коментах прочитать: "Хорошо написала".
мало ли что там прочел неизвестный друг,
полный соц. пакет и обед до двух,
отпуск на море, all inclusive и свет -
а вы говорили, что ничего там нет.
страшная любовная история Вали и Пети,
нарисовали таких покемонов дети,
покемоны ожили, к Сретенью режут лук
и реагируют резко на каждый звук,
а вы говорили, что ничего там нет -
только лук и в конце приглушенный свет.
страшная любовная история покемонов 3D -
нет невесты бумажной для них нигде,
в тот день мы больше не рисовали, а надо бы -
дом с мезонином, можно и без трубы,
ведь не будут они, в самом деле, еще и топить,
стрелять в потолок и каждое утро пить.
даже если не водку, а просто вод. -
это для них бесследно ведь не пройдет:
начнут писать эссе о русской душе,
начнут гулять по городу в неглиже,
и вырастет монстр с прищуром из покемона,
поскольку душа у русских совсем бездонна.
страшная любовная история всех на свете,
мировая отзывчивость, озеленение на планете,
деление клеток, атомов и хвощей,
приготовление самых отменных щей
предполагает, что всё на свете пройдет,
у покемонов на полке "Коран" и йод,
никогда не узнаешь, что там тебе нужнее -
страшные сказки ли, камушек ли на шее.


***
между тобою и каждым, кто - не одна стена,
что бы потом ни извлечь из литературы:
пачку пельмененей, щипцы для завивки, чайник вина,
прогулки по воде и прочие водные процедуры.
так из любви к девяностым порою теряла стыд -
не покупала талончики, к памятным датам
(помнила - ведь и огонь на асфальте горит,
в календаре на смоле с ободочком измятым
вот она красным) вскрывала заветный "Рот Фронт",
ела, калории всё по таблицам считая.
эта таблица, наверное, тоже соврет -
та соврала, там должна была быть запятая.


***
Сильвия придумывает статусы для фейсбука
статусы для фейсбука для тех кому за-
крыть нечем эту прорву букв которые лечат
заставляют быть кем-то лучше потом бросают под дверь
завтра придет газовщик и вентиль твоих шаблонов
закрутит-завертит обманывать хорошо
Симона не ест после шести прячет в горсти немного риса
пересчитывает рисовые зерна хочет формулу интеграл
минус бесконечность прошли заново вышли в город
"выход в город" написано на каждом и все
проходят мимо видят дальше некого обнять мимо
мимоходом у тебя будет лучшая форма для пирогов
Надя считает пироги полученные из формы снова осечка
десятый раз осечка никто не моет посуду не закрутил кран
не открутил кран научись владеть собой чтобы другими
стань эффективной всех заставь полюбить за изгиб плеча
и знакомство с античными классиками в переводе
вот как Анастасия барометр повесила на балконе
после узнали ее парикмахерша и ключница
муж не узнал мосты разводили рано
можно сегодня я у тебя останусь
не остается в памяти ни страницы
буду всё лето любить тебя это правда


***
любовь - такая тема: находишь слова, только когда влюблен,
а когда не влюблен, просто ждете, когда принесут счет,
и на тебе (что же еще) environmentally friendly лён,
уста у нее сладки, словно в июле мёд.
и он говорит: "не нужно множить сущности без нужды.
знаешь, кто сказал?". здесь тебе бы и промолчать,
но горе свое с умом зачем-то смешала ты,
и то, что получилось, тычешь ему опять:
дескать, оцени степень моего мастерства,
из ничего сделаю всё и разрушу сама.
слова находятся, теряются, падает в чай листва,
хотя это гипербола. тонут в листве дома.
"а я думал, что это японец Окама, - он говорит,
а не англичанин Оккам, еще и с двумя "к".
впрочем, пора идти, всем я в целом сыт,
писать не буду - слишком сильно дрожит рука".

***

вот заплатил за перекись водорода,
вывел на солнце, поправил за ухом прядь.
ты говоришь: «Не нужна мне твоя свобода»,
чтобы хоть что-то после него сказать.
ты говоришь: «Не нужны мне твои качели,
сада нескучного талое эскимо,
литературная матрица без шинели»,
всё образуется дальше собой само.
ты говоришь, и акт говоренья кроток
и беспринципен, как буковки на траве,
майские грозы зацепками для колготок
будут казаться, а были бы на Неве –
просто свернули стрелку, и вечность – право
всех неимущих ради любви большой –
девочки вниз, ну а мальчики все направо,
духоподъемные песни презрев душой.






Ленинградские стансы
В. Г.

вот говоришь себе: «Откуда взяться
такой тоске на школьную тетрадь»,
и обещаешь больше не влюбляться,
чтоб никогда об этом не писать.
на полстроки, на пол-абзаца мимо,
ни слова в малохольной простоте –
вот и была земля твоя любима,
где всюду ходят разные не те,
в окно глядят и прячут папиросу
ночей белее беленой стены.
«Но ты приди, - прошу тебя без спросу,-
пока мы так невинны и пьяны»,
пока мы так, подстрочником болея,
строкою колкой, словно невский лёд,
себе растили яблоню и змея,
судьбу любую зная наперед.


***
человек слаб, бесправен и стар уж,
если мерить столетье за пять.
ей ведь явно захочется замуж,
и куда ее дальше девать.
ей ведь явно захочется кружку
с этим милым бельчонком и стол,
будет чистить куриную тушку,
что создатель миров распорол
(в холодильник) от чрева до уха,
заморозил любимую боль.
скоро тридцать, такая старуха.
нет, в конце - это всё-таки ноль.
и звонить бы не рад, и писать бы
никому-никогда-нипочем,
заживает любое до свадьбы,
прижимается к сердцу плечом,
чтобы что-то почувствовать тоже,
чтобы что-то смешное сказать:
ты ведь видишь - мы правда похожи,
а еще я умею вязать.
и тождественны корни ризомы,
и структурный анализ простёр
свои крылья. а что, мы знакомы?
на мосту догорает костёр.

***
станут закрывать ночные клубы
при запретном виски и пальбе.
у меня пересыхают губы
от одной лишь мысли о тебе.
станут закрывать трактир на Пряжке –
тут живу сама с собой в борьбе,
тут крадут салфетки, тарят чашки,
на которых письма о тебе.
ты прости меня за слог мой бедный,
за кудрявость почерка в ночи,
за щекой носили грошик медный,
вот достали – а теперь сличи.
станут закрывать ночные клубы,
тыква превратится в королька,
у меня пересыхают губы
и дрожит над свечкою рука.


***
зато у меня всё просто теперь и четко:
писать стихи – не хуже, чем печь торты.
когда замолчит эта глупенькая трещотка,
из города вечной славы приедешь ты.
весь в белом ты приедешь с букетом лилий
и мне до утра почитаешь еще Ду Фу,
из города корюшки и ровных линий,
которые так проводят, как на духу,
на старой газете после стакана водки –
вот здесь быть городу среди чужих болот,
вот здесь стрелять у сонных прохожих сотки,
вот здесь мой друг прекрасный еще живет.
он любит мир, и мир ему дарит лето,
тепло корюшки и каменной мостовой,
и сколько мы убивали в себе поэта
об этот камень глупою головой,
а он сидит себе со своим стаканом
в полночный мрак и топленое молоко,
идет корюшка к горлу нержавым краном,
и видно всё, видно долго и далеко.

***
если тебя до сих пор не убило,
то пора было стать многогранней,
а не прятать лосьон и мыло,
и вилки на память, на станции дальней
где-то сойти, выпить лосьона,
мылом намылить кусок багета,
всем разослать смс: «Я дома
вот наконец, ну а где – ну где-то.
тут вот какие-то люди в желтом,
урна с окурками и собака,
в общем, пора заниматься спортом,
душем контрастным залить, однако
не заливается это горе
горше всего, что со мною было,
все электрички отменят вскоре –
вот и собака уже завыла».
если тебя до сих пор не ищут,
значит, не нужен ты им по правде.
в общем, пора бы здоровой пищу,
не рисовать голых дам на парте
и не писать: «Здесь был я тогда-то
вместе с Тамарою и мускатом,
общество наше не виновато -
неатомарности формул атом».
не затеряется всё, не ляжет
карта последняя по-другому –
только словарный слюну завяжет,
и из волос вынимай солому.

***
мужчина жизни стал совсем никем,
а год назад еще, да что - неделю,
"да все они - одно и то же", крем
съедаешь жадно. всё забыть к апрелю
давно тебе советовать могли,
другой апрель настанет между делом,
чужие земли, тесто из земли,
и часть как представление о целом
тебе для восприятия дана,
и за руку ее (что мелочиться)
держал бы. эта глупая страна
и эта безнадежная ключица.

***
нашла такой неразменный источник боли,
рисунок роли и яблочко за кормой.
какой бы чуши мы с тобою ни напороли,
но лучшей доли не удостоен мой
пространственно-временной, как обрезок сыра
над шпилем Адмиралтейства в нетучный год,
мой "Идиот", но в городе слишком сыро,
поэтому он до святок не доживет.
вот так бы с ним смотрели сейчас на воду,
пока Неву не сковал Добужинский льдом.
вот так бы с ним обсудили сейчас погоду
и милый дом с этикетки. вот милый дом
зачем-то дан в ощущеньях тебе - смотри же,
как мир осыпается в блюдце, и водки гладь
покроется рябью, и щелкнет капкан на крыше -
здесь всё для того, чтобы прошлого не узнать,
как будто вы когда-нибудь были ближе,
чем эти две фигурки на мостовой.
почти живой так теплится сыр, и рыже
горит, иглой свой не искушая крой.

***

проводи меня до дверей – вот была докука,
вот сидели молча лучше бы – или стыд.
ты всего лишь средство для извлеченья звука
из меня – прости, что так иногда фонит.
проводи меня до дверей – там такси, мигалка,
там рассвет серебряный, словно в твоем бору.
за такую боль совсем ничего не жалко –
вот теперь я точно всё-таки не умру.
проводи меня до дверей – было всё, как было,
было всё, как будет – нет ничего новей.
на твоей тарелке вот и яйцо остыло,
и иголка остыла, и воду свою не пей,
потому что станешь кем-нибудь – не узнаю,
среди этого белого шума не различу.
только садик с кальяном так внеположен раю,
напиши об этом так, словно по плечу.



Коктебельские верлибры

пиши историю не о любви на карте Коктебеля,
распечатанной с «Яндекса» -
вот парк Литфонда, после него нужно повернуть направо.
три дня не курю. что, не веришь? бросил,
правда, бросил, ну, братан, дай сигарету,
вот спасибо и всякой тебе удачи.
вот улица Ленина, дальше колючки.
будем жить здесь, никуда не пойдем дальше,
зачем куда-то идти, здесь и так удобно
уснуть и видеть сны, видеть чьи-то пальцы
на телефонных кнопках. вот база «Якорь»,
вам еще метров сто пройти и в ворота.
это усадьба такая-то? (чтоб без рекламы).
нет, не такая, та следующая, бывает,
что все забывают всё, всё не помнит тоже.


***

если вернешься домой, пей только зеленый чай.
вот по пути монастырь, там источник вечной
молодости. если искупаться в нем – станешь Бритни Спирс.
молодость – это и есть бесчеловечность
мира, мирно смотри на людей, которые ждут,
которые письма жгут. сожжешь тысячу писем –
это будет атараксия, автаркия, другие термины
не из нашей практики, но звучат интересно.
но где набрать столько выбывших адресатов.


***

и говорят: «Ты обязательно будешь счастлива,
но не со мной, потому что я плохой».
то ли все поэты плохие, то ли обладают повышенной
самокритичностью в сравнении с другими мужчинами,
но это уже неважно, поскольку можно пить сухое
вино на спасательной станции, смотреть, как запускают
фонарики, накапливать воспоминания для нового дежавю.
и говорят: «Я плохой, а ты хорошая, заслужила чего-то другого,
а не разную пьянь и эгоцентристов»,
а в уголке стоит грустный ослик Роза
и ничего совсем тут не понимает.

***

никакие желания, в общем-то, не сбываются.
Оля, я где-то провтыкал куртку.
если вдруг сообразишь, где, спасибо за. в общем,
никакие желания не забываются, хранение
в телефоне условно бесплатное. там, где ты ставишь точку,
хорошо хоть не многоточие вслед за модой,
там, где ты ставишь точку, проходит всё,
и начинается заново, и снова проходит,
но поскольку это стихотворение ограничено в пространстве,
на этом нам придется остановиться.
если вдруг сообразишь, где, передай с кем-либо
из едущих в город П. по какой-либо своей
надобности, мало ли зачем им нужно в город П,
если вдруг сообразишь, что всё проходит, и это тоже,
если поедешь в город П. со своей курткой.
но куда там сообразить – впереди вечность,
так что можно  пока что здесь отлежаться.



***
никакой разницы – черное или белое,
синее или фиолетовое, желтое или зеленое.
спросить – почему ты такой, ответить себе за тебя же,
нет, ничего не ответить, ответственность хуже простоты.
как становятся такими? а как становятся вообще.
это ведь не трактат о становлении личности.
я говорю: «Давай попрощаемся»,
ты говоришь: «Не уверен, смогу ли»,
я говорю: «Ты меня не так понял»,
ты говоришь: «Ну сказала ведь – попрощаться»,
ну выкрои время что ли для поцелуя,
спрашиваешь: «Куда? Наверное, в щечку?».

***
здесь должен быть какой-нибудь умный эпиграф –
и никакой смерти нет, если есть любовь,
а если любви нет, ничего нет после,
а если после есть, мы ведь будем вместе
навсегда? конечно, будем. и так, чтобы дети?
даже так, чтобы дети, уже согласна.
а как ты представляешь себе нашу совместную жизнь?
я об этом думал. а я не думала, не уживусь ни с кем я.
а почему же так? ну вот так вот как-то.
на самом деле это всё не относится к нам,
и зачем описывать отвлеченные разговоры.

***

я распишусь вам на каждой странице.
ночью здесь на самом деле очень холодно,
и кому-то скорее хочется ректификата.
единственный мой мужчина на сегодня
тоже безбожно пьян и проходит мимо,
так и нужно быть не узнанной никем,
сидеть на скамейке и рассуждать
о нравственном императиве,
когда предлагают коньяк, отвечать:
«Я уже без алкоголя».
«Вам хорошо уже  без алкоголя?» -
говорят на это.
скорее да, чем нет, алкоголь тут лишний.
единственный мой мужчина на сегодня
спрашивает: «И за что ты меня так любишь?».
ведь нужно, чтобы было, куда пойти,
как говорил классик,
даже если и думаешь, что не нужно.


***

нужно идти назад через парк Литфонда,
походя там увидать инвалида с пивом,
дальше увидеть продавца магнитов, который
говорит по телефону: «Нет, не трогайте Пикуля».
потом увидеть тебя, спросить: «Как тебе моя книжка»,
услышать в ответ: «Понравилось, очень содержательно»,
или не слышать совсем ничего, ибо
рядом кинотеатр уже 12 D,
и ты напоминаешь о соблюденьи приличий,
потому что где-то здесь подруга твоей жены.
нужно идти только вперед, никогда не оглядываясь, поскольку
оглядываются, только если нужно забрать мормышку,
обстоятельства складываются не так, как в любовных романах,
обстоятельства складываются никак, и теперь подумай,
что человек сам – кузнец своего счастья,
и рождены, чтобы сказку, и рождены мы,
чтобы какую-то сказку друг другу на ночь,
было и не было, было и бы, и лунка.



Эра вод
как она выросла с тех пор, как молчит,
три года молчит, три зимы и три лета,
несколько раз не поступила в Лит,
купила шарфик. видеть в себе поэта -
аберрация зрения, о которой лучше ни-ни.
изысканьем займись, о смуглой леди сонетов
напиши статью, пять тысяч рублей верни,
а поэты - ну сколько нужно стране поэтов.
сколько нужно истерик, ёрничества и лжи,
 искренности, концептуализма, рифмы, верлибра.
если нужен выход, что-нибудь нам свяжи,
вместо того чтоб с телефоном в режиме "вибро"
ходить по улице Горького и гордиться Тверской,
покупать пирожки, магнитики, не узнавать дорогу,
быть пытаться собой, всем рассказывать день-деньской,
что становится ясно про истину понемногу.


***
простыни кто развесил, кто там живет,
все смски прочитаны и вчерашни.
страсть округлила к осени твой живот,
старость снесла куранты со Спасской башни.
кто тебя выдумал. кто не ведет учет -
будет кормить голубей итальянских мэрий,
детство сквозь пальцы мятные утечет,
и содержание всех предыдущих серий
ты не узнаешь - кого полюбил Хосе,
девы друзья - фальшивые бриллианты
были закопаны в этой землице все,
и почему с утра до сих пор не пьян ты.

***

сегодня ходил на travolver.com, "Афиша"
обозвала их туристическим стартапом.
машины, ужины, за городом точно тише.
всё, что лежало здесь незаметным крапом -
был бы поэтом, дитя тоталитарной секты,
полка, который почти не вернулся с фронта.
ехал в такую глушь, скажи, не за тем ты,
чтобы потом еще вспоминать о ком-то.
всё, что можно сделать на одном сайте -
заказать билеты, пока отбытие не проспали.
и никогда о будущем не страдайте,
если места не заняты в этом зале.


***
так хотел получить сведения о трех картах из гугла -
на первой карте была матушка-императрица,
держал ее рубашкой вниз, пока свеча не потухла,
капнуло воском за ухо - надо было так ухитриться.
на второй карте была девица Marie-институтка,
полный курс наук: география, фортепьяно.
держал ее руку за пазухой и становилось жутко:
рука не шелохнется, ночью кажет себя селянам
в виде черного петуха, который три раза гаммы
способен прокукарекать без единой запинки,
и петушиная плоть в обличье Прекрасной дамы
ищет свои отбитые половинки.
на третьей карте старуха-процентщица-альбиноска,
сделаем допущение просто в порядке бреда,
что отрицательные герои не одевались броско,
подавали милостыню, дремали после обеда,
а их всё равно убили - с классовою борьбою
ничего не поделать, как бы автор ни изгалялся,
поэтому просто будешь самой собою,
вот уголок у карты опять измялся.
Германа нет до сих пор, в немецком посольстве святки,
немецкий посол с пулей в нагрудном кармане,
кто бы сюда ни пришел - с него-то и взятки гладки,
с куром в ощипе сидят за столом селяне.


***
это правда мой любимый писатель - он ведь написал вот про то,
как девушка из потерянного поколения разбавляла джин-тоник,
и не провожал ее никто до подъезда, и не писал никто,
и не здоровался на остановке сосед-дальтоник.
утверждение через отрицание - всё-таки нелепый прием,
должно же быть что-то положительное, иначе куда уж
класть записочки в шляпу, остаться в классе вдвоем,
окончить аспирантуру и выйти замуж.
это правда мой любимый писатель - у него был такой вот шрам
на левой руке, он говорил - неудачное падение с баржи.
каждое лето он уезжает в горный ашрам,
перед этим для туфлей закупает запасы замши.
это очень тонкая личность, иначе откуда бы знал
все нюансы женской психологии жертвы моды
умение строить диалоги, верить в страстей накал
не говорит о том, зачем ты и кто ты.
кто-то же должен всё об этом сказать,
конечно это мой любимый писатель - он как родной мне,
как двоюродный брат или, допустим, зять,
или мечтать теперь о чудесной двойне.
девушка, что вы здесь стоите - все автограф хотят,
очередь живая движется по мере прочтенья.
на аватары ставить пора котят,
осень пришла задолго до воскресенья.


***

осенью 92-го работал сторожем в кинотеатре "Родина",
на самом деле русский кинематограф кончился в 96-м,
снимали эпизод возле входа, девушка ничего так, вроде на
каблуках метр семьдесят, в руках огромнейший сом,
который задыхается без воды, символизируя строгость режима -
в безвоздушном пространстве не родятся никакие идеи,
сколько раз вам говорить - нет второго отжима,
нет никакого эллина  Иудеи,
в правительстве некто изучил учение этногенеза,
единственно верное в любой момент времени, сделал вывод.
что же, Аленушка, не отказалась ты от шартреза,
стала улиткой omnia mea, идете вы вот
куда, например. после открытий Ньютона шар расколот,
лежит в коробке с дождиком и черепицей,
на дне бокала переливается желтым солод,
не буду я никем, хотя бы и птицей,
почему не дал ты мне крылья, как у альбатроса,
сильный клюв и перышки, как у чайки,
и теперь все на меня смотрят здесь косо,
когда я иду в Marks&Spenser и покупаю майки.
на самом деле кончился русский кинематограф -
нет у него достойной имиджа героини,
я иду в "КС" и покупаю роман об ограх -
это такие людоеды со мной отныне.


***
была зима мороз крепчал репродуктор молчал
пеленала бревно неотесанное молочница Мирра
ну что красавица мы приехали здесь причал
катайся дальше одна сотворяй кумира
смотри какие на этом море белые буруны
как из учебника биологии или "В мире животных"
катайся дальше своей прихожей своей страны
и всей траектории граждан ее свободных
у каждой зверушки игрушки на каждый скелет шкафы
не напастись истории которую переврать бы
не захотелось как прочерк шестой графы
в день отпущения от незажившей свадьбы
низкие истины хочется в каждой строке читать
омут искать или вымытое полено
что человеческим голосом будет лгать
ночью овец считать всё обыкновенно
всё как должно бы вот если б ты был левша
блох подковал для имперского Цареграда
умер от тифа напившийся из ковша
нет ничего нам теперь для себя не надо


***
в родительном падеже мн.ч. возможно окончание "ей"
"будней" "саней" флексию не принимая
хочешь родиться трудиться плыть в Феодосию с ней
лучше всего забронировать мир до мая
майское дерево не растет посреди двора
а как его пестовали жертвенной гжелкою поливали
посреди двора только косточки и дрова
сейчас будут жребий тянуть раздавать медали
вот и переходишь ты в выпускной класс
строишь провинцию вырезаешь девочку новый левел
вырезаешь ей платья не замечаешь нас
во дворе костры тщеславия горы плевел
кто тебя от всего ныне сущего отделил
поставил стеречь эту немыслящую монаду
сказал раз тебе сказали значит хватает сил
помнить себя записывать столько сряду
вот они тянут-потянут вытянуть не хотят
парить еще рецепты искать какую-то репу
ямки закапывать не для слепых котят
мир так прекрасен если смотреть сослепу


***

что тебя заставляет не мыть посуду, то тебя и убьет.
разницу во времени испытывать он не против,
только прочность его на тот комсомольский слёт
переносится медленно. копий чужих испортив
столько чаем, и кофе, и соком - он был жесток,
вот четвертая - с нею уж будь ты поосторожней,
забывай только то, что читается между строк,
в интересных местах подчеркни полосой творожной.
вы ведь пишете что-нибудь? вас ведь еще зовут
почитать при свечах, где яблоки и селедка?
ах, и вы здесь, и вы, подложи мне подушку, Брут.
краткость нам не сестра, но пора расходиться кротко.


***
чудовища Украины: оборотень под Житомиром
и йети с Ровенщины. горячая линия, телефон доверия.
куда вы сюда с таким провинциальным говором,
куда смотрит милиция, садик и школа, мэрия.
куда смотрят сбербанк и властные структуры,
йети на Ровенщине вырастил топинамбур,
о его пристрастиях нам не известно из литературы,
пьешь "Черниговское", нервно курить ходишь в тамбур.
оборотень под Житомиром - ровня Паттисону, если подумать,
но думать вредно в сложившейся обстановке,
надеваешь всё свое самоварное золото, говоришь себе: "Ну, мать,
тебе не восемнадцать - нужны уловки".
если там, например, темно, на столбе плакат "Любіть Україну",
фисташки-орешки, чипсы мирно лежат в киоске,
всё бывшее со мной в один момент я отрину,
в больших городах чувства фальшивы и мысли плоски,
нигде ничего нет, за что не страшно на боковушке
проехать, между голодных взглядов витая.
девять часов, моя любовь, собирай игрушки.
не принимается тара твоя пустая.


***
нет, ну мы же договаривались за триста.
нет, ну сколько тут ехать, двести - максимум, ты подумай.
если подумать, ты согласна даже и за таксиста,
который отоваривается в "Континенте" паленой "Пумой".
покупать суповый набор и по акции шоколадку,
из Медведково ездить, на фиолетовой протолкнуться
на новый уровень смысла - пусть тебе будет сладко.
откуда все эти люди вокруг берутся,
за руки держатся, держат за пазухой камень, что ли,
как на день святой Февронии, Осмомысла.
если подумать, зачем тебе столько покоя-воли,
продолжения в каждом стекле - пусть тебе будет кисло.
пусть твои вкусовые рецепторы служат ориентиром
вместо звездного неба и нравственного закона,
больше небу земли и больше озона дырам,
и любая гора на этом пути поклонна.

***

больше красивого в группе "Доставка цветов",
принесут тебе цветы под дверь, например, пионы,
а на что ты ради семян пиона готов -
в каждой кастрюле мокрицы, в каждом дворе шпионы.
положат под камень шифровку, это подъезд № 2?
нет, это четвертый, и даже другого дома.
каждую пятницу ты забываешь слова,
учишь их учишь, пока не доходит до взлома.
больше красивого в группе "Доставка цветов",
нет, это настурции - вы же учились в школе?
нет ведь улик - недоваренный в плошке плов
и отпечаток какой-то на дыроколе.


***

и тогда они снова поругались, чтобы услышали соседи,
добрая девочка Лиза сварила гречневой каши,
собрала еще разной ненужной снеди,
проветрила пальто, заштопала все гамаши.
и тогда они поклялись жить долго и счастливо, в поперечном
разрезе любая жизнь представляется мармеладом,
а такие частности, как густота и речь, нам
не открываются, мы не стояли рядом
на первом параде после вальпургиева рассвета.
и тогда они сели решать кроссворд, гель пальцы измазал,
и тогда они заняли очередь не в магазин "Диета",
а туда далеко, где решают проблемы разом.
столько любимых женщин ФМ хранишь в себе, электрички
пустуют в наше время суток, здесь не купить билета,
сделать нежный цветок цикуты из истерички,
всё-таки место занять под вывескою "Диета".
равен ты только сам себе и ничему другому,
сколько бы ни прочел биографий на остановке,
нужно было найти работу поближе к дому,
и тогда они снова, и пуговка мимо бровки.


***

письма девочек-подростков в журнал OOPS,
перепишешь пять тысяч раз и получишь новую пароварку,
пакетик ванили получишь, и в теплую байку пупс
укутан будет, за светофором в арку.
дорогая редакция, мы с ним ходили в парк Го-
речи не может быть, чтобы туда с другими
ходить теперь, или даже вот без него,
без него тем более, люди бывают злыми,
очень злыми бывают люди, но что-то же надо с ни-
ми делать теперь, или ничего, или что-то,
а то колечко с лазуритом всё-таки мне верни,
которое пропало зимой из нашего сквота.
дорогая редакция, мы с ним ели пломбир
на лавочке во дворе, фаза быстрого сна проходит.
он почему-то всегда западает только на Ир,
а я Марина, то есть "морская", и кто здесь водит,
тот и окажется в домике, мерцательных аритмий
на нашу долгую жизнь хватало, просторы
детской площадки изучит покамест змий,
строили мельницы - будут теперь соборы.
судя по дате, это был твой двухтысячный год,
яркие леггинсы, крупный тираж мелким шрифтом,
больше никто на балконе их не найдет,
больше никто искать не захочет их там.


***
если дойти в Рижском заливе до третьей мели,
инкуб является девицей с красивыми волосами,
а мы волосы как-то так и не разглядели,
да и что нам инкубы какие-то - мы тут сами
строим плотину, потом разрушаем, потом строим -
попадаешь в антологию "Пять веков поэзии" в виде сноски.
мы с Тамарою летаем над миром роем -
искушаем, воруем конфеты, несем обноски
в каждый дом - вот был поэт не Петров ведь,
воспевал водку и прелести дам каких-то,
ничего о нем теперь никому не вспомнить,
где росла сосна, там растет ну совсем не пихта.
вот был поэт не Иванов (с ударением на втором слоге) -
не писал ничего, с дьявольским борясь наущеньем,
в перерыве после второй любил говорить о Боге -
было плохо в те времена со скудным хоть угощеньем.
вот был поэт не Сидоров (с удареньем на втором тоже,
поскольку всё до копейки потратить успел из гранта),
но "Травиату" слушать любил из четвертой ложи.
что за антологию нам сподобился Санта
преподнести на Новый год. если дойти в заливе
до третьей мели, увидишь борьбу стихии,
и, как всегда, начнешь тосковать о пиве,
и что вокруг тут ходят одни глухие.



***
а вот мой кот похож на смесь нерпы и макового рулета
(это если бы у меня был кот и экзистенциальный голод),
календарь весь в поводах, заполнен концами света,
кофе неправильно, если судить по фактуре, смолот.
больше всего меня интересует работа на дому без вложений,
а то вкладываешь в нее время-деньги-душу,
устанавливаешь кучу лицензионных приложений,
ходишь измочаленный и козырьком наружу,
а они тебе говорят - не соответствуете стандартам,
плохо ладите с собою и с коллективом,
купите домик в деревне и займитесь видеоартом,
думайте о положительном, ищите себя в счастливом
каждом втором прохожем, который пьет кока-колу,
думает, что у него есть что сказать миру,
а если нет, опускайте там очи долу,
каждый день съедайте сто грамм хоть сыру
для пополнения запасов кальция, в море уплыть стыдитесь,
хоть и есть там вакансии для старшего комсостава -
будете мыть полы на линкоре "Витязь",
спонсор которого - всем нам известный Савва
был застрелен из ружья, что висело в партере,
хоть и не было заряжено холостыми,
но должно было - каждый здесь получил по вере,
постулаты веры быть и должны простыми.



***
ну или, например, приехал бы Бегбедер,
отыграл бы нам сет на веранде, скушал морошки,
сказал бы, что рассвет над Волгой уныл и сер,
не стал бы сметать в ладонь он от халы крошки,
потому что так наверняка делал Толстой,
а повторять за Толстым не очень концептуально,
расстояния мерить коломенскою верстой,
путаться, где кабинет, а где, предположим, спальня.
детство проходит в таком раздрае - на ходу мечтаешь и спишь,
становишься писателем, пишешь роман про эмо,
эмо выходят из моды, пишешь печальный стиш,
всё недостойно, должна же быть в мире тема.
ну или, например, приехал бы Паланик весной,
поговорил о корнях и скушал морошки.
нет, только не летом, летом такой тут зной -
гравий шипит и нечем полить дорожки.

***

это Pinus contorta - растение семейства сосновых,
в естественных условиях растет в западных районах
Северной Америки. кустарник
достигает 50 м., сколько сведений здесь неновых
мы получаем. вот на заводе "Красный ударник"
раскладываем пасьянс из хлебных корок
 на БСЭ, вот ведь были
люди в наше вр., не то что ныне пропойцы,
было знание в противодействии каждой силе,
ошую и одесную вырубят иллинойсцы
каждую сосну, в дом принесут со скрипом,
украсят газетными вырезками
о достиженьях тяжпрома.
здесь культивировать будем верность
родимым липам -
как им там пишется по воде
далеко от дома.


***
вспоминаем одежду 30-х - платья с декольтированной спиной,
они познакомились на хипстерском велопробеге,
я буду тебе моделью для сборки, верной женой,
источником протеина и вечной неги,
когда в нашем дворе поставят французскую карусель,
поставят всех первоклассников очередью живою,
поставят палатку, где до десяти продается эль,
нет, я не живу здесь и рамы твои не мою.
когда появляется солнце на северной стороне,
у тебя мигрень какая-нибудь, завтра пересдача,
и моей любви соответствует всё вполне,
но зачем она тебе, ничего не знача.



***

трагедии нет - один сумасшедший напишет,
как солнце осветило вывеску. вот сильпо,
закрыто окно. вот ломтик лимона выжат -
как целый лимон. другой прочтет - ведь светло
в городе нашем еще, фонари, скамейки,
фонарей и скамеек в городе нет уже.
вы опоздали в очередь - нет индейки,
тихо и вольно читавшему на душе.
а тот, кто написал, вообще не думал, как сложат
офисные дети в метро мозаику божества
из его рассуждений, которые всё итожат
и никак, и вымерзла в городе вся листва.
в парке закрыли киоски со сладкой ватой,
карусели замерли до второго пришествия, свет погас.
после этих слов почувствуй себя виноватой,
иначе не будет прощенья тебе от нас.


***

Агата К изучает НЛП, придумывает тетушку Мардж -
еще больше возможностей, картинок, бесплатного скайпа.
если придет полиция ночью, как-то меня отмажь,
скажи, что на самом деле наш сервер уже в Бодайбо.
Чаадаев получил путевку в Сочи, но избрал сумасшедший дом,
заходит каждые полчаса - почтовый ящик пустует,
а буквы искал на клавиатуре с таким трудом,
а санитар отвечал, что из щелей не дует.
молодых-несчастных-талантливых Маши Б, Лизы Д,
потом оказалась старше их, больше узнала -
что счастье в вине и оправданье в труде,
и всюду ходи с начинкою для пенала,
а то захочешь вдруг написать письмо,
а в адресной книге пусто, и безумцу сказали,
что всё уже написалось давно само,
и даже отправлено с помощью тети Гали.


***

мелок назывался "Машенька", сказали - России нет,
на карте есть, и даже была когда-то
в реале, и если выложить в Интернет
ее скриншот, как водку из дипломата,
она прекрасна будет. для Машеньки всё - гипноз,
не в силах противостоять такому гипнозу,
она говорит, что ты себя перерос,
тебе давно пора перейти на прозу,
описать именье в провинции, иметь или не иметь -
проблема выбора. в ельнике настоящем
настоящие волки, волчья ягода и медведь,
но какой же прок писать нам о преходящем.
где слог для описания я найду -
стерлядь, осётр, нельма, таймень, скука,
на соседнем столбе растяжка "Слава труду",
но я теперь от рождения близорука.



***
встретил Вергилия в Савельевском сланцевом руднике,
искал пятое парадное, где жила девушка Фима.
много желающих было погадать по руке,
продать газету, удостоверение и налима.
какая у вас хорошая русская речь -
такую здесь не услышать. выходишь вот в полшестого,
одинокий дворник и в карбюраторе течь,
и на двадцать вёрст нигде никого чужого.
а вы-то как здесь? заблудились, поди,
дела амурные - дело ясное, молодое.
там столько писем в ящике - не гляди,
не береди пиратской своей виндою
все смыслы, которые нужно туда вложить,
словно персты Фомы, не верующего в детали.
в таком районе вы ведь не хотели жить,
и в колесе пилюли свои глотали.


***
раз в неделю вёл поэтический кружок -
такие в те времена нравились продавщицам,
зарыться в уголь в финском товарняке мечтал, творожок
покупал диетический, к слипшимся вот страницам
не обращался - раз слиплись, то уж навек,
то ли от творожка, то ли в сумке разлился
недопитый портвейн. в тексте должен быть имярек,
который в девушку из кружка на утро влюбился.
девушка не умела заваривать кофе, но знала напамять: "Йейтс,
Берроуз, Гинзберг и Ферлингетти",
а еще отрывки из символистских пьес
прошлого века. представляешь, какие дети
ходили бы в этот плохо снабжаемый детский сад,
слушали радио, ели манную кашу.
ничему из написанного ты, конечно, не рад.
хотели прививку, давили на совесть нашу.
раз в неделю вёл поэтический кружок,
тайно любил Вознесенского с Евтушенко,
на видном месте всегда красовался Блок,
разлился кофе, но остается гренка.

***

кто-то привезет с отдыха фотографию с обезьянкой
дальше ехать не могу дорогу не вижу окна запотели
идите к ущелью через перевал владения князя с испанкой
у него был роман по переписке она в своем теплом теле
два года ждешь что будет письмо хотя бы без штампа
со словами признательности за всё что между нами было
смотришь испано-русский словарь фиеста карамба
смотришь состав из чего здесь делают мыло
у князя таких в каждом порту по несколько сестер-кармелиток
нечего бить тарелки тебя же предупреждали
некуда будет весной потом собирать улиток
ждали весны а впрочем потом не ждали
со знаками препинания плохо всё со второго класса
при обращении не помнит как представиться нужно
в левом нефе тоже Дали Mater Dolorasa
нет ребята куда же вы что не живете дружно
у него такие в каждой стране по несколько штук проходит
всё к чему ни захочется прикоснуться
краска потом мучительно больно сходит
эти тарелки больше совсем не бьются


***
никогда не получу Нобелевку Фолкнер пишет в блокнот
обязательно получу счета за газ и петрушку
сальные шуточки Салли всё переходит в брод
матушка-гусыня учит как размотать катушку
никогда не получу Нобелевку не стану важен для всех
не будут приглашать на охоту скачки фуршеты
в северной варварской стране изыди на красный смех
одно вдохновение повсюду украсть галеты
нужно было на батарее их подсушить
вместе с апельсинными корками глупой Салли
купить Остоженку или Пречистенку перешить
по ее лекалам чтобы приезжие не узнали
никогда не получу ничего от нее что бы ни предложил
будет полоскать свое полотно в реке белой краской сяду
соберутся ракушки гусыня-матушка донный ил
чем же буду теперь теперь поливать рассаду
повторенье твое сращенье подчеркивал ворд
обещали устроить кондуктором пахарем зоосада
сколько нужно земли тебе чтобы был ты горд
из проходящих чтобы видна рассада




***
скажите всё что хотели сказать или положите трубку
перезвони мне плохо почти не осталось джина
в этой бутылке нужно в "Ашане" купить новую губку
с подготовительной группы тобой как ни одержима
но протрубят отбой по веленью пионерской дружины
будешь бояться темноты историй о черном рояле
в этой бутылке без этикетки сонные джинны
дома у себя будешь спать вот не удержали
нет не хочу ее видеть макросы по умолчанью
если тебя так напрягает поживу у знакомых
нужно же приготовить ее к закланью
перечитать на досуге "Жизнь насекомых"


***

два билета в "Жовтень" по цене одного,
наносмазки для двигателей - 50%,
прессотерапия в подарок, тома Гюго,
спасенные от ножа любительницы абсентов.
прообразом кинотеатров в формате 5D
стал старый добрый аттракцион "Американские горки",
об этом говорится в научном труде,
прочитанном тобой от корки до корки.
уикенд на Киевском море, ужин и завтрак в постель,
мясо на мангале, сауна, велосипеды,
грибы в лесу, старый зловещий отель,
странные скрипы ночью. нарушителями диеты
вернетесь оттуда, куда Макар не гонял телят -
рассказать не сможете, нарисовать, сплясать им.
хотя узнать подробности все хотят,
куда же мы теперь вас таких посадим.


***

в группе "Девяностые" братья Марио кукуруку
инвайт воды как не бывало в кране
пишешь "Научитесь писать "в Украине" убираешь руку
когда падает снег вокруг не готовят сани
проходишь как человек гордо по всем подъездам
читаешь надписи заодно воруешь газеты
это разрешено было двадцатым съездом
если не выходить ночью за рамки сметы
вот в этой квартире тихо живут три медведя
покупают мёд на рынке зимою в спячке
влюбляешься в самую старшую тихо бредя
просишь о свидании у гордячки
но на звонки никто не отвечает тихо
в квартире оконная рама не шелохнется
хочется всех разбудить им накликать лихо
газета "Труд" в кармане совсем не мнется
в конце концов сойдет вся типографская краска
проступит вместо нее как газета "Правда"
моя любовь нужна мне любовь и ласка
и пять томов да можно в придачу Канта


***
что нам сказать о поэтах Озёрной школы
коров с колокольчиком гладить милой малышкой
ходить по парку деревья довольно голы
грязь намесить после уснуть за книжкой
run you'd better run проступит на стенах
алым фломастером распишешься на лодыжке
о прекрасных девах читать королях изменах
у букиниста такие милые книжки
можно влюбиться в него родить ему сына
основоположницей стать умной матроной
разным в Крыму наливать крымские вина
от южного ветра прятаться за колонной


***

другими словами не объяснить, откуда пришли хазары,
откуда у них такая письменность. на остановке
танцуешь одна под звуки мысленной бубамары,
в забвении доходишь до самой бровки.
прекрасен стиль ампир твоих сиротских приютов,
твоих украшенных ветошью магазинов,
экскурсия в монастырь вчера намечалась Чудов,
коже твоей не хватало всегда энзимов.
прекрасен стиль ампир солнца, что светит в окна
в восемь утра, "Столичную" освещая,
и сама ты светла, солнцу подобна,
и кипяток окрасит пакетик чая.


***

Аня разучивает любимый романс Колчака,
намазывает бородинский твердой "Виолой",
в дом с палисадом люди приходят издалека,
некоторые даже видели Аню голой.
ставят варенье из брусники, раскладывает пасьянс
Аня, кому из них сторожить теплицу.
многие не приехали - снова подвел Минтранс,
многие предлагают переехать в город, жениться.
Аня покладиста, хозяйственна и умна -
курсы сценаристов, парикмахеров, маникюра,
собирает лютики, колоски в кармане с гумна
и себе равна, остальное - литература.


***
а потом говоришь что ни с кем не сможешь ужиться
в одной квартире так чтобы не чувствовать дискомфорта
не обсуждать политику светские сплетни автомобили
погоду и вообще что приготовить на ужин
а потом говоришь нет он на самом деле хороший
просто запутался в столице столько соблазнов
Коломенское "Шоколадница" парк Горького суши
и на каждом углу ликеро-водочные отделы
просто запутался в столице столько красавиц
столько мороженого шариков сладкой ваты
столько любви до последнего воскресенья
месяца на который приходится Пасха


***
вместо того чтобы столько писать лучше сделай уборку
пыль смети с портрета девочки это не Рерих
убери газеты окурки дынную корку
выложи платья на диван и даже примерь их
это вот было тесное год назад висит мешковиной
по полу волочится словно ты стала гномом
в книге написано жизнь оказалась длинной
в этой квартире и в городе незнакомом
куда это всё девать мелкий ум приложишь
всё разобрать со считалкою шишел-мышел
кофе сбежал ты совсем ничего не можешь
и простыня так что кот твой и не услышал


***

знаешь хани я таки дописал эту главу
закончилось пошло как-то "в камине скрипят поленья"
ты помнишь те окна во двор где с тех пор живу
вдыхаю нашатырь ночью жду вдохновенья
знаешь хани быть писателем всё-таки не вопрос
и влюбленным быть ремесло достойное только знача
что-нибудь родился тоже влюбился рос
вот тебе кефир а вот остается сдача
можно что-то там на палец определить
помнишь хани такую рюмку с делениями разбилась
каждый раз теперь боюсь тебе не долить
нет сегодня мне опять ничего не снилось


***

юноша в метро читает "Искусство продаж"
можно есть пломбир не делать уроки
геометрию для 8-го кл. до завтра отдашь?
четырехмерный куб на парте ну нет я в шоке
только детские книжки читать под партой тайком
юноша в метро был серебряным медалистом
знание вера отсутствие снежный ком
снег на Арбате на крыше и в поле чистом
никого не следует любить так чтоб сердце зашлось
так чтобы эта книга казалась вечной
и куда б в этом кубе потом ни сместилась ось
если что-то и помнишь то реплики Н. Заречной



***

встретились на конкурсе "Как я провел лето"
пять раз ходила на фитнес за восемь дней
не курит уже неделю вот же стоит помета
нет правда не куришь что же тебе видней
жизнь принимает здоровый образ по щучьему повеленью
морковный сок свежевыжатый апельсиновый иногда
на самом деле всё исчисляется только ленью
которая стоит немыслимого труда
а как я провел лето учителя не узнали
в тетради с полями ровными не прочли
теперь достоин ты золотой медали
такой любви со всеми росписями в пыли


***

если не будешь писать верлибры, тебя не будут переводить
на шестнадцать языков, истолковывать в ключе феминистского дискурса,
юнгианской психологии, кафкианской эсхатологии, солипсизма для домохазяек -
вот ключ, и куда он подевался, только что его видел,
только что держал в руках, положил в карман - и исчез.
пошел в кино, посмотрел фильм "Прощай, моя королева",
написал об этом верлибр, не преминул сострить, что здесь никого не прощают,
плохая видимость, какие-то люди на остановке
ждут трамвая, голосуют за лучшую жизнь для этой страны.
но на самом деле писать верлибры очень сложно - об этом
неоднократно упоминалось в печати, в блогах, на фестивалях,
когда речь заходила о верлибрах с профессиональной точки зрения,
а потом все удивлялись - ну разве может быть у человека такая профессия,
ну как собирать спичечные коробки в свободное время.

***

не умею любить, поэтому останусь одна
среди виртуальных котят и свинок морских.
угол комнаты виден и батарея видна,
и давно пора уметь уложиться в стих.
не умею любить, поэтому не могу
в трех словах сказать о том, чему слова нет.
вот к ступеням старым пририсовали мглу,
вот на эту мглу еще наложили свет.



***

на каждом фестивале есть один человек,
который подходит, говорит, как ему понравилось, можно книжку.
на следующий день оказывается, что он уже много прочел,
что это поэзия будущего, или завтрашнего дня, в зависимости от формулировки.
а мама мечтала, что я напишу роман,
писать роман нужно о том, что хорошо знаешь,
поэтому говорила: "Напиши роман о студентах".
никаких студентов я не знала - ну сидели в одной аудитории,
что можно об этом написать, еще и на целую книгу.
еще можно написать роман о своем рабочем месте,
о поисках смысла жизни, метаниях отечественного интеллигента,
такие вещи, которые можно придумать,
описать доходчиво как-нибудь или замысловато.
на каждом фестивале есть один человек,
который подходит, говорит: "Разве это поэзия, это какой-то рэп",
а все остальные не говорят, но думают в том же ключе
несколько минут, потом внимание переключается
на что-нибудь более интересное, дискуссия "Поэзия - хлеб насущный
или успокоительное" проходит в зале презентаций №1.









***

Лене Левиной

золотое яблочко находит на блюдце Елена,
раньше такие были по сто - теперь отдают их даром.
герои Москвы съели карту метрополитена,
человек-паук приближается к Мордору с самоваром.
заниматься античностью нужно девушке незамужней,
чтоб оправдать незнанье анапеста и хорея,
рапанов есть до утра в той столовке южной,
чаек снимать, их с косого полета брея.
яблочко никуда не ведет, лежит на витрине,
переливается всеми радужными цветами.
как говорил Геродот, всё прошло, отныне
с этой дорогой своей разбирайтесь сами.


***

в памятник архитектуры конструктивизма братьев Весниных
водили октябрят пионеров отличников политподготовки
издатель попросил рукопись на двенадцать листов
стал перебирать девушек с которыми что-то было
некоторых помнил в лицо стал сочинять разное о любви
сидел на стройке похолодало грачи улетели сорок
с некоторыми ничего не было даже но можно бы
включить фантазию добавить некоторые детали
детство проходит тремоло юность проходит срез
общества просит издатель разночинцы пивные кружки
модели самолетов из кружка авиамоделирования
комендантский час опять возвращаться в десять
жители отшиба на котором у тебя двухкомнатная квартира
соблюдают традиции веруют в почвеннические уклады
издатель попросил роман "Пятая авеню" для женщин
холодно сорок нет у тебя контекста



***

суши меню, бар, обширная коктейльная карта,
уникальные вечеринки и шоу-программы,
личные праздники, знаменательные даты - осуждение Сартра
за отказ от премии, полунамеки дамы
на согласие выпить коктейль, приготовленный собственноручно
с помощью шейкера, выигранного на вечеринке,
на которой до появления вас было так скучно,
а давайте лото, или будем гадать по Глинке.
вот "Жизнь за царя" - замечательная опера, нотным знакам,
если подумать, тесно в тетради нотной.
будут поля покрыты консервным маком,
будешь мешать из банки рукой свободной.

***

учебник испанского для вузов желтого цвета,
вставать в шесть утра, в семь толкаться в маршрутке,
искать расписание, кошелек, перевод сонета
Гарсиа Лорки, смеяться недоброй шутке
на радио "Шансон". дальше вузов наших
тебя сошлют, подумаешь ты, едва ли.
поменьше кофе пить и бояться старших,
которые уже во всех корпусах бывали.
здесь, девушка, вам сходить, будет неужели
лёд под песком, а после тепло, свободно.
вчера-всегда мели бы тебе метели,
пакет лежал на столе "до седьмого годно".

***
будешь сидеть в баре, пить вишневый компот,
рассматривать фотографии, дизайнерскую посуду,
в соус макать кальмаров, искать в косметичке йод.
все синяки в беспроцентную как бы ссуду
не записать, когда не приносят счет,
не принимают обратно прорванные билеты.
тот, кто тебя не любит, но закурить дает,
вместе с вишневой помадкою из конфеты
выбрасывает все отключенные номера,
а вишни - ну просто с детства не любит вишни.
счастливый час закончился, всем пора,
в груди дыра, комментарии здесь излишни.



***

сейчас нужно что-то большое, цельное, про современность.
романа у вас нет? нет, романа нет.
сейчас читаю Ключевского - он порицает леность,
еще читаю сборник народных примет.
на самом деле it depends, кого заметит читатель,
перебирая новинки на стенде "Эксмо".
жена попросила купить по дороге шпатель -
в стене отверстие не исчезнет само.
может, влюбиться, завести роман - вот неделя
свободная выпала после отпуска и тепло,
но почитаю Дэна Брауна до апреля -
должно же повержено быть мировое зло.


***

брандмауэр с граффити со стороны Ист-Сайда -
мыши в цилиндрах, осьминоги с курительным табаком,
двухэтажные дома, гараж, пустырь, был бы май да
ходила бы в гости краля к тебе тайком.
витрину первого этажа с красной вывескою "Сдается"
она заодно отмечала бы зрением боковым.
ну что же тебе никак математика не дается,
никак не узнать, какой там по счету Рим
белеет с той стороны за опущенною решеткой
избой курною с верой в универмаг,
а цель твоя должна быть предельно четкой,
иначе куда отправит податель благ.


***

помогал перевозить друга-скульптора, выгнанного за алкоголизм
женой, самая тяжелая часть багажа - голова жены,
выточенная из камня. проповедовал он кубизм,
говорил - для гармонии жены любые нужны.
я умолял оставить оригиналу этот шедевр,
а он твердил, что лицо ее рядом с ним
оставаться должно, осторожней - зацепишь нерв,
дверь захлопни - как неродные, на сквозняке стоим.
положили на заднем сиденьи, где била бы по спине.
так и было, в общем. схватил ее, заорал,
что с него хватило жизни такой вполне,
не вернется к ней, как бы ни был отрезок мал.
о великий, могучий, правдивый русский язык,
не дающий его творцу никаких свобод,
но на самом деле я к нему так привык,
вдохновение сойдет за десятый пот.
как ни хочешь ты обладать таким языком,
со свободой своей до сих пор он не совладал.
ну куда вы, женщина, с вами я не знаком,
ну куда вы с такою кожей в колонный зал.




***
вспомнить стихи, которые увидел во сне
записанными и не выучил наизусть,
не можешь.судя по воздуху, всё к весне,
хотя зимы еще не было. зная грусть,
не любишь радость, наверное, за контраст -
высокая контрастность глазам вредит.
нет, эта Ляля Маркеса не отдаст,
а если отдаст, там потерян товарный вид.



***

они вместе выбрали помещение подальше от бутиков
и лавки зеленщика, решили, что план таков:
поставить книги на полки - можно Борхеса и Камю,
а можно Бродского. и за что я тебя кормлю.
делать капуччино, макиато, фраппе, латте,
а старые вещи выбросить, да, вон те.
она разбиралась с процентами по кредиту,
он повесил на стену бейсбольную биту.
они собирались вместе делать закупки,
но он мечтал увидеть ту брюнетку без юбки.
что делать в этом районе с такими ногами.
она предлагала украсить столики оригами.


***

как снять блокировку с внешних кнопок айфона,
неожиданно вопрос появляется в чате.
перебираешь все обновления сонно,
какой сегодня день, узнаешь по дате.
на "Часкоре" висит статья Рудалёва,
называется "Мир как информационный повод",
в два часа ночи рассуждать об этом не ново,
внутри пустота, снаружи посильный холод.
"надо стряхнуть с себя стереотипы,
которые нам так ненавязчиво навязали".
четыре утра, готовится фарш для рыбы,
идешь на балкон за кастрюльками без эмали.


***

бесшабашная чайная во дворе-колодце, рекламою бутиков
разреженный воздух соответствует запросам времени,
в этом сложно признаться, осыпается штукатурка,
желтая, потому что это любимый цвет Николая.
пытаешься оправдывать свое существование - ищешь рифмы
в достаточном количестве, ищешь для них порядок,
расставляешь, смешиваешь, новое, чужое,
свое, вчерашнее, прошлоновогоднее, из метро.
чинная чайная, знакомые спрашивают: "до сих пор
никого не нашла? ну кругом ведь полно народу".
вот в этом городе, например, проживают семь миллионов -
слабые легкие и неустойчивый климат.
в другом городе проживают другие семь миллионов,
которые любят дождь, который эти вот семь
всячески поносят, кутаясь в шарфы,
а ты никак не осуществишь свой экзистенциальный выбор.
"а что вы наливаете в чай?" - спрашиваешь у них ты,
хотя этого делать не следовало. все умолкают.
там, где более привлекательные ложечки, чище пепел,
осторожнее тени балконных твоих решеток,
воспоминания о чаепитиях на веранде
с невеликим русским, но как бы таким поэтом,
от которого потом не дождались писем,
потому что есть еще нам к чему стремиться.
ну кругом ведь полно народу, все что-то пишут,
публикуют, сравнивают, просят купить мимозы.

***
собиралась поехать на круглый стол "Украиноязычная и русскоязычная
 литературы в Украине:противостояние или сотрудничество?".
вместо этого села читать рецензию Давыдова "Эмблематическая проза".
дочитала, подумала, что нужно успеть непременно
на вечер прозы Лены Элтанг, хоть и два часа
по программе, придется два часа слушать прозу.
спросила в буфете: "Игристое вино - это шампанское?".
бармен ответил: "Именно" и налил его в пластиковый стаканчик.
на вечер прозы пришли девушки с книгами,
с настоящими бумажными книгами, чтоб автограф.
у меня дома тоже есть бумажные книги,
но форма их бытования там условна,
поэтому не на чем попросить писателя расписаться.
"Писатели много пьют", - говорит Лена Элтанг.
я незаметно прячу пластиковый стаканчик.


***

главный герой повести был курильщик и фанфарон,
знал латынь, вёл репортаж из осажденного города М,
когда его покинули местные жители, остался простор для догадок,
куда делись собаки, ослы, модели и клюква.
разносторонние знания мешают сосредоточиться на конкретном.
главная героиня повести была неизвестна вовсе,
иногда спит с какими-то людьми и даже почти их любит.
иногда просыпается, видит окружающие деревья,
остановку общественного транспорта, закрытый киоск.
ищет на яндексе рецепты молекулярной кухни,
которые можно повторить в домашних условиях
без риска предрешить исход местных жителей
в зону зеленых насаждений,
где их ждет главный герой с телекамерой и вопросом.
ну ладно, не с телекамерой - просто с айподом.
а вопрос мы еще не придумали, поэтому без него.
вопреки законам жанра главные герои
встретятся/не встретятся/другое,
ничто из вышеперечисленного подчеркивать не уместно.



***

сюда бы поэта актуального в желтой кофте,
у которого с алкоголем и психикой нелады.
хозяйку нелегальной галереи в сквоттерском лофте
(девелопер предоставил пустующие склады).
младенец ангельский, как реклама своей коляски.
ожиданье, волнительное, как в ночь перед Рождеством.
хозяйка поэту актуальному строит глазки,
несет конверт с неузаконенным веществом.
иранское кино, средневековая музыка, Славой Жижек,
пейотль на выезде на Каширское в семь утра.
зачем читала ты столько умных книжек,
носила только с оленями свитера.
сюда бы поэта актуального и мартини,
поскольку холод, можно даже и безо льда.
а что вы видите, деточка, на картине?
ну там, как водится, какая-то ерунда.


***

твари дрожащей, имеющей право не тормозить на красный,
разламывающей тульские пряники в поисках там кнута,
на станции дальней сойдя - огнеупорный, огнеопасный
город, а в ящике агитация и счета.
хочется быть любимой, нужной себе хотя бы,
ни перед кем не оправдываться за то, чего в тексте нет,
помнить на память меню, где в салате крабы -
кто-то другой сочинил гениальный бред.
пробовать всё на зуб расхочется же однажды,
ночью читать агитацию и счета.
чем ты полна, чтобы так умереть от жажды,
мясом разваренным всё-таки не сыта.
на красный не тормозить, не поспевать к обеду,
из зол любых выбирать лишь то, что блестит,
но никогда до тебя я так не доеду,
что ни велит из прописи аппетит.


***

скоро на всех аватарах нашей страны
кривой снеговик, это если снег. если слякоть,
ты не поймешь, что сближенья теперь странны,
так что ни стих написать, ни слегка поплакать
ночью на кухне. теперь не включают свет,
так что легко за азалию зацепиться.
скоро на всех аватарах чужих примет,
черточек милых несобранная крупица.


***

каждый Новый год разговоры мужчин о вилках
и о чем там еще. не покупала ни разу
билет в партер, в кармане таяла "Милка",
кого-то любить еще, платить за такую мазу.
кровью не напишешь стихи - совсем не значит
это для вечности ничего особенного в итоге.
кто-то садит цветы, под окном у тебя рыбачит,
приглашает в восемь утра поговорить о Боге.
"нет никаких богов", - пишешь у них в рекламе,
хмурое утро, стекло уж заледенело,
всё, что разрушили, мы разрушили сами -
больно, наверное, было и неумело.


***

помнишь одно стихотворение из школьной программы,
конечно - про парус одинокий. воды напиться
негде в квартире. читаешь старые анаграммы,
на аватаре перепел и лисица.
какое счастье может быть, из моего молескина
столько бумажных журавликов понаделать
можно бы, вместо этого пишешь длинно,
свет выключаешь и спать не ложишься в девять.
какое счастье может быть - его бы и нажелали,
кто-то его, наверное, даже видел.
по бездорожью верно крутить педали
вопреки сейсмической активности. город спит, ил
лежит на всех домах, парус одиноко
белеет в хрестоматии "класс последний".
тебе не хочется даже допить свой мокко -
не то что стать приветливей и приметней.
тебе не хочется ничего - пусть оно белеет,
разглаживается на ветру само, станет глаже -
никто его рассматривать не посмеет,
тем более - в свободной искать продаже.



***
на мастер-классе мы знакомимся с энергиями Таро,
с удивлением замечаем, как много их в нашей жизни,
лицо королевы повешенной не старо,
сладко и славно печень скормить отчизне.
много узнал ненужных деталей за десять лет,
имен, которые забылись быстрей, чем вышел из дома,
и позвонить уже двух копеек нет,
местность на пятой странице теперь знакома -
здесь повернуть направо, и за углом
улица, ночь, аптечный киоск и лужа.
поговори еще со своим ребром -
хочется ей такого смешного мужа.



***
клуб любителей ландшафтного дизайна хочет добавить в друзья
вас и кого-то еще, кого еще не добавил.
о том, о чем нужно молчать, говорить нельзя -
всё остальное пишется против правил.
эхом парижской ноты парижский сплин и чреват,
как прошлогоднюю шляпку выпросить у модистки.
кто-то представит, что тысяча киловатт -
это не ад, всё сваляется после чистки.
нет никаких друзей, и парижский грипп
нежно обнимет вечером, у консьержки
был там пакет, но ты наконец охрип,
были в пакете стружки и сыроежки.



***

с чего ты взяла, что должна быть счастлива, Надя -
запомнить цитату несложно и повторяю.
чистейшей прелести образец есть и честный дядя
у тебя. путеводитель хотел по краю
кто-то достать. из-под полы торговали снегом,
незачем здесь ходить, скажи - не убили,
и попросил бюллетень отнести коллегам,
хоть и просрочен, но всё-таки правда в силе.
с чего ты взяла, что будет скатерть и занавески,
мандарины по праздникам и немного кагора.
скоро бесплатно начнут отдавать довески,
будет капель на станции очень скоро.


***

Новый год как всегда на заброшенном шинном в Отрадном
разбежались по пиву за стойкой к утру не допив
вот следы от зубов в Дед-Морозе тройном шоколадном
одноклассники спросят ну как ты и все еще жив
хорошо мы с тобой никогда не встречались в реале
не стояли за снэками в очередь дур городских
что всегда нас таких за своих по ночам принимали
отпускали без мира в душе после тыквы не лих
и не холоден дождь ну не может и руки не греет
ну согрел бы наверное если б такое он мог
здесь гадать по руке каждый первый второму умеет
опускается белое солнце в сиреневый смог


***

ведь можно пройти мимо смысла и можно
безответственно провести смысл мимо бытия
сказал М. Бахтин истинно всё что ложно
по этому принципу есть страница своя
вконтакте есть квартира в спальном районе
друзья со всех окрестных школьных дворов
какие-то книги старые на балконе
которые использовать вместо дров
могли бы в эпоху опричнины в сельсовете
культурного слоя весомая толщина
смывается все дитя за тебя в ответе
пока еще ты в ощущениях не дана
ведь можно пройти мимо всех и зайти куда-то
где те же дворы и блочных домов строка
вот где-то здесь принимаются в октябрята
да сколько их потеря невелика


***
на карте родины собраны чудь и мерь,
держите спину прямо, дышите ровно.
на купюре изображены памятник природы и зверь.
«да ведь это же африканский буйвол», -
обрадовалась Елизавета Петровна.
Василий Аркадьевич сказал, что подарок больше ему,
он, историк, лучше понимает ценность
зимбабвийских дензнаков.
а помнишь, как мы в две тыщи седьмом в Крыму –
ведь мир во всех искажениях одинаков.
услышав о приумножении вероятностей, гости притихли враз,
или дружно и по-дружески запротестовали,
сквозь крышу дождь не капает в медный таз,
кровь со стола не смыта в парадном зале.
молодая гид-переводчик водила интуристов в Юсуповский дворец,
показывала комнату, где убили Распутина и где его восковая фигура.
что-то там исследовала, обращалась к источникам, под конец
попала в зависимость от предмета, в кофейне хмуро
писала в блоге: «Это заочная любовь»,
это ее выражение, именно то, что надо.
повторяла себе: «Чаевые им приготовь»,
снимала пенку с горячего шоколада.
а помнишь случай инженера, влюбленного в родинку на лице
Моники Белуччи, на переносице, чтоб точнее.
а еще был рассказ про ногу, ее в конце
разлюбил герой, ушел воевать в Корее.
правую, левую – никто не помнил, а он
хотел избавиться от возлюбленной надоевшей,
поэтому просился в войска ООН,
назло себе встречался с японской гейшей.
ну нет, это гротеск – на это ответишь ты.
они продолжали бросать кости, делать подсчеты.
ну, вот тебе зеленая за труды,
и нечего так отлынивать от работы.



***
когда героиня достигла тридцатилетия, она стала лисою –
лежит в лесу, шкуркою вверх сушится, млеет,
моет голову, хвастает перед гусеницами косою.
«никто подойти с винтовкою не посмеет», -
думает лиса, немаркую шерсть оближет,
доплетется с пакетом до остановки.
каждый пишет, но больше уже не дышит
и не клюет на лисьи ее уловки.
скажи мне что-нибудь хорошее, можно плохое
даже – лишь бы голос мне твой. соседи
перерезали провод, по графику Бологое,
что за мода была разводить провода из меди.




***

одного из самых популярных молодых поэтов,
читавших стихи в городском саду
в тридцатые годы в какой-нибудь там "Ротонде",
назвать сейчас не смогу к своему стыду -
ушел на фронт и там и погиб, на фронте.
четыре года назад его нашел один краевед,
решил увековечить память земляка, в журнале "Юность"
провел, например, конкурс на лучший сонет,
"я люблю вас". - "а я нет, не люблю вас".
сейчас так не пишут, а мог бы он так писать
в тридцатом году, когда популярность зиждилась не на этом?
каждому нужен читатель ему под стать -
чтоб на "Озоне" со скидкой на море летом,
сидеть и смотреть на море-волны-и-облака,
много буковок оставлять на всех парапетах.
едут и едут люди издалека,
на остановке роются в недопетых.


***

пришлось подумать, что эти угги тебе малы -
походка будет, как у медведя Умки.
там были выстроены П-образно столы,
на них были пластмассовые вилки и рюмки.
один из гостей предложил тебе помидор
из банки для просроченных помидоров.
и что же вы, не замужем до сих пор?
а вон, смотрите, мимо прошел Киркоров.
потом же ты, как водится, набралась
и с кем-то из писателей поругалась,
а с этих угги даже не смоешь грязь,
а новые почти, ну какая жалость.
потом тебя под руки вели в такси,
потом еще упрашивали таксиста.
о чем-то там кого-то еще проси
и бойся, впереди только поле чисто.


***

когда мы сидели в «Шоколаднице» и ели эклеры,
после того как съели «Цезарь» с лососем
(мера любви не требует даже веры –
просто покурим немного и счет попросим),
ты говорил: «Вот чем ты жила тогда-то –
чтобы стихи писать, надо жить чем-то».
рынок блошиный и благовония из Багдада,
очередь в страницу за пачкой «Кента» -
это не жизнь совсем, придумала всё ты,
или чья-то чужая жизнь, книги, конфеты.
юные гении курят свои работы,
но зажигалку не можешь найти нигде ты.
вот попросили счет, кофе допили,
в зале пустом немного потанцевали.
утро морозное, стол остается в силе,
пол и кровать, и ножки ее из стали.


***
сидеть за столом как в артхаусном фильме девяностых
не вспомнить фамилию режиссера уже десять лет Балабанов
уже десять лет не хватает сил на разговоры
только водки с соком под одеяльце
кнопка воспроизведения зажата курсором
сидеть за столом слушать один и тот же тост есть брынзу
мысленно жаловаться на кулинарную несостоятельность не жалею
ни о чем ушло так ушло вернулось
слушать один и тот же тост сока водки брынзы
наконец-то вспомнить эту фамилию Балабанов
сидеть за столом как в артхаусном фильме девяностых


***
на севере диком сторожка оттенка беж
окончилась стройка серия двести вторая
под забором выползень там переступишь меж
тем никто тебя не выгонял из рая
всё так же жаждал дать стране новых книг
из серии про слепого или пиранью
крутился-вертелся-утром почти затих
запутал всех чужих за такою ранью
замерзшее молоко подносил ужу
вот если выпьет он значит можно Кате
нет с этих пор с тобою я не дружу
вот здесь лежу и ухаю мухой в вате


***

а еще она тоже любит "Одиночество в сети" и Земфиру.
так я заплатил полторы тысячи, приехал куда-то,
где было темно, опасно, скользко и сыро
одновременно. таксисту объяснил виновато,
что здесь моя любимая. вон отраженным светом
светится что-то в окне ее, прячет вазу
с застоявшейся водой, вон за первым Медом
место, где я не видел ее ни разу.
вот она посмотрит в окно, увидит машину,
"Жигули" какие-нибудь последней модели,
а потом я пешку медленно передвину,
и она воскликнет: "Так вы же еще не ели".


***
вот здесь приказал развести рыбок Тиберий,
поставить киоск с газировкой, больше вишневой.
лежал на дороге пепел твоих империй,
а счастья хотел, охотился за подковой.
поскольку мы незаметно для всех стареем,
помним эту вишневую и трамваи,
лучше жить в тени черновицким евреем,
есть голубей, кровушку пить. у стаи
есть простор для фантазии - вот поеду
я туда и туда, цветок привезу вам,
а повезет - успею еще к обеду,
клумбы не зря поливаю за белым ГУМом.


***

помнишь гравюры Эшера - вот изгибы,
милая девушка с фиолетовой прядью.
мы с ней, наверное, тоже еще могли бы,
и Теремок бы довышивали гладью.
кто в Теремке живет, не жнет и не сеет,
так навсегда зациклился на пароле.
дом ли то мой на открытке твоей белеет,
дом ли то твой в порядке свободной воли.
помнишь гравюры Эшера - люди были,
что-то такое умное рисовали.
дело, наверное, всё же уже не в стиле -
дело, наверное, в ластике и лекале.

***

когда занавес поднимется, не будет ни тебя, ни меня,
ни того, кто сорил, ни того, кто убирал засоры,
привокзальным буфетам мелочь свою храня,
а потом ни копья. за горе своей Федоры,
петушок-золотой гребешок, не ешь пирожок,
не бросай крошки, чтоб дети могли вернуться,
потому что на самом деле мир не жесток -
просто не помещаются в этом буфете блюдца.


***
поэзия это такое немое кино
где Вера Холодная прячет от мужа в камине
свои закладные любому такое дано
зеленое дно ты уже отпечатался в глине
Наташа-Наташа прости меня были черствы
клевали в гостях в подворотне сломали гитару
ошиблись ли в обжиге вкусе осенней листвы
держаться за то что тебе прилагается к дару
нелепо а держишься всё-таки Курском томясь
его соловьем и его фиолетовой бязью
Наташа-Наташа тебе предложение князь
ведь сделал же всё-таки в мраке таком родилась я
что только за семечки эти последний пакет
поэзию нежно люблю и желаю ей смерти
когда вы вдвоем попадаете за турникет
сомнения нет и последнему слову не верьте


***

сколько просмотров собрала ваша страница,
ходили вместе за грибами, купили кошку,
все в районе обещали пережениться,
плакали морсом, с отверткою понарошку
сидели под парадным, рейтинга ради
чего только ни сделаешь в мире дольнем,
молочную карамель доставали дяди -
лучше потом об этом уже не вспомним.
каждый имеет право на две минуты
славы какой-нибудь, арию сольно
речи живой в память сердечной смуты
пересказать, поскольку уже не больно.
сколько просмотров собрала ваша страница,
ели мусс шоколадный, курили "Шипку",
все в районе обещали в тебя влюбиться
и за осиновый лист ободрать под липку.


***
а потом из-под хиджаба появляется жаба,
оборачивается персиянской царевной, в мутном потоке
плывет, барахтается, болтает лапами слабо,
масло взболтать из кипятка, уснуть в караоке.
я не помню эту песню - топили кого-то,
пили за духа торжество, посрамленье плоти.
оборачивается листом - так проходит мода,
плывет, барахтается, Шаляпин на пароходе
смотрит на сестер Белоснежку и Краснозорьку,
допивает коньяк, обрезает сигару сонно.
только нам с тобой не кричали горько
и не скрипела с "Мелодии" примадонна.



***
я не хочу длить чувство страха перебирать рубашки твои
коллекцию буддистских амулетов билетов на Лару Ф
которые ты всё равно позвонишь и скажешь верни
а меня не будет дома наверное как на грех
я не хочу длить чувство страха желать тебе в Новый год
мира на лестничной клетке пожарных выходов здесь
глазки заклеены кто на поверку там ни живет
а только видно что по касательной вышел весь
я не хочу длить чувство черствости размокать
хочу положить эти белые сухари
а ты позвонишь и будешь считать опять
и всё начнется снова со счета три


***

пишу стихи-читаю стихи-слышу стихи на ютубе
когда вбиваю в поиск рецепт чизкейка
переадресация с яндекса пять корнишонов в супе
нужно сходить в мастерскую забилась лейка
пишу стихи-читаю стихи-ем корнишоны
за терабайтом памяти кухаркины дети
отпуск в Крыму и с добавочным телефоны
сопки в дыму такие теперь в ответе
солидные тома принесли под окна
там если что их подложить под ножку
сегодня я теперь как всегда свободна
могу еще тебе написать немножко


***

сколько ни прочтешь биографий поэтесс -
голову в духовку, повесилась, утопилась.
поэзия требует волос и кожи, ногтей. процесс
окисления одушевленных букв продлен. не приснилось
сегодня опять ничего. вот выходишь ты на перрон,
покупаешь газету, круассан, ручку, бумагу,
поезд куда-то на путь последний перенесен,
достаешь салфетки, со щек убираешь влагу.
слишком далека поэзия от всего, чем ты жил,
ходил на работу и в гидропарки за шашлыками,
с левого берега видно всё, полноводен Нил,
трогать нельзя, простите, его руками.
когда лежишь на берегу, подставив им теплый бок,
думаешь, какую рифму вписать - пять клеток,
нет, не подходит по буквам здесь теремок,
был же когда-то, наполучал отметок.
сколько ни прочтешь биографий поэтесс,
а всё равно ни капли не загорела.
поэзия требует срочно уменьшить вес
и на беленой стене распечатать тело.


***

хочу попасть в хрестоматию говорит Вероника
с таким портретом каким-нибудь биографический очерк
восполнить пробел пока еще нет подходящего ника
нитраты клубника потом годы жизни прочерк
хочу попасть в раздел "Девушки года"
автор самого нашумевшего жил не зря ты
поскольку я любила тебя была непогода
без майонеза ели в саду салаты
куда ни глянь всюду равнина в городе пыльном
строят биржи турецкие бани бараки
через столетье о чем тебе скажет пыль нам
холодно будет зимою здесь без собаки
протерлась ты стала невидною истончилась
целый день сидишь за чаем и бутербродом
нет ничего особого не случилось
быть тебе никогда со своим народом
вот ему приготовлено ложе микроволновки
вот режим запекания установлен
в летнюю ночь не доходишь до остановки
сопротивления дух наконец-то сломлен
Дания не тюрьма а музей всего лишь
на этаже каком-нибудь предпоследнем
ты ничего о памяти не припомнишь
как мы еще с обезьянкою по передним
как звенел колокольчик рожь колосилась
падал снег движенье вперед три ряда
как ты сама на прошлое напросилась
тоже была пузырьками из лимонада


***
молодой и талантливый пианист из еврейской семьи,
маленький курортный городок, Балтийское море,
деревенская прислуга в доме, всех накорми,
судьба посылает испытания разные, на заборе
полностью, впрочем, исключаю словесный ряд,
а судьба посылает им карамель "Коровка",
литературно если, то здесь так не говорят,
профиль измят, тебе за своих неловко.
в фильме только два героя: он - молодой пианист,
она - прислуга, из безграмотных, но прислуга.
он знает всего Шопена, весьма речист,
она лишена любого по чести слуха,
и если любовь способна, судьба еще не вольна
держать их всех на поводке коротком,
то мы с тобой никогда не увидим дна,
полями льна идти по советским водкам.

***
литдыбр

а тебе, моя деточка, страшно так, что за части речи
не ухватишься и пассажиров не обличишь:
кто-то носит рюкзак с кирпичами, а кто-то в плечи
упирается рюкзаком, накупили книж.
а тебе, моя деточка, Ялта и Симферополь,
так и топай, троллейбусных скрипов домашний клей.
посадили сына, полвека растили тополь,
и такой там вырос тополь - с него видней.
а тебе, моя деточка, взрослою хочется, водку в баре.
кто-то бросил - так их тут будет еще полтос,
а в итоге нужно было не спать на паре
и внимательно слушать, куда там в Казанском Нос
ставил свечку, пока его всех приезжих гений
примерял для чиновников и коренных девиц.
неужели нельзя обойтись им без привидений
и других неучтенных в нашем реестре лиц.
а тебе, моя деточка, нужно, соглгал он в общем
и страницы не вписаны в ваш проездной билет,
и в депо троллейбусном мы ни на что не ропщем,
потому что зачем роптать - воскресенья нет.


***
потому что родился он по-настоящему жуткий поэт
описал свой двор соседскую картинную галерею
грот Шаляпина и селение Новый Свет
винные отделы которыми я до сих пор болею
нет никакого лиризма прошлись по пляжу вдвоем
почитали Волошина складно потому что убийство
каждое слово последнее в очередь не встаем
ты меня любишь за тонкую талию и витийство
кто же посмеет быть в этом мире в "Русский журнал"
письма писать личных трагедий не раскрывая
вышли из дома в одинадцать не узнал
вместе обедали солью от каравая

***


а вдруг мне никогда не будет
ни тридцать лет, ни двадцать девять.
 Д. Воденников

только потом трагическое мироощущение - удел малолетних,
сначала одна песочница, набор индейцев, лопатка,
идейные разногласия, кола в домиках летних,
новгородский гость Садко, ошибаться сладко.
вот тебе уже двадцать семь, практически оперилась,
пережила Шопенгауэра, трагедии нет, ни в чем бы
не отражалась, ветреность или привязь,
так чтоб и так, и так вылетали пломбы.
вот тебе уже двадцать восемь, магазин "Молоко" закрыли,
открыли другой, третий, четвертый, пятый,
снежное чувство не изменяет Смилле,
только сосед не идет за своей лопатой,
которую зарыли в песочнице, индейская скво ты,
судя по роли, пороли тебя тут слабо,
только не в нашем дворе выращивать корнеплоды,
изучая синтаксис в пыточной баобаба.
вот тебе уже двадцать девять, почти дожила ты,
первый вариант стихотворения стерли.
вот тебе уже двадцать два, из первой зарплаты
покупаешь мобильный, а в будущем только сор ли
будет определять, куда ты звонила,
просила вернуться со сгущенкою и батоном.
вот тебе наконец-то тридцать, какая сила
растолкала тебя сюда в этом царстве сонном,
велела писать какие-то диалоги
с наполовину несбывшимся персонажем.
так и сидишь с подорожником у дороги,
только об этом мы никому не скажем.


***
любил голубей, но по бульварам ходил со стеком,
пока варяги не призвали к себе Османа.
должен ли поэт быть плохим человеком,
обливаться холодной водой, просыпаться рано.
должен ли поэт быть крохобором,
держаться за свой котелок, простыню, подушку,
делать прическу только с прямым пробором,
выдумать няню, сказки ее и кружку.
идти по проспекту, заглядывать под вуали
к разным девицам, которые плохо ели,
здесь ничего хорошего мы не ждали -
всё настоящее в царстве духа на самом деле.
нет никакой поэзии, быть им рядом
не довелось, и в разных концах вагона
ехали так, не связаны Летним садом,
в белом пальто, в косынке не для сезона.


***
все стихи я делю на начало культуры столетия XXI,
когда в Интернет заходить с телефона, а в Интернете
всем станет ясно, что ты не дожил до своих седин,
в детство культурное верить свое, как дети,
мелочь, в карманах ворованную, стыдясь,
протягивать - там такой уникальный вкладыш.
все стихи я делю и делю, на картинке язь,
и пока ты прозрачную блузку свою погладишь
на единице со страхом - всех ожидает один Содом
на кое-как сколоченной детплощадке,
а ты выбирала блузку с таким трудом,
где не было совсем никакой загадки.


***

постиж - это съемное изделие из волос,
способное украсить прическу и вписаться в ваш стиль.
на все вопросы отвечаешь: "готово, босс",
как в американских сериалах про офис. гриль
звенит, бумага жирная, крылья вот
съедены будут в обеденный перерыв.
на все вопросы ты открываешь рот,
похожий опыт удачно переварив.
для создания образа используются цвета,
существуют варианты на каждый день,
а сначала училась тихо читать с листа
и пыталась запомнить, когда говорить "надень".



***
тебе и нужно выучить распечатку
со следами от соуса карри и от мяча.
Рита Х снимает с левой перчатку,
снимает с правой перчатку, снимает перча...
в студии с видом на вышку к любым помехам
нет никакого бессмертия - жив же Цой.
пойду работать к тебе закадровым смехом,
тот, который лениво и с хрипотцой.
зачем стараться делать то, что оценит каждый
независимо от усилий с любых сторон -
кашлять начнешь, томиться духовной жаждой,
или положишь сто гривен на телефон.


***

книга "Повседневная жизнь русского литературного Парижа"
заканчивается словом "нимая". становится интересно, что это,
открываешь предыдущую страницу, оказывается, что это - "обнимая",
то есть - "драгоценные плечи твои обнимая", и про миллион мельчайших частиц.
еще десять лет назад было грустно, что никто не напишет так про твои плечи.
теперь напишешь так про них сама, и некоторые поверят.
а те, которые не поверят, скажут - девичья блажь,
в ледяном безвоздушном эфире нужно описывать серьезные инциденты,
которые произошли с кем-то, кто может это подтвердить.
не было никакого петербургского мая, не было никаких часов на ратуше,
офиса вконтакте в здании Зингера, на котором фотографировался Хармс
в тридцатые годы в такой кепке и с трубкой.
думала - вот пижонство, рассматривая картинки в биографии Хармса.
оказалось, что писатели говорят не о литературе,
или вообще не говорят. и правда, зачем тратить.


***
в будущей жизни буду французской принцессой.
rien ne m'est plus. plus ne m'est rien.
буду общаться с булочником и прессой,
фронт расширяется, но на фронте без перемен.
пусть они едят свой огурец со жмыхом,
куколку Бэтси. во чреве из отрубей
только сомнения червь, и не верьте книгам,
фронт расширяется, гвоздик в землю забей.
вот с этой стороны, где тень, я буду строить замок
из кирпича, украденного в четверг.
слепое дитя у двадцати семи мамок,
с архитектурным значением Кенигсберг
тихо прощается. а с той стороны, где сопка,
ты будешь на это всё утром смотреть.
но не поспеть - уже западает кнопка,
вот и запала в землю уже на треть.




***

вода в кастрюльке выкипела до дна,
яйца спеклись и лопнули, алюминий же пригорел.
со спасательной станции, которая отсюда видна,
бросают вниз камушки - всех ведь не переделать дел.
со спасательной станции, которую закрыли бы в октябре,
бросали пробочки, пробочки тонуть не хотят.
за полцены предлагали Лещенко на ребре,
говорящую кошку и глупых ее котят.
вот и позволил бы ей словарный запас
обсуждать поэзию в стиле ночных дорог.
а какое море ты тут для нас припас,
чтобы каждый проникся гордостью и продрог.


***

замок стоит на холме под снегом, на обед отпускают в деревню,
строго на полчаса в "Макдональдсе" фри.
пока снегом не занесло дороги, философию зла приемлю,
говорю официанткам: "Морская фигура, замри".
автор, который выдумал этих Ольгу и Фриду,
сам носил котелок, ездил в вагоне СВ.
венский печальник за кроны детскую им обиду
вместе прописывал. письма писал сове,
совета ждал какого-нибудь, а хозяин замка был мышью,
прятался в норке в самом нижнем покое, гауду ел.
подкрадывался ночью совсем неслышно,
на прикроватный столик клал список дел.


***

а вот плетение греческих кос со скидкой,
Кузнецкий мост, французы разные, парвеню,
а я гуляю здесь со своей улиткой,
одну себя за прошлое не виню.
на кафедре письма свой брегет оставил.
я буду память твоих кровяных телец
хранить всегда, как своды лицейских правил,
которые нужно бы выбросить наконец.
сосед протянет ручку на пресс-коктейле -
должно же вечным быть хоть его перо,
но ты находишь ошибку в своем имейле -
любое знание искренне, но старо.



***

при составлении графиков не учитываются скрытые риски,
филологическая поэзия, из которой делают прозу,
выпавший из авоськи пучок редиски,
желание утром с тобой фланировать по Привозу,
прицениваться к каким-то сэкондовским юбкам и шалям,
к рыбе огромной, выловленной с неделю
(в предыдущей строке мы никого не палим -
просто устали от этой зимы к апрелю).
поехать в Аркадию, съесть пирожное с кремом,
потом в вагончике ездить с тобой по пляжу.
при составлении графиков к теоремам
наше пристрастие я никогда не сглажу.



***
уснули, проснулись, досмотрели Dark City,
пляжные будки в очередь за углом.
золотая рыбка сказала: "Чего хотите, просите",
корыто в воду или в металлолом.
любви хотелось попросить ко всему живому -
не раздражаться в маршрутке по пустякам,
находить применение должное то ли слову,
то ли набору символов. к морякам
рыбка, наверное, больше неравнодушна -
нашлет на них бурю, солью морскою их усыпит.
тебе-теперь-тебе ничего не нужно,
умерь к плотве немеряный аппетит.
я водоросли люблю и морскую пену,
морской царевной, русалочкой быть хочу.
звезда морей освещает нам путь сквозь вену,
а всё остальное больше не по плечу.


***
московская зима, дотянувшая до середины,
грязные сугробы, наледь на тротуарах.
хорошая звезда вышла бы к осени из Марины,
да только отбоя нет от замыленных и усталых.
"Батика" столько выпили с ней на проспекте Мира,
каждую ночь оставляли себе на просых.
кому достанется после эта квартира,
избыточно интонируя, рукой загребая воздух.
до сих пор стояла в пробке на Новослободскую,
с неправильным ударением, как у всех, кто не в теме.
встречая тебя в людных местах, я не рискую
сопротивлением до нуля и стихами всеми.
московская зима, дотянувшая до середины,
грязные сугробы, наледь на тротуарах.
ты знаешь всё о наших зимах - топить камины
запретил пожарный надзор из открыток старых.



***
в блеклом черно-палевом двуцветии пленки,
в пыльном мельтешении крапинок на экране
Новодевичий, с бидонами сонные разведенки,
пушистые белочки, кран строительный и цыгане.
в стрекотании проектора (таких бы наделать много
еще, пока есть объекты показа)
вот к этому профилю пошла бы римская тога,
на которую пришить еще два-три страза.
завершенное движение неостановимо,
нигде не укрыться, возможного не дождаться.
ты до конца никогда не доходишь мимо,
руки со сливками тянутся и слоятся.



Границы сезонов


в пределах Кольцевой так не хватало тебе вайфая,
этой иконки, всплывающей из недр телефона,
чтоб написать ему, например, "Я живая"
искренне, истинно, даже почти законно.
когда закончится последний концерт "Ундервуда",
продадут все бургеры в "Ростиксе", погасят витрины,
станет совсем всё равно, что это и было чудо -
путь им усыпан перьями из перины.


***
создание поэта-голема приурочили к освобождению К.,
в устье Днепра мимо ДК вне любой погоды
поставили на табуретку, рифмы заводят издалека
туда, где деваться некуда от свободы.
не убоюсь зверя (что снаружи, то и внутри),
сидящего под столом, где сор и кусочки глины.
не поднимай скатерть, в глаза его не смотри -
доли его в плоти твоей ли львины,
сам ли хочешь лишиться того, что нажил трудом -
жизнь изломал стольким, себе, соседям по даче.
самое лучшее попросили тебя прочитать потом,
когда оно перестанет проигрывать при подаче.


***

кот наконец-то дорвал шторы в квартире,
вентиляции никакой - дыми ни дыми.
голос велел основать столицу в Сибири,
а для удобства можно даже в Перми.
дернул же черт на Кутузовском, но в России
родиться наследником алкоголика и швеи.
кот-наконец-то-кот на приход мессии
где мой наперсточек бусинки где мои.
где бы теперь не постоять за ценою лома -
много его несут на Сибирский тракт,
только тебе нельзя далеко от дома -
было вчера потом отошел контакт.


***

нет, всё-таки лучший поэт - это Есенин,
закроешь его и цитируй с любой страницы.
еще вот русский рок, например. немного рассеян,
в такую д. в такой рассвет как же не влюбиться.
во всем Свердловске ни у кого линзы такой серой,
такой настойчивости в себе и такой левретки,
пока заставят тебя всё поверять верой,
глотать окончания, слова, слёзы, таблетки.
насмотрелась ты мелодрам о том, как девушка с кошкой
живет одна в квартире, объедается шоколадом.
где моя большая ложка - и ест маленькой ложкой
мюсли. когда никого, кто не нужен, рядом,
это и есть счастье, счастье есть, проверяли,
разольют его во флакончики, выставят на продажу.
ты, оказывается, из ваты, а думала, что из стали.
кошка - та уже давно превратилась в сажу.
нет, всё-таки лучший поэт - это Бродский Иосиф:
откроешь его, закроешь, выпьешь немного,
еще сезон проживешь, никого не бросив,
еще одну случайную боль извлечешь из слога.


***
хотела найти союзника, друга, партнера для игры в нарды,
знатока истории Карфагена, детективов Агаты Кристи.
передавать записочки с текстом с последней парты,
больше тринадцати перебирать разрешила в висте.
солнце заходит, в школе твоей на берегу Марианской лужи
несть ни отличника, ни нуля при подсчете впадин,
и хорошо, что мы с тобою давно не дружим -
только тебе теперь твой ответ понятен.
хотела найти союзника, чтобы от стен Карфагена
откусить кирпич какой-нибудь, или чем они забивали
дыры в историю. приближается пятая перемена,
нет на руках шоколадной твоей медали.
хотела найти кого-нибудь - когда разгорится пламя,
закончатся нарды в коробочке с пенопластом,
никто не будет тратить речь на беседу с нами,
по вечерам беседовать о нечастом.


***
на курсах creative writing была девушка N,
которая столкнулась с неразрешимой проблемой
 перемещения героини в пространстве.
просто не могла сдвинуться с места и прибыть в пункт Б, затем
рассуждать о ценах на лобстеров, подлом непостоянстве
мужчин, закупках материалов для строительства летних домов.
в общем обо всём, что интересует прогрессивную младость.
она выходила из квартиры, запирала дверь на засов.
нет, на замок - в засовах нынче какая радость.
да, нужно еще поговорить и про сов,
про этих птиц, олицетворяющих мудрость седения за квартальным
отчетом, неужели ты не всегда готов
к заполнению клеточек и перелетам дальним.
а бедная девушка спускалась на первый этаж,
выходила из лифта, нажимала кнопку в подъезде,
которая там во избежанье квартирных краж,
шла в гараж, находила свою машину. куда бы вместе
ни поехали, куда бы ни вернулись потом -
один и тот же дом, гараж и двузначный
код, который запомнить с таким трудом,
но всё-таки удалось в свой сезон безбрачный.

***

открываешь журнальный зал, допустим, седьмого года,
проза Данилова, "писателя сугубо бытового",
"технология быта", уходишь из гостей, тебя провожает кто-то,
по дороге встречает еще кого-то, ему говорит: "Здорово".
принципиально другой образный строй жителей этого дома,
не делают ничего, что любят описывать в литературе.
выйти во двор, серое небо и дождь, и девушка незнакома,
принесла какой-то пакет со шницелем тете Шуре.
серое небо и дождь, и двор, серый двор и небо,
можно укрыться под зонтом - несильный он, моросящий.
странный пакет со шницелем, и что же, ни крошки хлеба.
может, муляж какой-нибудь, вовсе не настоящий.
а еще человек уехал из Питера со съемной квартиры
в панельной многоэтажке на улице Белы Куна,
забыл номер трамвая, в панелях черные дыры,
что человек с интеллектом скорей назовет "лакуна".
гиперболизация деталей позволяет автору залезть вовнутрь всех предметов,
найденных в рассказе по ходу действия глав. героя.
распространитель печатной продукции, торговец чаем, столько в мире секретов,
поэтому едет в Москву на трамвае, с подножки, стоя,
машет соседям, неудавшимся возлюбленным, книжным,
закрытым на переучет. в Купчино снова морось.
нет, человек никогда не бывает лишним.
нет проездного, вот так вот и нету, то есть.
размышления о способах крепежа героя к трамваю
так же бесплодны, как облачко средь жасмина,
а на самом деле я ничего не знаю,
и поэтому так пишу вам легко и длинно.


***

"История кончилась", - скажете вы и будете правы,
если я снова встречу красавицу в Булонском лесу,
вытащу ее из Сены, полной разной отравы,
или от разбойников на берегу спасу,
или, например, стирая следы пожара
с кожи ее алебастровой чистым почти платком,
предвижу вашу усмешку: "В романе такая пара
совсем никогда не встретится, и даже в лесу тайком,
или среди каких-нибудь друидских развалин,
которые со времен незапамятных тут стоят,
а рядом мусор праздных туристов свален,
лежит на солнце, портит видеоряд".
как люди стали недоверчивы к текстам честным -
это отнимает охоту путешествовать и страдать,
в блокнот записывать предисловье к обрядам местным -
куда кладут иголку и кто там зять.


***

чтобы не улететь, должно быть побольше груза,
побольше грязи в лифте, побольше листьев у входа.
не о чем написать, ведь это же осень, муза -
вялые дворники, много в воздухе кислорода.
я не знаю, какая поэзия нравится людям
всех возрастов, социальных групп, меры достатка.
ты говоришь по телефону: "Давай не будем",
что-то ломается в доме, наверно, "Вятка".
чтобы не улететь, нужно репчатым луком
перебиваться, из пустого в порожнее наливая.
просто идти, доверяя каким-то звукам -
в нашем подъезде видимость нулевая.


***
народу мало, взгляду не за что зацепиться,
а тот, что есть, молча мерзнет на остановках,
клюет по крошке булку ручная птица,
зачем ручная, в тексте неясно. ловких
должно быть много в этом городе пассажиров -
в автобусное депо доехать. фрагменты
бетонных пазлов собраны, и Таиров
из шляпы достает голубцы и ленты.
туда не пускают - там собрано было випов,
"уныние" повторяется часто, впрочем.
нельзя себя любить, из гнезда не выпав,
а больно им таким, до любви охочим.


***

ты, красна девица, не подходи к окошку -
народу мало, взгляду не за что зацепиться,
тянет кошка за Жучку, мышка за кошку,
это животные - не прописали лица.
лишь очень изредка крупный план, застигнута сцена-
человек говорит по мобильному с бутафорской и настоящей
головами. убрали забор, строят рощицу из полена,
тешиться будет дитяти чем - полноценной чащей.
просто убрали забор, строить не собрались,
на пустыре гуляют за псом Трезором.
вместо тебя потом промотали запись,
из поля зрения изгнали тебя с позором.
ешь свой пряник имбирный, пей травяные настои.
клумба - круглый участок земли, в центре - пенек древесный.
кто-то другой пусть идет колебать устои,
день свой описывать в блоге неинтересный.



***
хватит еще, чтобы купить новую сумку
и поесть чурчхелы на Киевском на вокзале.
в плеере переключить старую Умку
на новую. "Будешь богатой - вот не узнали", -
скажут какие-то люди, которым ты добрый комент
написала когда-то - прекрасны души порывы,
а на самом деле никто там тебя не помнит,
траектории поездов то ровны, то кривы.
это не город - пешеходных мостов и снега
нарисовал Суриков, черной лазури столько,
чтобы хватило люду потешить эго,
только снега - ничего ты не скроешь, Олька.
какой бы, право, жизнь была - сидеть на концерте
внеположно всему, что пронесут за кадром,
что пронесут, а вы ничему не верьте -
нам не управиться больше с подобным мартом.


***

хочешь уюта - и в каждом окне уют,
хочешь мороженого и аптечного спирта,
что по талончикам в детстве не продают,
на подоконнике выращивают in virto.
с древом кофейным чайных тебе грибов,
радости, чаянной с детской твоей качели,
"Тузика" расхититель и мухолов.
вышли на улицу, взяли и улетели.
хочешь уюта - и в каждой строке уют,
спирта аптечного вылитая ангина.
после двенадцати просто тебя вернут,
вместо двенадцати во поле осень длинно.


***

всё для тебя, Гертруда - не ешь мучного,
не отрывай листик отрывного календаря,
с той стороны нет ничего другого.
в пятиэтажке пряной своей царя
(здесь по сюжету была бы пятиэтажка
с темною лестницей, грязно-палевым кирпичом).
утром березовый сок из любимой чашки,
несколько эсэмесок. они, при чем,
будут отправлены, и адресату даже
что-то покажется важное, но контекст
не вырывает ее за пределы блажи,
после шести совсем ничего не ест.


***
глаголешь много, растекашеся мыслию по конфорке -
лапидарность потребуется от автора лет через пятьсот
изучения струнных квартетов, вырезания слов на корке,
а пока что играть за белых никто тебя не берет.
у авторов с богатой фантазией сюжет расцвечен лиловым,
выверен, выстроен по учебнику "Как написать". best sale
против тебя, тебе осталось на всём готовом,
на всём лиловом, но фон остается бел.
у авторов с богатой фантазией есть такие приемы,
тайные такие приемы - тазик с холодной водой,
например, или кило яблок, а мы знакомы,
но возвращаться лучше тебе одной.


***

кукол на нитках вернут в желтую синагогу
правильно поводить плечом за портьерой.
я начну тебя забывать понемногу,
буду ходить по городу в шапке серой.
то ли тебе тысячу и одну смску
о том, что у нас тут снег, а у вас вот как там.
кнопкою "с" их можно стереть нерезко
и не узнать, что там следует за антрактом.


***

гости на даче рябиновку разлили бы на пол -
хорошо, что никакие гости сюда не ездят.
от нового века устал, над пабликом тоже плакал,
там где про любовь и про то, что не будем вместе.
вот и вопрос о чине отца Маши Гринёвой,
некому подсказать тебе вариант ответа,
из дому выйти наконец, зажить в колесе по новой -
лето-зима-весна накануне лета.
новую жизнь сочинить, с которой можно на даче
сжиться до весны, пока сливки застынут.
а в варианте с) всё могло иначе,
только дощатый пол равномерно вымыт.


***

это опасный город для наших прогулок -
только и думай, чтоб зимний норд-вест тебя не продул.
искала час Малый Гнездиковский переулок,
потом поняла, зашла, села на стул.
"это к нам такая красота в шапке такой пушистой?", -
спросил В. Мельников. в шапке жарко внутри.
на самом деле хотелось бы быть артистом -
рифм никаких, сиди в ремарки смотри.
и знать, как голову повернуть, чтобы профиль тонко,
и равномерно падал на кожу свет.
в стогу людей была бы одна иголка,
инструкции по применению, видишь, нет.
на что бы жизнь ты ни спустил, пожалеешь и так, и эдак,
а нужно было свернуть в переулок, который за ним,
а нужно было доесть в "Му-му" соседский объедок,
сказать ему: "Доедим и поговорим".
перед Восьмым марта в "Му-му" теплое пиво -
такая весна всё-таки, хоть и минус один.
куда бы ты ни свернул, повсюду одна подлива,
под каждой липой слишком хватает мин.
искала час Малый Гнездиковский переулок,
потом листала книгу "Петербург в картинках: А-Я",
а это самый опасный город французских булок,
ты ведь помнишь, как это было, любовь моя.


***
этот район депрессивной застройки, Обводный канал,
выход на Лиговский, обход через двор и решетка.
"Ближе к вокзалу хотели? - ты мне прошептал, -
там ведь вокзал". над водой затухающей кротко
детской подсветке тобою любимых витрин -
вот ананас, дальше рябчик, а дальше не знаю.
нет электричества, ты остаешься один,
путь узнаешь по поребрику, хочется к маю
не заблудиться. ну ладно, поедем домой,
выйдем на Витебском или войдем в эту воду.
было тепло, а потом это было зимой.
корью двойной никогда не любили природу.

***

такую биографию делаешь себе - ходишь не в "Кофе-Хаус",
"Слуга, принеси-ка мне чайник вина" напеваешь и "Орландину".
из дворов-колодцев поднимается паром весенний хаос,
нужно купить пальто, согреть наконец-то спину.
поэзия требует гибели, а тебе хочется туфли,
и чтобы тот мужчина в интеллигентной печали
не думал больше о том, хватает еще старух ли
в городе этом. за что мы только ни отвечали,
а угостил пирожком в пирожковой и похвалил прическу.
чисто не там, где убирают, а там, где мусорить глупо.
я до сих пор люблю тебя за поля и сноски,
за отдел гастронома "мука и крупы".
возле Медного ни туриста, ни птицы певчей,
никого, кто не впишется в панораму.
вместе вышли туда, где каждому станет легче -
провести ведь надо куда-то даму.
такую биографию не прочтешь в ЖЗЛе,
с полным перечнем, разбором родственных связей.
метели мели, потом березки зазеленели,
тот неизвестный в метро оказался князем,
а так просил на жетон или на "выпить ночью
и к мировому разуму скрыть пароли".
в ступе такой не хочу ничего толочь я,
можно у вас одолжить три щепотки соли?
нет, мы не солим супы, рыбное и мясное,
каждому, кто придет, еще достается соли,
человеку надо куда-то идти - дело дурное
хитрое, даже не поздно влюбиться, что ли
в князя подземки этой - в Рыбацком и на Парнасе
общаться, пока объявляют слова словами,
но разучились мы, наверно, в девятом классе,
соприкасаясь на эскалаторе рукавами.


***

провожу Катю до станции, покрашенной там, где выход
на главную площадь города, каблуки ее на брусчатке
выжимают верхнюю ля, только фильтр не вынут,
о силе тоски потом бы судили по опечатке.
написано "дно" на каждой стене, мимо которой Ладог
не напасешься - каждый хочет свою, многих прочих чище.
с Катею можно было говорить о помадах,
вместе готовить фондю, коллективный ее умище
заставил построить город, как для открытки близким
о том, что всё замечательно, апельсины и купол.
ты катаешься с горки с определенным риском,
о наводнении в ноль часов оповещает рупор.
проводил Катю до станции, объяли воды до самого локтя,
как она выглядела тогда, когда была здесь вот рядом,
когда ловили окуня, жарили там на Охте,
всюду ходили одни пионерским своим отрядом.
была считалка о Кате, настоящие героини
чувством своей правоты выбивают себе по праву
дом на обочине, сад вишневый, стихи о сыне,
фотографию в три четверти и оправу.

***
Кате Богдановой

в Риме совсем не осталось друзей, на вульгарной латыни
в Риме совсем не способствует дружбе климат,
климат определяет всё, буду и я отныне
только себе писать, хоть этот обычай принят
только у варваров с их пристрастием к альпенштокам,
тонкой блондинистой внешности и разведенным винам.
нет ничего постыдного в брожении одиноком -
всё же столы, наверное, тоже сдвинем.
в Риме жара и пыль, тысяч наречий знать бы
слово одно - итак, я прошелся с Эммой
к морю, вот памятник, где не снимают свадьбы,
вот открывается вся провинция за триремой.
жить бы и жить именно здесь - точка на карте,
точка в пространстве - здесь повернуть, после направо.
с Эммою не говорить никогда о Сартре -
юность проходит сюда и мирская слава.
жить бы и жить именно там, где Эмма - котенок,
фирма "Веселый молочник" ей поставляет пищу.
гипсокартон перегородки от мира тонок,
тянется к морю строка, южный ветер свищет.

***

на открытке родного Омска в нижнем регистре
все они тут, ждут тебя, столичного крысолова.
никто не сознался в краже зерна, птицеубийстве,
а если бы и сознался - всё в протоколе. ново
только то, что по Иртышу приплывут дети с корзиной,
хотелось тут устроить пикник с призванием медуницы.
дудочка вся твоя, куда приходить с повинной,
кому говорить когда, в чем еще виниться.
все они тут, куда ни свернешь, они за тобой, знача
что-нибудь в последовательности символов робких,
они не поймут, куда еще подевалась сдача,
кто там молчит целый день в их черепных коробках.
тебе они родней всего, пошли же вот за тобою,
счастлив, кто падает вниз головой, падать не умея.
всех отпустить и даже им не махнуть рукою.
воздуха нет, чтоб туда опрокинуть змея.



***

с другой зависимостью и другим набором цитат,
с ванильным статусом "а давай поедем в Саратов",
с пяти шагов стреляться кто виноват,
что снег чернее дна, на котором матов.
с другой стороны, в какой ни зайдешь ты двор -
жильцы растили цветы и белье сушили,
и кожзаменитель прятал под куртку вор,
а вы к кому, живете в какой квартире.
несть человека, аще который не жил вот здесь,
не рвал цветы, не шел за пиццею с пепперони,
сказался автором, поскольку придумал смесь
из кабачков и соли. в своем законе
наставил столько подстрочным омутом запятых -
замучает совесть их отделять от плевел,
мешал и верил - скоро накатит стих,
мешал и верил, снова мешал и верил.


***


Мите Плахову

им сказали, что в этом городе жил при царе Пестель -
вон табличка на стене панельного дома,
на месте которого был дом с наличниками, на месте
которого было что-то еще, что нам незнакомо.
по вечерам цитаты из классиков он тасовал в шляпе -
хулы не будет ни в чем, ни похвалы, ни тоста.
во здравие городничего "Анной" махал на трапе -
всё гениальное быть и должно непросто.
Марья Никитишна, Марья Ильинишна, Марья а как вас, впрочем,
все свидетели выбыли из выпавшего им списка,
до десяти успевал позвонить рабочим
у белой стены, для которой что даль, что близко -
Марья Ильинишна, Марья Никитишна, Марья куда вы, что вы -
с нею в горящую избу или выплатить ипотеку,
и векового рабства сбросить на снег оковы,
выпить еще, чтобы так не дрожало веко.
им сказали, что в этом городе жил за стеной Пестель -
ходил туда-сюда, спрашивал, час который.
в десять часов ему приносили колечко в тесте,
любой контакт с собой закончился только ссорой.
царапины, тычки, вырванные волосы девок
сенных, опрокинутые надысь на пол торшеры.
нужно всегда считать, что разум собою крепок -
это вопросы знания, а не веры.
Марья Никитишна, Марья Ильинишна, Марья а вот вам джема,
вы ведь зайдете, когда закончится день вчерашний?
им сказали, что Пестель жил - вот была бы тема
для сочинения - и скучал над седою пашней.


***
хотелось бы быть, например, как Аня Хвостенко,
тебе - в плане того, чтобы не два аккорда,
чтоб на латте была равномерной пенка,
чтобы звучало всё, что ни скажешь, гордо.
парижский сплин - обложка книги у букиниста,
мало ли что люди за столько лет написали,
дождик прошел, монету нашел, на асфальте чисто,
изображения ползунков и богини Кали.
"Провинция, - скажешь, - что с нее взять, куда б ни поставил
свой чемодан со всем, что там нежится под запретом".
кто б ни прислал тебе этот список правил,
вы не увидитесь с ним настоящим летом.



***

и приходит тебе рассылкой набор статей,
с которым со всей любви дотерпеть Вальмона
смеси Сесили и мадам де Мертей,
разные символы ставить в окошко сонно.
рви из розетки и время на бунт не трать,
от запятой в нижнем смайле весьма зависим.
в тридцать один передумаешь умирать
в комнате с видом на ворохи старых писем.
был ли тот мальчик, с которым бросать карбид
было так весело в черный огонь и в копоть.
эта страница последнею догорит,
красным отметят места, где пора похлопать.
где же та девочка, что подбирать подол
ночью училась и веер держать примерно.
этот орешек последним бы расколол,
с ней говорить нашел бы о чем, наверно.
что-нибудь верное всё-таки продиктуй,
так, из разряда "выросли, поумнели,
на чертеже для парка японских туй
нарисовали сердце за три недели".



***

желтый цветочек Марго лежал у подъезда -
Мельников дом построил киоск-лопата,
шифер строительный. мимо пройдет невеста
в белом манто, зацепится. виновато
рюмку нальет дирижер, пролистнет, как ноты,
осень Стравинского - всё пережили сами,
и на стене повесил свои работы,
кабель провел, чтоб еще говорить с царями.
зря ты несчастна так - вот дойдем до дома,
в лифте поднимемся, чаю нальем, баранки.
будем считать - ведь со счетами ты знакома,
тянется нитка серебряная с изнанки.


***

я учил кошку писать стихи и у нее уже почти получалось,
давал уроки декламации женщине, которую разлюбил -
что еще я мог для нее сделать, это такая малость.
в тексте хватало воды, но не хватало вил.
я учил кошку писать стихи, женщине учить не хотелось
все эти переносы, амфибрахии, новых искренних нот
концентрация на сантиметр текста - тут не поможет смелость,
капает за воротник, остальное их не берет.
о том, что за жизнь была, пока не переехали на Перова,
не начали ходить в ту кондитерскую, где за одним столом
все те, кого тебе на фейсбуке отметить снова -
"вот мы катаемся на лыжах, вот боремся мы со злом,
вот мы на пляже в Анталии - наледи нет и наста,
нет очередей и девушек с теплым пледом".
буду писать стихи, окно открывать нечасто -
кто там еще прислал письмецо с приветом.


***

и ничего во всей истории не боюсь я -
хороший рассказчик адаптирует для детского сада.
экспериментирует с цианистым девушка-моль Маруся,
никого не надо, а если всё же кого-то надо,
сооружает из кредиток в номере пирамиду,
не придет на память, сколько ни пей цикуту.
месту быть бы вот на клеточки и разбиту,
чтобы каждый понял, как им ходили. тут-то...


***
"я говорил, что ты ведьма, - ты повторил,-
в церковь не можешь войти". - "просто нет косынки.
как вам Подол?". - "ну так, в принципе, очень мил,
только ландшафт неудобный". из половинки
целое сколько потом ты ни мастери,
выйдет не то, что цитировать без надлома.
что там за пряничный домик, кто там внутри,
чайник иди кипяти, наконец-то дома.
можно сидеть у окошка, курить кальян,
сказки рассказывать всем проходящим детям
"жили да были, нет, вовсе я и не пьян,
и на вопросы мы, так и быть, ответим".
быть персонажем, под руку ходить с тобой,
так чтоб не самым любимым, а просто редко
ты вспоминал купол пряничный голубой -
сверху звезда, у двери без цыплят наседка.


***

подумал, почему мужчины и женщины порознь
в этом мире, лучшем из заявленных вне программы.
за окном всё тот же город N, та же с неба морось,
из киоска Салтыкова без фонограммы.
подумал, почему никак не выпадет снег, а ведь уж пора бы
эту грязь накрыть хоть чем-нибудь, след уборки дорог.
и какие в этот город N приезжают бабы -
если что у них спросить, то: "Почем ваш творог?".


***
узнала слово "декаданс" из клипа "Агаты Кристи"
в 96-м, телевизор ломался часто,
нужно было в мыльном растворе кисти,
на внеклассное чтение готовить Экклезиаста.
что было, то и бу..., бубнеж на шестом канале,
либеральные критики, златокудрые продавщицы.
не тебя ли мы так долго потом искали,
первая петля соскальзывает со спицы.

***
в руководстве "Успешная стерва" сто пять закладок,
исповедальную лирику постить в жуже.
на бессознательном уровне мир несладок,
так что пора затянуть поясок потуже.
сложно на первом этапе было - ни мир, ни город
не принимали, за фантиком на асфальте
ветер бежал. в изоляции только провод -
вы же туда, где побольше историй, станьте.
после зацепится взгляд - немного стрит-арта,
дети и шарики, мороженое, Купала,
реки вина. здесь должна быть под камнем карта,
я ничего такого не покупала.


***
нужно было признать - ваши пальцы пахнут мукой,
с изучением плюсквамперфекта затянулась молодость, стали старше
только в час - нет, ваш синопсис не такой,
много слишком нот остается для марша, Гаршин
связан любовью к ступеням по рукам и ногам,
пересчитывает их одну за другой, мягко стелет, друзья с охоты
возвращаются, в верхнем внутреннем бабл-гам,
реальность пароль отклонить не посмеет. кто ты,
спрашивает в скайпе некто, что Krasnyi Mak
называется по прихоти нездешних творцов транслита.
хруст височной кости напомнит, что будет так,
и ничто не будет до этажа разлито.

***

я приеду к тебе в Норильский заполярный театр драмы
имени Маяковского, пыльные декорации, не помнящим текста
актерам наливают в наливайке, лишние килограммы
бутафории пылятся в углу, не находят места
леди Макбет уезда М., три вампирши Кати -
зелье варится под сценой, кипит, вырывает доски.
одну из них весной завалили на сопромате,
другие две учили пять арий Тоски
за полчаса, поделят их потом, и еще могли бы
стройней, стремительней, отчетливее, моложе.
на рыбный день приносят костей от рыбы,
рисуют молоком на печальной коже.
приеду к тебе в Норильский заполярный, такие страсти
разворачиваются на театре - в жизни таких не видел:
вот утлый челн вываливается из пасти
кита, жгут переходящий вымпел.


***
и видит Вера Павловна, что это так, всё так -
каким-то золотистым отливом сияет нива,
покрыто цветами поле, кругом золотится злак,
восемнадцать лет учили жить некрасиво.
развертываются сотни и тысячи там цветов
на кустарнике, опоясывающем поле зеленым,
счастливый талончик, герцогский часослов,
шепчет за кустарником лес, за одним влюбленным
однажды уйдут из города, и тысячи голосов
несутся вперед за оводом - "о нега, любовь златая",
а нужно было ящик почтовый свой на засов,
иначе куда девается пятая запятая.


***
сорок грамм кофеина разбавленного, утоплен
был бы стыд в этой жидкости - заповеди, прическа.
в интернете полна дискография Дженис Джоплин,
целоваться без вызова, кольца носить неброско.
кто бы знал, что за напиток Southern Comfort,
если бы ей незнакомцы не наливали,
даже из милости - мне улыбнулся тот вот,
пачку вторую курит в соседнем зале.
кто бы знал, что там за сигареты Camel,
если б тогда не заклинило зажигалку.
всё получилось просто, а ты не верил.
всё получилось так, что теперь не жалко.


***
перелистываешь scroll - нет, стихи не лечат,
и не терпится выяснить, что там у них в конце.
без курсора на сорок первую - вот и нечет,
и пришла к нему женщина, память на диске С
коротит немыслимо - вид у тебя усталый,
кто тебя сюда прислал до шести утра.
где не видно дна, кому наливать по малой,
несвобода для, и пластырь пора содра....
перелистываешь scroll - подниматься утром,
надевать вечернее, чтобы успеть к шести,
а в конце положены слова о простом и мудром,
но его не будет - мышь-то не отпусти.


***
вот пустота снаружи и внутри,
не говоришь сама собой стихами,
рецензий написать осталось три
со счета три, и в привокзальном храме
о ком молиться, спросят. что за всех,
кому была ты рецензентом, близким
не верится. что снова выпал снег
и о небывшем судят по опискам.
тебе теперь зачем-то говорю,
хотя ты сам писал об этом. рифмы
на санный след ложатся к декабрю,
и никуда не денемся от них мы.


***
хоть и можно сказать "спасибо" моим мужчинам,
что меня поили, как должно, не берегли,
но черед приходит пословицам и лучинам,
и желанию вернуться в свои угли.
хоть и можно сказать мужчинам моим "спасибо",
что они чужие всё-таки - вот бы их
этой смесью мандарин, городского гриппа,
и еще хронологии, вычитанной из книг.
хоть и можно сказать "спасибо, свободны вы там",
разослать без конверта памяткою другим,
перебить бы номер на сердце моем разбитом -
всё равно совсем с тобою не говорим.


***

"разве ты хочешь писать стихи?  - спросили в Крыму. -
стихи писали сто лет назад, например - Волошин".
магнитик этот, и амулет, и книгу приму,
и город твой, что пенопластом не запорошен.
откуда берется эта тоска на каждый новый сюжет,
ходили по переулкам, потом грелись, согрелись.
сюжетов всего двадцать пять, вариантов нет,
а всё, что мимо - одна небольшая ересь.
разве ты хочешь писать о том, как ушел под лёд
город из кубиков с кренделем на витрине.
Бог тебе разума в руки не отдает -
дальше живи одна и живи в пустыне.


***

на спасательной станции пили сухое, с причала
не смотрела на море - туда невзначай не упасть.
"называется катер ваш как? ничего, что вас мало -
всё равно на концерт приходите". какая-то снасть
может скрипнуть - тебе ли стихи не читали с айфона,
мимо ослика Розы ходили туда и сюда.
а ему бы пошла, между делом подумай, попона.
это Черное море смывает любовь без следа.
и сухое допили, и снова купили сухое,
и куда-то, стаканчики не подбирая в пыли.
это Черное море тебя не оставит в покое,
когнитивного голода сколько ты ни утоли.


***
вот на трибунах станет чуть-чуть потише,
где логотипом "Макдональдса" дом закрыт.
мальчик напишет: "Какие уши у миши -
когда он снова в наш район прилетит?
хочу стать космонавтом или танкистом".
стану таксистом, как водится, чтобы ты
дырку английской булавкою в неказистом
черном зверьке, плывущем из темноты.
в окно заглянет - как ты, уроки сделал,
что так шалишь у взрослых на поводу?
а я живу за го, и судить о целом
нельзя, к тебе за яблоком не приду.


***
я могла бы жить без тебя, вино из пакета -
штопором так, между нами, не научилась.
в монитор смотреть необута и неодета.
в новое окно, что мне там приснилось -
браузер сохраняет всё - писать что попало,
без синтаксических ошибок по мере силы.
символов про запас остается мало,
коменты в голове не саднят. унылы
все совершенные тобой для себя просчеты -
у Грибоедова с кем-то поцеловалась,
не узнаю по нику, наверно, кто ты -
вот и сморила к утру от себя усталость.
я могла бы жить без тебя, с ледяного дома
капало бы и сразу же застывало.
здесь поменять шрифты, вот теперь Tahoma.
чай с коньяком допивай теперь из пиала.


***
было темно, и сказал ты, наверное: "спой
мне что-нибудь - просто так что идти мимо сосен
и шашлыков". чтоб любовь не казалась слепой,
чтобы пустынный подъезд не казался несносен.
я бы и спела, наверное - всё как всегда:
"то не дубравушка" там, "как на свете без милой" -
в этой тональности будет одна ерунда,
противодействие не ограничено силой.
было темно, и сказал ты, наверное: "вот
как далеко ты живешь от проезжего тракта.
так здесь темно, что потерян за комнатой кот.
не возвращайся туда, где проверено, так-то".


***
любила в детстве Disney World и мемуары,
и, главным образом, за счет всех недомолвок -
кто там залез на стол в одной мантилье
и танцевал вот так, чего же боле.
но непонятен мир такой теперь нам,
вот разве что, но нет, сейчас не надо.
а кто-то вот сошел с ума, дневник издали,
переиздали, комментарий полный,
неужто у тебя не будет жизни -
всё буквы-буквы-буквы, после вышел
он на балкон и там курил махорку,
но это вот они не указали.
ну а другой служил в Швейцарском банке,
был счетоводом, после адвентистом,
еще потом сбежал с бродячим цирком,
и там бродил, пока не повязали,
а он пришел и превратился в птицу,
не веря до конца в превратность текста.
ну а еще другой на мыловарне
искал источник вечного серотонина.
люби любовь, красавица, сычами
сидят сычи на бранной остановке,
но мир такой для нас, что вкладыш "love is".
ну а четвертый был эквилибристом,
и с тем другим сотрудничал в Женеве,
пока совсем не стерли эти файлы,
сошло на первый раз и так, но в общем...


***
хотелось самого лучшего интервьюера -
чтобы вычеркнул всё кроме кривотолков.
в левую "о" еще бы немного серо,
и за углом заждался домашний Волков
с топором, или, компактнее - со стамеской,
хоть без понятия, что это - не совру.
перестелили полы тебе снова в детской,
крышу забрали юродствовать на юру.
мимо проедет в трамвае доктор Живаго.
если доктор, должно же быть и пенсне.
вот на обложке опять проступает влага,
что под обложкою, не различить во сне.


***
как и читается, пишется неказисто
hominus homini sed sapientium est.
ад в голове немецкого гимназиста
царской России ярмарочных невест.
выучил Тютчева ты наизусть и Фета,
тело небесное ляжет под микроскоп.
будет курсисткою. впрочем, ошибся где-то,
у героини пушок и высокий лоб.
смотрится искренне, если по грудь портрета,
если потом ей останется вспомнить что.
мы проезжали мимо поместья Фета -
там обещали весной проложить метро.




***
для любителей конспирологии - это Пнин,
это его паровозик, это – матроска.
непонятно зачем дожил до таких седин,
потреблял умеренно, вещи носил неброско.
это язык есть Бог которого нет -
объяснили в кружке научного атеизма,
поэтому разрешено вам украсть конфет -
выключат свет неожиданно, впрочем. Lise, ма
в комнату вместе войдут, еще метрдотель,
нянюшка старая, нянюшка молодая.
Белое море стелет тебе постель,
и васильки всплывают из вод Дуная.
на обороте фотокарточки: "Если вперед пойдешь,
будет то же самое, что позади, там".
для любителей соленого - соль отчищает нож,
плакать чего ж о разобранном и разлитом.


***
если нельзя быть одинаково талантливым в поэме и в жизни,
буду бесталанным в равной степени там и там.
как в шаре шар в беседке скамья надпись eat me kiss me,
и кто за тобой по берегу с удочкой по пятам.
и воткни мне в серце серц крючочек не жалко,
словеса мои со всех мониторов мира сотри.
в Финском заливе с подсветкою пенится минералка,
даже не хочется видеть, что там внутри.


****
легко сказать - держаться подальше от поэтов,
а что тогда - обсуждать с проводницей поезда в Чебоксары
поэтику имярека? it will be so strange.
а поэты тебя, скорее всего, съедят -
на всё готов комплект столовых приборов,
или выплюнут, ибо не горяч ты и не хол.


***
у официантки "Макдональдса" имя на бейдже "Медея",
длинные черные локоны из-под кепки, бледная кожа.
кто по версии "Форбс" будет сегодня играть злодея
за свободной кассой, куда ты совсем не вхожа.
с потолка в туалете звучит "Аида" Джузеппе Верди.
нужно еще на маршрутку себе отложить со сдачи.
плоть - как соевый гамбургер, плоти своей не верьте,
если будет опять вам навязывать сверхзадачи.


***
сын также помогал ему с распределением податей и налогов,
проводил опыты с трубкой Торичелли и улиткой, позже названной "улиткой Паскаля".
если верить математическим книгам, каждый отклик - кесарев, Богов,
эвклидов о сумме углов треугольника, в детстве жаля,
потом укус мушиный. захочешь, чтоб звук исчез, не звенел так в правом,
не заставлял хвататься за перышко кверху дулом.
я назову окружность "колечком" - таким обладаю правом,
столько фигур начертить в этом городе вечно снулом.
когда оставит тебя отец на доп. занятия - кто-то
должен и конические сечения, и четыреста следствий разом
до конца, столбик ртути три дюйма - квота.
случай врет, твоя ресница блестит под глазом.

***
все мужчины, с которыми я хотела полететь в Барселону
посмотреть на здание, возле которого Гауди лежал под трамваем,
были начитаны, умны, заняты, дел переделав тонну
(знаем таких мы все, и таких не знаем),
вовсе не хотели лететь в Барселону смотреть на странные крыши
того, чей заказчик согласен ждать, а потом вдруг всё вот.
после бутылки Moet еще придвинуться ближе
даже не нужен благоприятный повод.
все мужчины, с которыми я хотела полететь в Барселону,
уже, наверное, там где-нибудь - весна за горами.
то не ветер клонит тебе под окошку крону.
занесло тебя снегом, мать, выбирайтесь сами.


***
ты тоже любил Бахтина - вот область романа:
различия "романа воспитания" и "романа странствия" - герой не растет,
не делает выводы, и просыпаться рано
совсем не стремится. поэзии чистый мёд
по чайным ложкам отмерен. казаться взрослой
ну разве что дворникам встреченного авто.
ты дышишь, Офелия, снегом, в ночи промозглой
растаявшим, чтобы тебя не забыл никто.
герой никуда не идет - пространство забито
конфоркой, картонкою, раскуроченным утюгом,
и часть букваря просеяли через сито,
а часть букваря хотел дочитать потом.






***
Даниле Давыдову

Ольга сказала: "Здравствуй, ты опять рисуешь домики на полях газеты,
а подарка нет у меня никакого, зима не проходит, что ли.
Я говорила, что принесу подарок, а ты заглянул в ответы
в натуральную величину". Совсем замолчать для роли
говорящей куклы. Не наш ли фундамент это
где-то вдали виднеется, а если бы не прижали
в грязном подъезде к стене, не случилось бы в нас поэта,
вырезали бы домики дальше мы без печали
вместе с котом и окном, зеркалом и кукушкой,
вечность который раз пробивали тебе по чеку.
Эйфель в Останкино чучелком словно тушку
за фонарем подходит к каждому человеку.
мелочью в кошельке стать бы стать блестяще-звенящей.
разве можно объективировать всё - сказала кукушка,
ибо коту просвечивать, зеркалу молчать по праздникам, аще
станешь котом себе говорить на ушко.

***

if equal affection cannot be, я хочу не писать об этом.
белеет парус одинокий у берега островка.
главное - это вода. чтоб себе не казаться бредом,
едешь на эту лагуну издалека.
здесь ничего с тобой не происходило,
здесь ничего не происходило, о чем написать
в рифму или так, как пошлет тебе эта сила,
которая хочет добра, но что-то в тебе опять
противится всему. if equal affection cannot,
так вот учили плавать, в воду бросали - плыл.
ты понимаешь, что это опасный метод.
точку поставить просишь. немного сил
кофе сварить и сидеть с этим кофе день и
день свой деньской описывать - вот прошел
клоун с мороженым, южный город устал от лени.
равенства нет. всё равно приходи на мол.


***
чайник сгорел до утра на хрущевской кухне.
новый купить - так ведь это вставать к шести.
что не звучит, как прощание, и на слух не
гласных редукция. имя не пропусти
(жили на форуме, форточка мимо дула -
известь заварки, немного дрожит рука).
я бы на локте твоем, как всегда, уснула,
счет кораблей начиная издалека.
в первом пробоина, где-то должна быть клетка,
мимо которой он точно не попадет.
здесь перепады - и пробки летят нередко,
и превращаются ночью чернила в лёд.

***

два года прошло, купила черствую чиабатту,
ищешь более-менее чистую чашку.
нужно сварить пельмени, на восемь пойти куда-то -
в клубе N, например, препарируют Чебурашку
в контексте структуралистской парадигмы,
в клубе NN по трезвости бьют посуду.
падает снег, а потом о любви из книг мы
много узнали, ну да, хорошо, не буду.
два года прошло, и третий почти, а снега
с тех пор намело, на Ленинском тот же дворник.
сколько среди людей ни живи, не отыщешь тэга
ты подходящего. я билеты беру на вторник.


***
когда погаснет огонек, горящий в модеме,
в районе, где ничего не меняется с девяностых,
не нужно будет больше высказываться по теме
текущей дискуссии, и без шарфа курить на воздух
выходить с тобой. я буду тебе лишь другом,
если захочешь, валентинку пришлю и суши:
кто-то должен знать о тебе, землю полнить слухом,
петь с тобой про яблони и про груши,
про другие плодово-ягодные культуры,
делать вид, что так же пьян, чтоб не одиноко
вдоль по Питеру мимо набережной. амуры
пластилиновые. на кнопку нажать unblock'а.


***
если бы я была поэтом среднего возраста, я любила бы водку,
непременно чистую водку со стеклянным шариком, который иначе
мне иногда дарят. я ношу его в сумке кротко,
вспоминать любовь учусь у костра на даче.
у костра из книг Мартина Эмиса, Брета Истона Эллиса, Умберто Эко,
не оправдавших надежд на просвещение индивида.
нужно теперь найти в окрестностях человека,
который наловит рыбы, отпустит ее в корыто.
если бы я была поэтом, а не как я, я бы выучил суахили,
хотя это банально - лучше уже бенгальский.
разве тебя никогда, моя деточка, не любили?
батюшка-крот, или жук, например вот, майский.
если бы я была поэтом-любителем водки теплой,
я бы читала тексты себе, мизантроп со стажем.
завела собаку, кота, лемура, питалась воблой.
это можно теперь - ведь мы никому не скажем.


***
аленький мой беленький цветочек,
бумажный мой василечек,
ольге говорят - голуби не летят в эту избу.
едят корюшку на граните спасатели малибу.
коммерциализация искусства происходит везде, где ты
рисуешь на стенах эти свои цветы.
ольга поводит над пепелищем узорным платом,
делает птичек из мякиша городским ребятам.
сорок дней и сорок ночей мело над землею,
птичками из мякиша усеян путь к аналою.
ступени перехода выстелены цветами,
никто не заходит больше сюда за нами,
никто не продает кассеты с лейблом "Союз",
хочется молока и немножечко брачных уз.
что делать этому фанту под указателем "велосипед".
ничего на Васильевском и в окрестностях оных нет,
что тебя удержать бы внутри могло,
зло побеждает добро побеждает зло.
аленький мой беленький цветочек, какого ты цвета?
всё возвращается к нам, как гласит примета.


***
в эту страну ничего с собой не бери - там всё есть:
море, небо, облака, Акрополь, петарды,
машины с надписью ;;;;;;;; на двери - это месть
нам, поэтам, но для поэта не слишком стар ты.
в эту страну ничего с собой не бери - сиди у окна,
всех назови на память овец, только шерсть овечья
и Василиса Егоровна тексту еще верна,
только таблички из глины у Междуречья
между речью и немотой. ты была не той,
кого хотелось видеть на каждой открытке, море
пенится-пенится пенками. над плитой
пар, и до вытяжки всё не дойдет, но вскоре
я доберусь и до отрывного календаря -
изобретения графа Л. Н. Толстого.
разве тебя научили грамоте зря
и не оставили здесь ничего другого.

***

2007 год

начиталась Минаева, поняла - офисная жизнь не для нас,
ковровое покрытие в лифте, лёд на кухне и кофе-брейки,
рассужденья в жж о том, как спасти креативный класс,
ссылка на "Восстание масс" и гамбургер из индейки.
начиталась друзей Минаева - нефтетрейдер-антигерой,
измены жен, мужей, той-гриффонов и прислуги.
никакого желания быть за себя горой,
проповедовать ценности, стены бывают глухи.
начиталась книг с блондинками на обложке - такой урон
самооценке своей нанести не пытайся дома,
и объявленья о найме со всех сторон
в небо летят. с вашим почерком не знакома
наша программа создания текстов - введите текст.
начнешь вспоминать, как сегодня провел ты лето,
лучше анапестом. здесь не осталось мест,
где завалить горизонт и сбежать без пледа.

***
А еще к нашему дому прибилась сиротка Катерина – книги читает, документы выправляют, потом уйдет. А вам бы, Аркадий, могла я писать и длинно, но некрасиво, и в генераторе стынет лёд.

Был бы у меня капитал – я б женился на ней немедля. Или должность денежная, или поместье в Клину. Ну а пока читаю Гельвеция, воображаю бредни. А что читает Катерина? Не Цезаря про войну?

Глаза у нее серые, коса из черного шелка, поздравляю вас с праздником первоверховных апостолов, кланяйтесь всем родным. Читать она любит стихи про серого волка, который укусит за бочок – умрет молодым.


***

Говоришь себе: «У меня есть снова блокнот и ручка – две штучки, одна такая вот про запас. Ну а то, что не писала – была в отлучке, и за целый год никто там тебя не спас».

Говоришь себе: «Любовь придумали поль де коки и маринины, чтоб преступников чем-то да оправдать, так что будьте вы к себе до конца жестоки – и сойдет на вас благого автора благодать».

Говоришь себе, и пишешь себе, и читаешь утром по написанному, как будто сам выводил пером, о таком простом, и нужном тебе, и мудром, а на пристани уже с полчаса паром.

Говоришь себе-говоришь тебе: «Нет, ну я не еду, не плыву никуда – мне здесь хорошо, с тобой», и в ответную реплику «Ну приходи к обеду» ты врезаешься всей повинною головой.


***

нам, урусам, нам, медведям, всё равно.
шибче воли поезд мчится, домино.
Глинка едет в поезде, глядит в окно -
песню сочинить не всем дано.
от восторга, что у нас теперь железная дорога,
ты побудь со мной в купе еще немного.
в чистом поле мчится скорый, одинокий пассажир.
нам татарам что до воли, лишь бы только рыбий жир
отменили после школы. речи праздный наш субъект.
«мы» такое же, как «я» - прямых различий нет.
в чистом поле шибче воли поезд вот,
если сможешь досчитать до пятисот,
наконец к тебе вернется проводник
и вернет в гарнире грешный твой язык.


***
так он писал темно и вяло:
«писать стихи естественно, но стыдно,
и на людях вообще не видно,
чем отличается бытование текста от небытия,
может быть, этим пишущим был и я».
и лучше бы, в общем, писать, уединясь.
осень в саду и липнет к ботинкам грязь.
пастор наш проповедовал сено-солому,
если бы вы скучали поближе к дому.
вот твой жених ночью стучит в окно,
но ничего не видно, совсем темно.
ино как заставит тебя любовь писать и не вяло,
совсем отбилась от рук и затосковала.
случайные свидетели по делу проходят вместе,
отвернутся к стене, рисуют стрелки на Эвересте.


***


я буду просто спичрайтером, буду забывать тебя тихо,
поскольку память девичья стала притчею во языцех.
включу грустную песню - например вот есть "Лесничиха".
нет, ну там точно про нас. всплакну, посчитать на спицах
попытаюсь петли, но легче распустить этот свитер,
чем довязать до рукава, а как потом рукавами
распорядиться с умом. лучше б ты мою память вытер,
а рукава - что рукава, они расплетутся сами.
я буду тебя забывать медленно, смаковать подробность любую,
перекатывать под языком - как звучит она, очень жутко?
и уверять, что живу, к объективной реальности не ревную,
произвожу деконструкцию, где-то была тут шутка.
я буду глупо шутить, петли спускать - так мы с тобой кутили,
прошлого нет, будущего нет, настоящее снится.
если ружье должно выстрелить, кто тебе говорил о Лиле.
угадай, в какой руке осталась твоя синица.


***
покупал масла на фунт, совсем забыли свою Регину,
у каждого времени своя безответственность: уснул на скамейке,
Регина вышла на час, вернулась, к чему остыну,
что сковорода без масла подсолнечного. зеленые змейки
по мысли Гегеля управляют нами, но я не поддался вовсе,
ходил по площади города, страхитрепет - суть симулякры.
сестрицы жемчуг приносили, ты к свадьбе своей готовься,
нашили на платье белое сорок сокровищ Агры.
проблемы "я" и мира решить не удастся миру,
особенно неподлинные, когда сто дней до развода,
наверное, Гегель прав, когда нужно делить квартиру,
государство - абсолютная самоцель, в единстве свобода,
а Регина не верит, варит пунши из сухофруктов
по эмигрантским рецептам, которые как-то ей присылали.
"не вари, горшочек", - твердит, раздается стук, тов.
имярек приходит с кастрюльками, скол эмали.
ах как же вы свою Регину оставили с этим конструктом.
если речь шла о неподлинном, в глаза бы ей не смотрели.
а что вы кладете в жаркое, ну например вот лук там.
философия молчалива, прожили год без недели,
за руки не держась. формальной логики столько
у деревянной куклы в крови, капает сок березы.
проходит мимо окна - каждый вечер играет полька,
как хороши бумажные были розы.
покупал масла на фунт, если бы Регину разбили,
детали механизма склеили кое-как там.
камешек падает вниз, и не будет "или",
о непадении не отписаться пактом.
ради которой человек готов ходить в наркомпросы,
решать вопросы, которые ему описали -
как хороши, как свежи бывают розы,
как ты стояла с бубенчиком в третьем зале.


***
«замкнусь в себе и проморгаю счастье», - думает Белоснежка.
создавать прецедент не следует – нужно больше гулять, в парке
сидеть с книжкой, сюда не долетит снежка, на историческом факультете
в прошлом учился зять (все сестры замужем, плоть похожа на арбузную корку
с мёдом – приложить ее к порезу, к укусу, выбросить на песок).
всё живое тянется к этим невинным сотам, не разбирая, что там –
жизни хотят кусок отхватить и забиться в самую глубокую нору,
забиться и откусывать со всех сторон, создавать исправленный текст.
нет, замкнусь в себе и никто меня тут не вспомнит скоро,
на заочном отделении больше не будет мест.
«Анжелика – маркиза ангелов» падает на снег вниз обложкой,
падает вниз обложкой и остается лежать.
ты бы хотела стать не птичкой, так кошкой –
не реагировать на некачественную печать.
ты бы хотела стать героиней каждой поэмы,
зачитываемой по радио между сводками новостей.
намекать, что те, за кого выдают нас, совсем не те мы,
а от тех других дождешься, поди, вестей.
остался след ее ботинка мучительный и нестойкий.
никуда не движется время, которое было здесь.
ты бы хотела быть такой молчаливой сойкой –
где-то подобные птицы, конечно, есть.


***
если речь заходит о пении,  то петь я не умею,
нотной грамоте не обучена. Людвиг Б. – пересмешник
питал пристрастие к чернилам, а после – к клею,
в общественных зеркалах рассматривал всё подснежник,
потому что на публике явиться без напудренного тупея
не позволяла врожденная немецкая аккуратность,
а я смотрела на него, с минуту еще немея.
совсем выключала звук. пеняли на травояднос ть
все прохожие – так вот сидишь и ешь тут латуки,
ждешь Людвига Б. – проводника ли наполовину
туда, откуда в мир приходят нужные звуки.
фройляйн, дышите ровно и ровно держите спину.
если речь заходит о пении, то петь могу я со скрипом,
но лелею мечту расправиться с си-бемолью,
соли купить, поклониться берлинским липам,
на пустыре побыть со своей любовью.
крах рационализма

***
были у тебя в школе обидные клички –
например, овечка, или Джульетта, или Прасковья.
было желанье взорвать youtube, сжечь методички,
уменьшить объемы глупости поголовья.
писать умные коменты на фейсбуке,
самой сочинять что-нибудь, не скрывая,
что это плохо, но лучше, чем резать руки –
по крайней мере, спокойная и живая.
в «камень-ножницы-бумагу» нет проигравших,
но победителей тоже нет – вот их и не судят.
ты покупаешь для телефона чехол из замши,
учишь модальность глаголов – какое would it?

***
сизой утицей Настасьей Филипповной ударясь бы оземь,
обернуться Настасьей Филипповной, девушкой из народа.
быть красивой-умной-и-доброй мы вас не просим,
чтобы в каждом пальце видна отчаяния порода.
каждый раз влюбляться так, будто в книгах точно
не описаны страдания чувствующей натуры.
а журналы советуют умываться водой проточной,
на десятой странице рекламируют велотуры.


***
целуешь в метро плакат, поэзии нет,
эффект остранения заставляет смотреть снаружи.
а был там просто такой бесконечный свет,
который тебя сжимал бы уже не ту же.
колечко-эспандер для разработки ловкости рук
сжимает тебя, срываешься, хочешь домик,
а там во саду вавилонской глины Мардук,
еще с гиацинтом в кармане садовый гномик.
сбиваешься, постишь ему на стене котят,
несколько записей самой любимой группы.
а вечность вместе расходовать не хотят -
они глупы, а может быть  даже - глупы.

***

венгерский танец Брамса в метро - не пятый ведь всё же,
но кроме пятого ты совсем не помнишь, ну двадцать.
скрипичный ключ болтается, всюду одно и то же,
и после часа пик за партитуру не удержаться.
венгерский танец в метро всегда один - пластинка заела.
под вывеской "здесь танцуют" цветочница в переходе.
а так хотелось еще пострадать за дело
изобретателем новых па при любой погоде.


***
рядом с королевским дворцом курительный парк,
где выгуливают собак и лепят снеговика.
нервная женщина курит, прелестный кварк
остается в заначке до теплых времен пока.
пока ее муж говорит дочке: варежки же надень,
посмотри, вот и папа надел, зато в них тепло.
женщина равнодушно всякую дребедень
в памяти прячет, все исходящие замело.

***

всё вокруг для того, чтоб ты больше не обижалась,
во втором приближении скатываясь к нулю.
слишком много людей вокруг - надавить на жалость
даже некому, не то что сказать "люблю".
слишком много людей вокруг - закрываешь твиттер,
где про слякоть февральскую был бы уместен пост.
обещаешь себе непременно уехать в Питер -
всё на вырост откладывать глупо. и был бы прост
каждый текст твой, и был бы он выверен по лекалам
от отчаянья к вере незыблемой, как скала.
никуда тут не денешься - всё растворится в малом.
обменяться закладками и передать дела.


***
надо ценить то, что есть - от любви несчастной страдая,
никогда не войдешь в город европейского вида с кафе/брусчаткой.
горечь дунайская, приворотная кровь дурная,
лечишь приговором, заговором, сушеною мяткой.
несчастных влюбленных показывают по TV целый день - как они жгут друг друга
глаголом неправильным, от которого прячь ни прячься -
потом всё равно попрощаются в блоге сухо,
придут с полотенцем на пляж. человек измяться
может еще и так, что его не узнаешь вовсе,
как будто любил кого-то другого всегда, прошедшее время нужно
здесь применить, как будто любил себя. ничего не бойся.
плюс бесконечность выдали после куш, но
вечных возлюбленных показывают весь день по TV до прайм-тайма,
до выпуска новостей и первой сказки вечерней.
тебе не хватает для полного счастья лишь сока лайма,
для воскрешения плоти своей дочерней.


***
как счастливая А. тринадцать лет не писала стихи,
делилась несолоно с женою П. селедочными хвостами,
сочиняла мемуары раёшником, "Вехи" прятала хли,
хлипкий картонный сад зимний посадим сами.
родная земля березовый сок прятала, словно бот
ты какой-нибудь, замкнувшийся после взрыва.
даже настольная живопись слов тебя не берет,
сочинять научена зло, остроумно, живо
о том, как в нашей провинции воздух краден морской.
сидишь на берегу, в русалочий хвост не веря,
а всё блестящее - истинно золото. в город вот за тоской
вечером ехать ношей морского зверя.


***
я люблю кафе, в которых подают брусничный пирог,
с видом на канал Грибоедова и пирожное Спаса.
поздний этап русского стиля, архитектор А. П., на слог
в слове «Нева» не попали еще ни разу.
в стену, в которой след от пули, всё смолоть языком.
посмотрел со всех сторон, хорошо ли тебя кормили.
я люблю кафе, где тающий снежный ком,
Грибоедовский ЗАГС без вальса и тили-тили.
собирали еще бы фишки, кому ходить,
кубик бросать, который под стол так прямо.
попросили вот – и буду вечно тебя любить,
пока не покроется мглой в Севастополе диарама.


***
пьянство, карты, Италия, Спб, босячество, Нюра,
голод, зима в Гирееве, институт красоты,
летучая мышь, домик счастливый, война и литература,
тайное село, наркомтруд, еще за труды
за что ни возьмешься - всё горячо, как плиты вокзала,
когда прибытие поезда задерживается, на путь
каждые полчаса смотришь, как будто мало
было надежды что-то еще вернуть
туда, откуда его привезли в музикейский холод,
положили под лавочку с покрашенною резьбой.
что же вы так - билет в трех местах проколот.
тут уж никак - берите его с собой.


***
жертвы будут произнесены - хорошие стихи томят,
плохие так милы почему-то - мила ли пена
на торте.  приедем кататься мы в Петроград
по первой линии передатчика. знаешь, Лена,
что зря ты послушала сердце свое, которое лжет,
которое ждет волшебства по щучьему сказу.
вытирала ветошкой тайком под прилавком пот,
приказчик не удосужился вниз посмотреть ни разу.
греки вот после кризиса в пену мутную ни ногой -
томишься одна в пространстве между Барби и домом
без четвертой стены. тяжело же быть молодой,
Средиземное море своим бороздить паромом,
из тетради вырванным - "Волга впадает в к
лмн", и так без конца запятой обеда.
привезут тебе чашку с прялкой издалека -
здесь такая вода, жестка. ты не привереда.



***
и та тема, которая пришла к нему в тридцать,
и без стихов осталась его, больше, чем невзгоды.
спичечный коробок с корабликом, заступиться
некому за недвижный трехмачтовый. впрочем, кто ты,
чтобы Анюту воспеть, славный вид сожжения спички,
а коробок всегда из расходного материала.
ты, как всегда, забыла забыть кавычки -
ну никогда их, как должно, не закрывала.



***

серия "Первая книжка", дом на Покровской,
оптимизировал чувство вины и холод канала
по ключевым словам. "Слободы петровской"
мало себе до осени заказала.
грезить опасно о том, как опасно деве ль
одной ходить по Невскому, чувства еще взыскуя.
песенки петь, в дуду дудеть, летом ехать в Ревель.
вам привезу, наверно, еще треску я.
море волнуется раз и два, до самой отметки
приподнимает сатиновые подолы.
вам принесу бонбоньерку, а в ней конфетки.
встречу вас розаном аленьким после школы.
будем на лодочке плавать среди развалин
града петрова в псевдоантичном стиле.
нет, всё получится, план вовсе не провален.
так никогда донашивать не любили.


***
и у нас на двоих никогда не будет текста, о котором скажут: "Он прекрасен",
или хотя бы какого-то текста острее станка Gilette.
я отнесу в редакцию перевод философских басен,
сто раз не переведенных за столько лет.
я хочу с тобой этот текст поверять механикой быта,
степенью откровенности, неприемлемой для источника слов.
потом смотреть в потолок, окончанья сдвигая сыто.
через одну эти строки не прополов,
невозможно прийти туда, откуда тебя вернули
вместе с читательским билетом и мокрым "Дюшесом".
ты начинаешь забывать, кто такой Бернулли.
перестаешь соперничать с лишним весом.

***
а вот любовь потом въедается в кости,
и самой жесткой губкой не оттереть.
тебя всё чаще не приглашают в гости,
потом всё чаще красным мигает Сеть,
как будто виноват твой маршрутизатор,
что всё хорошее, в общем, произошло.
в кармане список "Йогурт-Батон" помят, вор
не вынесет ценные вещи, разбив стекло.
а вот любовь потом никуда не делась,
мерцала разве что облаком золотым
на новом сайте. вот и пюре нагрелось,
а так и вышел из дому нелюбим.



***

если в детстве переболеешь корью, получишь иммунитет
(так написано в википедии - вот и ссылка),
а если нет, то значит уже и нет.
пакет московских монет, а влюбляться пылко -
противоречие здравомыслию естества,
инстинкту самосохранения, эпикурейским канонам.
в Нескучном саду опадала легко листва,
в глоток коньяка не хватало тепла на зло нам.
"придумай рифму к слову "Брейгель", - я попрошу, -
или к слову "лицо", но чтоб не затерто".
несколько твердых соринок вредят пыжу.
в левом ношу лососину второго сорта.


***
ты не помнила в этой песенке ни припев, ни
целых двадцать куплетов - по одному для каждой.
на повтор поставила "Песню девушки из харчевни",
а сосед по двушке не мучим духовной жаждой.
открываешь форточку - вот и весна красна же,
с ипотеки не выплаканной у дома автомобили.
вот у Золушки будет дворец, только руки в саже.
мы до мая от января всё других любили.
проплывает туман сиреневый над долиной,
выпадают из вывески буквы универсама.
что сказать вам о жизни - казалась такою длинной,
а потом не успеешь очистить буфет от спама.


***
купили в банках вино и пошли на пруд,
где кормят уток дети батоном черствым.
когда перешли на "ты", я не помню. тут
любая искренность всё отдает актерством.
"вот этих уток кто-то когда-то съел, -
сказал ты мне,- а плавают, словно жили.
а этот снег на лавочке был же бел
когда-то". и звонила во сне не ты ли
на этот номер, забытый уж третий год,
пылящийся на дне телефонной книги.
теперь никто к телефону не подойдет.
теперь звонки входящие слишком тихи.


***

вещи, которые сколько ни прячь с глаз долой -
ручка, расческа, синий блокнот и миска
"На Западном фронте без", этой керамики дорогой
столько на побережье. совсем не близко
это использование бездумных во всём цитат
на керамических изделиях и магнитах,
которые сердцу вовсе не говорят.
утилизировать столько сердец разбитых,
склеить по донышку, нарисовать цветок,
виды провинции, ратуши и трамвая,
где в проводах иногда остается ток,
всё остальное сразу перекрывая.


***
на уроке столоверчения велели писать сонет -
на тему дня, но с неправильною рифмовкой.
ленинградский друг Иосиф прислал коробку конфет
и всё закончилось паузою неловкой.
вознесся выше столба, который бы мог упасть -
только гранит мешает и твердь земная.
из коробки достали орешек с ключом, на сласть
не похожим - легко создавать, ничего не зная.
ищешь по карте притоки Невки, этим ключом
черпаешь потом лимонад из двора-колодца.
бедное сердце строителя ни при чем -
здесь ничего лесного не остается:
маркое небо галактика черных вещей
кузницы угол который упал на дорогу
ты остаешься какой-то совсем уж ничей
и начинаешь себя собирать понемногу



***
радуйся имя твое сказал один поэт что за имя
изучала молитвословы письмовники да шарады
позабыла все молитвословия стали другими
так что те кто знал назубок теперь и не рады
радуйся имя твое сказал один поэт чернь и злато
не как металлы драгоценные клейменные как придется
от козленочкина копытца следом в след виновато
смотрит до темноты в тебя это дно колодца
радуйся-радуйся всему что тебе положили в тело
письма серый волчок подставь правую щеку
светило дневное осеннее перегрело
гляди далеко где места нет личному проку
там где были кавычки стало потом простора
много ненужного которого прежде мало
истины родничок затянулся предмета спора
больше не будет имен было-замолчало


***
гениальное кино про любовь закончится в шесть:
выйдешь из мрака на холод, Gitanes закуришь.
счастье, которое счастье, тут где-то есть,
но не освоено всё-таки. за весну лишь
сводки твоих новостей - мелодичный сор,
прочерк рифмованный, где рифмовать не надо.
человек человеку - письменный стол и прибор:
что же ты так опустела, моя отрада.
с левой коленки переписать номера:
выпадет ноль ведь когда-нибудь - всё простится.
это значение нам забывать пора -
вместо словарной статьи только вьюга злится.


***
малый народец карманный просроченный чек
замок дорога немного брусчатка из брюквы
нет не хватило бы их на бездонный твой век
и начинай экономить бессрочные буквы
мимо курляндии так понастроили кур
почерком автора вычеркнув из приговора
высек фелицу из лабрадорита и бур
облик ее и еще побелеет не скоро
милостей к падшим уж несколько больше призвал
лебедь и щука и рак подзамочной работы
из произвола на этом отрезке вокзал
и по периметру блок под брусчаткою ноты


***
море ничуть не казалось туманным, Петя залюбовался морем,
потом заблудился в тумане, недоучившийся археолог.
в центре находится банк, ратуша, дальше, спорим,
большой фонтан. перечень сносок долог.
перечень того, что нужно купить, пока не пришли австрийцы
и не потребовали за Петю сорок динаров,
или сколько за него могли бы потребовать. спицы
гнутся в велосипеде. героем ночных кошмаров
своих становится Петя. физиология сновидений
плохо изучена, разве что на собаке "пудель".
в центре банк, который построил строительный гений,
который изобрел яблочный штрудель.


***
а потом доплатишь не жизнью потраченной зря-не зря
не историями любви сомнений бытовых проблем волнореза
посмотри какая в этом городе была бы в окне заря
открытка "С Новым годом" подсветка презентативность среза
а потом доплатишь собою что ли зачем же себя ценить
выше чем всё вокруг внизу вверху по бокам ли
сбежать попробуешь потянешь за эту нить
из Подола которая палисад и резные ставни
а потом доплачивать станет нечем станешь равен словам
которые были пребудут в размоченной бутербродной
из набора юного безбилетника "Сделай сам"
достаешь по часам но не сделает вас свободной


***
ели котлету из судка с маргариткой,
покупали воздух Одессы у врат Привоза.
линия жизни прошита суровой ниткой,
а всё равно расходится криво-косо.
наши стихи лучше нас - это очевидно.
тоньше, стройней, сострадательней и вернее.
дальше второй строфы альбатрос парит на
марке, крепленой на разведенном клее.

***
в теле тепло сигареты в крови для дыма
ты открываешь легкие сложно мимо
будет пройти впереди только Крым и лето
спросит Господь непременно с тебя за это
что-нибудь как ты лето провел к примеру
не потерял мобильный зарядку веру
в клеточку снова купил семь тетрадей с Микки
будешь ходить и в них собирать улики
Минни смеется с вкладышей и плакатов
ты обещаешь себе убежать куда-то
треснет будильник по часовой пружина
выскочит в эту Вселенную словно джинна
зуб золотой потеряется за диваном
будет тебя утешать что еще так рано
что невозможно еще променять всё это
на возвращение сколь ни дурна примета
в теле тепло и песок в волосах искрится
на подоконнике смотрится в небо птица
там вон такая же только еще сочнее
память закончится быстро и в ноябре и
в декабре будешь пятиться смска
в темя ударит и ты обернешься резко
что-то знакомое в этой походке пряной
кажется звали ее предположим Яной
в сумочке блеск для губ под обложкой Пратчетт
тот кто не ищет наверное и обрящет

***
талия стала 13 дюймов была 23 пенки внутри
тот господин сказал откроют вокзал смог будет ал
правая рука левая рука участь твоя легка
бросила nickel в шапку того старика тоска
узор "индийский огурец" кто скушал будет подлец
"Семейный журнал Сильвии" советует дамам быть сильными
последний денди над веревкою не сострит на Риджент-стрит
выбери шаль с каймой печальных песен не пой
как ты ходила здесь красивою да живой
сердце бумажное буквы романса хранило
"Семейный журнал Сильвии" не говорит в чем сила
окончится завод и упадешь вот-вот
обернешься вокруг оси да будет наоборот
печальных песен и Лондон в дыму так тесен
над нотным станом ночью колдует Гнесин
над паром болотным почувствуй себя свободным
Богу и людям и продавцам угодным
из пражского торта голем щедро приправленный алкоголем
лежит на брусчатке культура в зачатке не носишь перчатки
королева полей кукуруза опасного груза початки
на левую руку надела сей город не знает предела
с ветки на ветку падаешь поредела
листва ты юна и чиста с Лондонского моста
падает на пол прежде чем досчитал до ста
"Семейный журнал Сильвии" лжет под покровом мод
пена зола никто не делает мёд
черная горесть меланхолия то есть пускай уйдет
пускай не сеет не жнет на печи лежит кот-воркот
аще зерно не умрет никогда не умрет
талия стала 13 дюймов ну вот

***

тем отельным бледно-утренним маревом моря
в двенадцать заселение у кого тут хорошее зрение сколько сейчас
остается еще час до всего портативный фонарик погас
какое столетие на дворе сегодня у нас
кипарисы плечи Лаисы совсем никакого загара
кто-то украл браслетик из номера кажется Клара
к звонку к четвертому позвонку к молнии-ползунку
или какая-нибудь еще как я тебя нареку
старые окна скрипят над дверью табличка "Марат"
"а" упало всё пропало кроме чести не моросят
дожди теперь никуда не деться тебе из этого дома
никто не заплатит за тебя долги Телекома
ваш долг составляет желать оставляет ничуть
в двенадцать часов ты сможешь здесь наконец уснуть
позвонить двух копеек под муравою узкоколеек
и последний листок всё будет наощупь клеек
опять primavera а вы не нашли себе кавалера
опять одна в "Октябрськом" пройдет премьера
переводная картинка в руках расклеется серо
консервная банка по ветру катаньем и юзом
откуда такие деревья между тюрьмой и ТЮЗом
твоя любовь нужна лишним ртам и обузам
а ты сама себя любить никак ценным грузом
по ленте и пропускной режим не нарушу
и ничего не зазвенит пустотой наружу

***
ели виноград пели песни Щербакова нет не знаю такого
люди приходили уходили фальшивил в общем не ты ли
оставаться на месте пять минут не любили
а я держу твою руку как на крест и на муку смотрю на любые стихи
не чувствуешь то же но просто хотя бы солги
что это прекрасно и вечно продлится до перекрестка
вместе дойдем ребенка родить дочитать "Подростка"
чем там закончилось должен же быть хеппи-энд
ты не узнаешь меня через несколько лет
"Перекресток" работает здесь до двенадцати чувствуешь Олька
это совсем ничего а вон ту нашу общую спой-ка
не ветер клонит ветку мы видимся слишком редко
по географии видать была плохая отметка
а где этот город я знаю что где-то в Сибири
родная земля всё с годами становится шире
не послать гонцов утолили твои печали
в конце концов как и сказано там вначале

***
"Тропинка" журнал для детей нарядили тебя без затей
отвели в детский сад где никто человечьей плоти не рад
на обед перловка язык ну потом смирился привык
всегда открыто окно вверх или вниз всё равно
VN пьет соки пишет в постели это мы ничего не умели
Лида и слуга убирают скрипят под окном качели
играет в scrabble проверяет обе плиты
записался потом в добровольцы и вентиль открыл бы ты
теплей чем в зеленом будуаре каждой твари по паре
тайные яства земные сменял бы соседке Саре
на дрова и уголь и молоко но солнце недалеко
изжарит без рафинированного масла землица погасла
по которой ты ходил и гумус был стыл и крыл
последним словом то что по-прежнему ты бескрыл
для советов и русских рецептов хранил сковородку Zepter
за высокую успеваемость возил по округе ректор
в красном лимузине мы будем с тобой отныне
будем прекрасны и счастливы как на картине
справа ты слева я никого ни за что не виня
и за каждый прожитый день начисляется нам пеня
нарядили без затей теперь волнуйся потей
VN пьет vin de Vial никаких гостей

***
человек заглядывает в щель в заборе полисмены явятся вскоре
чудеса выставки всё более явны становятся на раздоре
между нами наживаются корпорации правящий класс
билет стоит пять шиллингов говорят не убудет от вас
по воскресеньям закрыто в городском саду дети бонны
поползновения к любви теперь незаконны
Шарлотта Бронте боится ос и толпы
сослепу иногда лбом считает столбы
теряется в лондонском смоге не ведает здесь дороги
дырку в заборе ищет пока не устанут ноги
сбивается со счета идет неизвестный кто-то
предлагает провести до подъезда из крымского грота
привозят череп отца и бутылку шато-марго
открывает перед ней она не глядит на него
колонны выкрашены полосками синего цвета
скоро начнется потом закончится лето
фильтрованную воду в резервуар сольют из фонтана
жаворонок на небе еще одеваться рано
ну а центральный что братья Оуслер из Бирмингема
вот для романа будет новая тема
из бледно-розового стекла граненого ты же
вещи свои собираешь как можно тише

***
в памяти осколок Вильнюса Макса Фрая
фотокарточкой желтой и охрою выгорая
где ценники тянутся за королевой по мостовой
колыбельную мне наконец-то со словом спой
под ольховой доской бороться с тоской гулять по Тверской
если легкие то показан воздух морской
если тяжелые фуры груженые гладкоствольный березовый розовый
дом из туфа и на старуху бывает проруха
вернулась с юга почти выросла загорела
вставляешь ключ в замочную скважину неумело
неотвеченных пять звонков опять батарейка села
пустая деревня речи напевней на швейной машинке древней
тобою вышитая салфетка болгарским крестом постом
и молитвой разлит твой рассыпан песком всё леском
шел по тропинке дошел до избушки теплые ушки
не отрывая голову от подушки
смотришь как Иван-Царевич на сером волке
мчится по кругу игрушки висят на ёлке
падает шар с избушкой на снег выходит из дома
царевна успев на поезд последний сюда влекома
в Вильнюсе жарко очень средняя эта прожарка
когда повернешь направо там будет арка

***
оказавшись в Санкт-Петербурге без жилья, работы и денег,
с двумя детьми, словно рыба, выброшенная на берег,
Ирина близка к отчаянию, но постепенно из тихой домохозяйки
она превращается в бизнес-леди, успешную личность. чайки
кружат над Невой. иногда вспоминать об уютном доме,
где никого, включенного скайпа кроме.
и муж ее, преуспевающий архитектор,
в дочке не чает души. отрицают ведь душу те, кто
скайп ей включал, объяснял, как махать рукою.
с волей такой не привыкнуть тебе к покою.
с мужем поссорилась, села в маршрутку в Россию.
финского снега (да сколько его ни меси и
сколько ко лбу ни прикладывай - всё не достало)
столько растает в руках - проводимости мало
в этой воде подслащенной, где сахар, ваниль.
по релевантности жизни поспешная быль
в самом конце, там где для похудения пояс -
вот ведь куда это чувство теперь привело вас.
чувствуешь кожу, под нею пульсацию, всполох.
просишь в киоске журналов каких-нибудь новых.

***
красная заговоренная пуля тебя рулоном свернули
ответственный квартиросъемщик поставил прочерк там где кухня на дух ли
не переносят чтоб не родился лучше страна опустела
не напасешься любви на каждое белковое тело
подгорела котлета ты под паром и дымом
в залитый мёдом окоп возвращаешься невредимым
чтобы играть на гармошке целовать карточку крошки
не держат больше на земле куриные ножки
а почем у вас килограмм этой морошки
из гостиной вместо хохломы болотного духа
заговорщиков голоса доносятся глухо
кто-то говорит Государь Император убит
Богородица молиться за всех велит
кроме совсем пропащих но нужно молиться чаще
чтобы зверь лесной не вышел утром по чаще
гулял молодец и жнец на дуде игрец
определиться никак не мог наконец
подарил тебе в кровушке бус колец
садишься в свой trolley-bus едешь в вечерний класс
если чего-то требовать будут еще от вас
говорите на суахили на коптском иврите
что-нибудь такое еще соврите
твой мировой язык еще остался велик
западает ветрено под кадык
бьют на счастье тарелку поступают во ВГИК
пишут сценарий разломай там где стык
достань конфету на обертке верблюд Каракум
больше тебе ничего не придет на ум

***
засыпали в метро как цыгане в полпервого ночи охочи
до хлеба засохшего зрелищ пищит тамагочи
сердце его не бьется застрял посреди миров
садишься в автобус и едешь зачем-то в Псков
чтобы не встретиться взглядом из-под контроля
вышла твоя ситуация фильм закончился спите что ли
наушники барахлят мультфильмами про утят
потчевали нас после экран погас выгнали класс
из кинозала смотри какое нечто тебе связала
правда ниток синих было запасов мало
спицей хотела проделать фокус но лопнул шар
посыпались леденцы
в этой истории не свести с концами концы
плотва пробивает лёд под ним никто не живет
кто бы сюда впустил тебя к себе в душу одну и ту же
принес виноград и грушу положил на стол работал как вол
чтобы ей летом на море горит шапка на воре
двор освещает человечество их не прощает
зашивает в мешок бросает вдвоем в водосток
лети-лети мимо берега лепесток
ни на запад ни на восток а был здесь мосток
держались за руки кровушку пили комарики пахло тиной
говорил о природе Божества тебе триединой
о концепции Бокля ноги совсем промокли
где-то проехал грузовик Бог сохранил черновик
подбираешь пароль доступ отклонен вот не фраер он
ни в коей мере люди куропатки прочие звери
засыпали в метро женщина в платке вносила ведро
пустое кто-то читал мемуар о застое
кто-то играл в Angry Birds вот сейчас сто очков доест
свой бутерброд да он тут живет мы его знаем сто лет
на него никогда нареканий нет
ворон ворону глаз не выклюет сердце не выест
покупали пальтишка всегда на вырост
выкрест-портной со своей блондинкой-женой
не разговаривал в храмовый выходной
если ты слышишь "птицы" думаешь про Хичкока
среди людей всё равно совсем одиноко
в этой среде где микробиотические культуры
на поручне бирка висит дети детей сутулы
разнесчастны "гори гори ясно чтоб не погасло"
повторяют становятся в круг должно же исчезнуть вдруг
чтоб испытать чувство похожее на испуг
красную краску размазали по холсту милый твой на посту
некому спасать от себя ее красоту
зеркальце-зеркальце милее всех прочих зеркал
что-то нашел хотя другое искал
поисковик Google'a обвил твою шею туго
Москва закрывается заплетается с юга
в косу я тебе гостинец несу
у алжирского дея прыщ на носу

***
сто раз читанная пьеса зверь вышел из леса Марк Аврелий "пэрсик купите спелий"
аппетитная луна без ощущений дана висит над Данаей
пьют под киоском и умирают стаей
оттиск в моей голове столько насекомых в траве
едят друг друга и с заливного луга
хочется выйти сухим из воды не напрасны ведь эти труды
мы так еще молоды невозможно на Марсе цветут сады
ты вцепишься пальцами в кожу понукать если вожжи
зацепились за дерево я тебе тоже верила
как любила на этой войне нет тыла
никто тебя не ждет если руку вдруг оторвет
будешь играть на губной гармошке трофейной барышне ейной
привез гостинцев такая краля как не влюбиться
головой качает где резной палисад больно стократ
что об опасности женщин предупреждал Сократ
всё понимая она от страха немая
для этой битвы не останется урожая
три колоска трехполосным движением ввысь
кто-то шептал ему: "Вдруг ее нет, обернись"
обернулся она тут как тут книги местами лгут
бродил бы по Подмосковью искал тот самый редут
на котором лежат цветы фрукты из воска
скорбь не должна в наше время выглядеть броско
на братском кресте лилии в чистоте
хранил за пазухой только заметки те
где говорилось о Блоке читал заветные строки
помнил их наизусть они поистерлись пусть
электричка везет вперед и навевает грусть
продают спички "Гомельдрев" косметички для юных дев
лес предстает во всей красе слегка поредев
на каком-то там километре выходишь на скользкий перрон
он тебя выдаст хотя бы слегка округлен
до нулей до десятых томился в боярских палатах
и помреж сообщает на ухо что всё-таки снято
и коричневый снег это просто китайская вата
но человеку нужно смотреть куда-то

***
так вот и Алексашка вздыхает тяжко
Петр говорил что ближе к телу своя рубашка
которую сдирать вместе с коростой
с тела провинции выжить совсем не просто
некий простец или min herz или вконец
дурные вести принес глупый гонец
между двух берез и распяли выжил едва ли
не уважаешь труд уборщицы тети Вали
нет не будет вам тут никакой морали
а что же ты не пьешь тело идет под нож
так что верней его теперь уничтожь
историю делает что же ни рожи ни кожи
на портреты свои совсем не похожи
из провинции Коньяк ты вернулся так
в перед головой и говорят живой
впереди планеты всей зерновыми засей
недругов собрал вместо друзей
за столом чередовать пряник и кнут
с периодичностью сколько-то там минут
так вот и Алексашка и жена его Дашка
и холоп его Яшка рекламная в небе растяжка
о предоставлении услуг забросят за Южный Буг
и там наконец-то себя реализуешь вдруг
будешь проектировать города станешь героем труда
туда где не ждут не вернешься ну никогда
чертову дюжину лет стелешь паркет
выбираешь вытяжку так словно смерти нет
вдруг понимаешь в Березове это предсмертный бред
кто-то пришел рисует еще портрет
дух пока не отлетел такой выбор тел
вечный выбор неутоленный вот ведь удел
не пожелаешь никому но я не пойму
он ведь не мог не явиться в этом дыму
потрепать по плечу как тогда велел палачу
шпагу над бритым затылком сломать отменили "ять"
старую орфографию или не граф ли я
или не князь уже ничего не боясь
мира сего холодного злого будет обнова
тебе рви на себе рубаху или продай сервиз
от сумы тюрьмы лучшие умы падает вниз
или вверх стрелка не надо так мыслить мелко
слушаешь voulez-vous поливаешь траву
поскольку я здесь наверное я живу
разбросал все бумажки на которых in God we trust
только ведь он никому тебя не отдаст
сам окоротит головушку буйну
говорящая голова твердит ну решись рискуй ну
чисто поле вокруг и лес и березы
от стихов тошнит печально от прозы
я уже в списках давно цель прибытия ваша
всё равно не поверит никто вид не сделает даже

***
любовь нечаянно нагрянет чтобы не думать о прочем
жизни бояться так это в лес не ходить
как-нибудь между дней огней не дрейфь да проскочим
повествования никогда не порвется нить
любовь нечаянно нагрянет британским ученым ведом
весь эпикриз ее апокриф оттенок цвет
ты иногда вздохнешь о несбывшемся за обедом
но за пределами пиццерии движенья нет
так бы стреляла по этим зомби из теплой бродилки English
верно учила зачем ты таких красот
в жизни своей никогда уже не увидишь
туда где они никто чужое не принесет
ненужность это как бессовестность бестелесность
и безответственность делай всё чтоб ни захотел
пробки и трубочки собирай заполняй окрестность
собой и своими артефактами город бел
снег это графика но приставка твоя не тянет
и зависает снег над мутною головой
ржавая жидкость бурлит в постсоветском кране
после двенадцати песен своих не пой
кто бы ни встретил тебя в час невечерний
не попросил надежды и огонька
от невозможности как-то исправить вчерне
пыл затухает и слишком дрожит рука

***
времен Очакова и покоренья Крыма
по четвергам в подвале Финансово-юридической академии
студенты проводят конкурс неудобный аутфит и сидения
те же времена красавица мисс смотрит со сцены вниз
черная моль цепляется за карниз
черная моль летучая мышь прочие кыш
живут в своей yellow submarine любят Марин
потому что это концептуально хотя ведь конечно жаль но
вместе пьют чай коленку трогают невзначай
лицо у ней не очень конечно это печаль
но смерти нет и это уже огромная радость не факт
что она без вальса попадет хоть однажды в такт
и пляшут внимая диджеям мы постепенно стареем
уже не можем залезть на стойку уже килограммов столько
что теряем учет всё меняется и течет
в живом уголке растет неведомый плод
на дереве жизни висит портрет некоего бородача
архетипического писателя нельзя так рубить с плеча
профессор Мазурик читает лекцию "Парадоксы японской традиции"
официантка ворует специи ненавидит все эти лица и
хочет плюнуть в них когда этот гам затих
но не тому ведь учили авторы книг
вся русская литература тучи ли хмуро
ходят на границе так что влюбиться
хочется снова в кого-то но глупо и странно
сердце свое хоронить там на дне ресторана
проще компот и проходит мужчина в тельняшке
ты заплати за грехи а грехи твои тяжки
хочется лучше дизайна поскольку мы платим
"Мисс Академия" хочет блестящее платье
но невозможно надеть эту тряпку на плечи
и немота оправдание видимость речи

***
бессарабским цыганом кочевал бы по Бессарабии ханом Кучумом думам
придал бы больше оптимизма бедная Лиза лысо
светится серп луны над заливом Златого рога
я посижу тут с тобой на скамейке чужой немного
всё проходит и это пройдет и начнется сначала нимало
я не тоскую о том что перекрыли Тверскую поговорим немного
мода нынче другая кому интересно что ты недотрога
немецкий рабочий отлил свою пулю ты выжил к июлю
сколько бы эту березку разные бури ни гнули
в ней остается внутренний стержень сила пережить что попало
только одна ветка в густую траву упала
поговори со мной о чем-то неважном гадай по салфеткам влажным
куда кривая выведет вдоль по серым одноэтажным
однотипным строениям ты бы родился гением сыска
в этой стране где ничто простое не близко
смотрел бы по отпечаткам в мутную лупу
чтобы понял злодей что в общем скрываться глупо
такой-то срам от людей презрение высших чинов
и за деревней засыпан телами ров
девочка в детском платье рядом сонная кукла
то что погасло то насовсем потухло
рыба протухла из южных морей привозная
если бы с краешка этих соседей не зная
всё бы сложилось иначе и дачная жизнь твоя значит
в общем так мало одна на груди куковала
у этой земли без хозяина да без простора
когда она сожмется в материи сгусток скоро
размером с микрон газету приедешь туда по билету
на лучшее место достойное там естества
в такой обработке красивая будет листва
на Соборной площади голуби клюют хлебные крошки
и не следят за тенью голодной кошки
которая когтем чертит на песке фигуру собора
у тебя появится цель какая-то очень скоро
когда б вы не знали потом из какого сора
появился город открыточный рюмочной пыточной
веры избыточной пьют подмастерья под столом валяются перья
и никуда не уйду отсюда теперь я
поговори со мной о чем-нибудь только молча
проза цыганская так же как сглаз и порча
просверлили в небе дыру читай красна на миру
если вспомню когда-нибудь номер твой наберу
вместо гудка первым номером хит-парада
то к чему привыкать никогда не надо
потому что память и беспамятство один и тот же водораздел
и не смотри что ты ничего не успел
в ежедневнике где столько еще было дел
только оксид свинца сегодня осел

***
красивая и ухоженная женщина-психолог скажет, что путь еще долог
и ты должна приготовить любимое блюдо мужа - от этого точно не будет хуже.
а если приготовление блюда (ну не случилось чуда)
не приносит больше радости - значит, любовь прошла.
переварила тебя, в духовке сожгла дотла.
выбросила мелкие кости, как в поваренной книге
о пище здоровой, где нарисованы сиги.
ловят воздух - даже от смерти ведь нужен роздых.
освобождение от плоти - обузы толстых,
тонких или худых, вселенной чисел простых.
прозрачная чешуя осталась от рук моих.
а если ваш муж не захочет есть вашу стряпню
(вы понимаете уже, к чему я это клоню),
просто не захочет поднять эту крышку, где пар от излишка
творческих сил, две зимы поносил бельишко
теплое с ворсом, не пользуясь больше спросом,
во шкафу ли, в огороде, ты дышишь вроде?
от любви неможется, нет, не может она закончиться вдруг.
"эти вещи необходимо проговаривать вслух", -
советует женщина-психолог и ты ей веришь.
счастия в жизни добьются, поверь мне, те лишь,
кто рамки раздвинет, пока это мясо стынет.
ты проверяешь, достаточно ль пол тут вымыт,
чтобы пройти по нему на руках, преодолеть свой страх.
"счастлив, кто падает вниз головой", - сказал обретенный классик.
если тебе обещали праздник, то должен же быть здесь праздник.
ценник с нулями, который висел на салями,
мы отрываем, всему знаем цену сами.
нет, не может же любовь закончиться так, словно не начиналась -
должна же в кэше храниться хоть какая-то малость,
чтобы тело твое на этом крючке болталось,
как маятник Фуко, на угольках пивко,
и за подсолнечным ехать недалеко.

***
многие писатели строили сараи прятались в них когда гул затих
население порта где совсем не читают книг
изображают влюбленность в порядке лакомых тонких
острых иголок что так и застряли в легких
тканях а ты говорил это кажется ситец
да говорил и наверное ты не провидец
Сивцева Вражка любимая мною рубашка
с бою досталась теперь одеваться так тяжко
тянут они на себя всё свое одеяло
чтобы одна как-нибудь ты теперь выживала
древним пророчеством выкрашен пол и стекло
с этого зонта опять под столом натекло
ходишь со словарем по комнате бесполезно
считывать информацию это лес но
в нем нет ни одного дерева я проверила
сделала все замеры люди и звери на
это время едят за одним столом всё приносят в дом
из фаянсовой супницы глядит в злое небо сом
сформирован стихией ухи и невесом
многие писатели считают что это недостойно но опись
единственное что могло бы здесь оправдать наш глобус
крутится вертится шар голубой камушек под ногой
когда же ты вернешься мой дорогой
когда ковровая бомбардировка молчание так неловко
снова выросли цены на газ выше квартплата
тело в том что знает душа не виновато
проступает сквозь кожу смотри я делю и множу
но всегда один результат получится тоже

***
наша мелодия ветошь Мефодия кухня с плиточным полом
тебя ведь просили спиной не лежать на голом
преподавала технику танца по частным школам
мало желающих ей приносить завтрак апельсиновый джем
кровью своей платили в лесу не затем
головою в яму изображать Прекрасную Даму
на полотнах и на стенах еще свободных
мутный зрачок соскальзывает смычок
крутят тумблер ждут пора обличать порок
восемь часов закрывают дверь на засов
разбивается со звоном чаша весов
ну до созвона юный Федор пишет повесть про клона
снимает нагар со свечи сметает крылышко папильона
бился зря о стекло ну ему вот так не свезло
в масштабе жизни непобедимо зло
встретился с ним лицом к лицу в заплеванном лифте
а что вы думаете о культурных концепциях Фихте?
хотел спросить но постеснялся своей старой тужурки
вспомнил как с юной кузиной когда-то играли в жмурки
Машенька едет уже князь велит запрягать карету
завтра ее невозможно не ждать к обеду
заблудилась в берлинском метро на этой станции спал Кокто
но ему ни крейцера не бросил никто
типовая застройка "лесной орех" светится стойко
во тьме тьма не объяла мелочи мало
последний троллейбус и даже потом убей вас
этот калмык или тунгус или болотный гнус
юная плоть одинаковая на вкус
в осенней листве фотографируешься с ноутбуком
чтобы показать потом как прекрасна внукам
была потом ни кола ни двора
но под желтой листвою земля сыра
помнишь эту навязла в зубах мелодию нашу
как привередничал не хотел комковатую кашу
вот по тарелке ее наконец размажу
тонким слоем обязательно в тон обоям

***

я не считаю, что надо жить у моря, носить эти детские бусы.
откусывать яблоко в семь утра, не чувствовать вкуса.
соленые брызги смывать в общем душе с пустого тела.
ты приехала, здесь тупик, ты же так хотела.
я не считаю, что нужно помнить, как мы искали магнит -
всё, что болело, так очевидно переболит,
что это уже совсем не тема для разговора.
фирменный скорый тебя проглотит с вещами скоро
и под "Прощанье славянки" до будущей новой пьянки
сутки заставит считать какие-то полустанки,
слушать сквозь сон, что там объявляют в четыре утра -
вот и закончилось всё, расставаться пора.
я не считаю, что завтрак в провинции - это такой уже повод.
да и не сможет ничто утолить твой голод
плотью и кровью его стать и раствориться.
да, всё понравилось, это чудесная пицца.
я не считаю, что всё - суета, и соседи
в доме, увитом плющом, что со свертками снеди
ночью сидят под окном, выжидая историй,
знают, что где-то, наверное, есть это море.
камушек в черные волны наивно бросая,
ты не рискуешь ходить здесь, признайся, босая.
я не считаю, что надо же нам оправдаться:
снятся пейзажи такие - пускай себе снятся.

***
словно гаммельнский крысолов подарил тебе новых слов
с чувством невыполненного долга в реку и вся недолга
в этот обрыв чтобы все догадались остался жив
голову барышне этой уездной опять вскружив
фрак с мышиным отливом с искрой тайну раскрой
кто тебе песни поёт мелодии этой мирской
дрель долото в мозгу поэтому честно лгу
детские праздники эти что пожелать врагу
чтобы держался правой стороны пока по одному
проходили они мимо тебя по самому дну
да я помню про книгу да непременно верну
штампом библиотеки манил обещал все царства земные
в газету с портретом Дидро ее заверни и
отнеси на столичную колокольню случится совсем не больно
шипами в ступне избавлен вполне от сего небесного града
в стеклянном шарике посмотри какой тебе дальше надо
чтобы смотрела в ту же сторону верно цели служила
вот попадешь туда где мёд это жила
кисель молоко "Зингер" стучит довоенный
если поверите вы оступиться всенепременно
доведется из каждого им городского колодца
черная брешь смоляная в лицо смеется
манит к себе хитро глядит промасленным глазом
кто ты теперь с английским садиком и инязом
чтобы перечить в этом споре все аргументы блеф
на остановке с бензином смешанный первый снег
соляными разводами украшает обувь и брюки
новую песню петь захотели после "Разлуки"
но в горле только сипение пузыри бабл-гама
рама блестит чистотой постаралась мама
смотришь в окно в энергосберегающем ты режиме
вот наконец и стали себе чужими
не узнали что там впереди за водоем
в который нужно входить только вдвоем

***
пагуба твоя да погуба выйти ночью из клуба
ни одного фонаря разворовали зря сердцу не любо
сколько себя ни проси сломается это такси
в самом темном дворе какой-то дыре где не видно ни номер дома
(так и поймешь - промзона совсем не от слова "промо")
ни название улицы - маршал какой-нибудь или пламенный коммунист
краем глаза отметишь что двор подметен и чист
ни одного желтого листика возле дома
между психдиспансером и промтоварами так знакомо
плутает в трех соснах людского потока атом
и ты не желаешь знать что у них под катом
любуешься платным закатом точнее - восходом
набираешь три цифры и голос знакомый: "Кто там?"
сонно и зло (ну вот так тебе повезло)
изучает кто-то в увеличительное стекло
муравьиная доля тебя не прельщает что ли
хочется выбросить ключи закричать: "Доколе"
кому-то вернуть билет которого нет
но домофон не предполагает здесь tete-a-tete
в городском пространстве глупо думать о постоянстве
архитектор Ленинскую получил был замечен в пьянстве
и рукоблудии потом сказали: "А кто здесь судии?"
из полупустого троллейбуса выходят какие-то люди и
заходят в подъезд ты боишься что там тебя съест
серый волк в сальной спецовке - пожиратель невест
на карьере и личной жизни можно будет поставить крест
и ни одной живой души не видно окрест
между психдиспансером и промтоварами девушки ходят парами
делятся хитрым шепотком ночными кошмарами

***
искоса поглядывал на телефонный аппарат думал сейчас свинтят
некому будет на фейсбуке постить котят
жажда общения - это какой-то медленный яд
который исподтишка когда не видно уже бережка
вливают в тебя до капли ты ищешь другие грабли
не такие как эти но на самом деле всё те же
тот же советский ситец но только в беже
на утреннюю пробежку пошел и увидел слежку
из окна пятого этажа заискрилась только душа
от весеннего света бежишь по парку в новом костюме
предусмотрительно купленном прежде в ГУМе
самолеты летят говорят привет мальчиш-кибальчиш
почему же ты под ноги себе не глядишь
столько тут битого стекла и кровушка натекла
идейных врагов прямо засыпанный ров
кислородный коктейль играет в груди только лучшее впереди
эту считалку если не жалко ты затверди
от пароля ввода останется только звездочка упадет
всему приходит свой послушно черед
а ты думал время разбрасывать камни следить за мишками Гамми
в домике на куриных ножках и толковать о кошках
то же самое что их забывать соберется темная рать
мальчиша-кибальчиша исповедуют неспеша
булку-батон озерным птицам кроша
они не голодны и на фоне озера не видны
под собою не чуя дна острожной страны
только чувство восторга и медальон комсорга
и чужая река течет из коллектора долго

***
ты помнишь их как вчера этих детишек из твоего двора
песочницы солдатики таблицы из летней практики
ты так глупа но всё равно возьми свои аскорбинки
не различая где этруски где майя где инки
потому что всё равно след от них простыл
ну от первых разве что вазы
и областной музей пополняет свои запасы
ты помнишь их как вчера эти поэтические вечера
думала нет без них в душе будет просто дыра
пьяное пение у Грибоедова словно наследие дедово
тебе причиталось видишь домик "Лукойла"
и разливаешь на турникет какое-то пойло
ты помнишь их как вчера как будто земля стара
как будто эта стерлядь непрожарена и сыра
вот сейчас дойду до "Му-му" и что-то важное я пойму
и озарит немеркнущий свет полночную тьму
и разобьется зеркало заднего вида
пускай не связывает нас эта обида
пускай ничего нас не держит в одной системе координат
вместе признаем что никто тут не виноват
ты помнишь их как вчера и всё прошло на ура
простыня в симферопольском поезда тоже была сыра
не досушили заказала у японцев сашими
когда-нибудь мы тоже станем большими
пойдем в зоопарк где жила та грустная панда
ты понимаешь всё это была неправда

***
Анна вышла из "Хюндая" улыбнулась о кирпич какой-то запнулась
это было бы начало большой дружбы тяжбы вручил однажды
выиграл ее в Лотерею украл свою Лорелею
на парусном судне с утеса там впереди Формоза
цыганка в пустом кабаке гадает ему по руке
Анна выходит из "Хюндая" из памяти выпадая
невыносимая тяжесть красивая молодая
и колокольчик дар Валдая и на пальце теперь волдырь
кабатчик ему говорит: "За пиво теперь смастырь
мне такой говорящий автомат на тысячу киловатт
и глаза как звезды словно маяк горят"
освещают путь кораблям Анна смотрит так странно
в меню сегодня четверг рыбный день тебя ли виню
что ты на Формозе всё истину ищешь в кокосе
истины не существует и тот кто ее взыскует
абсолютно ничем уже не рискует
переводит Prompt письмо ее после рвет
на мелкие кусочки вместо букв там крючочки
Анна прошла этот уровень до конца
встретила в темном лесу колобка-юнца
со сметаной съела лиса слышит разные голоса
пойди туда не знаю куда сделай то-то и то-то
артиллерийская очередь возле дзота
выбила из колеи дрожат колени мои
в Internet Explorer'e моем не видно ни зги
ты не молилась на ночь жена больше не лги
это было бы начало всех начал перемолчал
пёк пироги а после обувь тачал
говорящий автомат откровенно скучал
ни одного корабля не видно на горизонте
хотите сыграть во что-нибудь ну извольте
Анна заходит в "Хюндай" на улице май
у нее счастливый билет в судке apple pie

***
мимо Бабьего яра где ребенок со сломанной куклой и кукла-ребенок
мимо дворов где веревки для желтых пеленок
весь день забивают рыбу чтоб наконец сошлась
чтобы сошла с асфальта соль из-под снега грязь
ничего не видно в пролете пятого этажа
ничего не видно на дне соседского гаража
только картошку точит мышь понарошку
из этой страны путь один но пока не признали
что Средних веков культура нужна едва ли
пыльные статуи плоские лица лежат в архиве
одна смышленая девица гуляла по Хиве
с осликом предлагала на память фото
лет через двадцать посмотрит и вспомнит кто-то
мимо Ботанического сада где киоск обертки от шоколада
красное знамя после первомайского осталось парада
внутренность вывернув на проезжую часть и где мостовая
плавится днем асфальт ночью остывая
мимо Мариинского дворца и арки Дружбы народов
думали что закопали зерно но не будет всходов
мимо развалин дома изобретателя самолета
время обходится малым всё это его работа
вот и не хочется знать что здесь было при хане Батые
мы научились считать только числа простые
мимо дворов где веревки висят заблудился бы просто
не досмотрел десять серий сезона "Lost'a"
ложе прокрустово парк-гастроном-хрущевка
если собьешься с пути и себе неловко
ночью при встрече придется вдруг поклониться
пятый троллейбус и в оперетте идет "Марица"
дама в летах эту юную свежесть изображая
пьет из бокала воду нового урожая

***
раз ты пишешь в смсках что всё будет хорошо значит всё будет хорошо
книги перебирал за шкафом попалась бы "Трехгрошо-
вая опера" в "Ментах" актер игравший зеленого опера
построил виллу на берегу из питерского сарая
каждый раз как на самом деле до лампочки выгорая
раз ты шлешь смску что свет включать запрещается резко
и твой "Мегафон" в виде бонуса и довеска
заплетает слова любви триолетом или косою
чтобы утром ходить по росе в сарафан босою
одевшись как заря на картине зардевшись
с теми что в титрах были тайно не спевшись
раз ты пишешь в смске что это всё тут на самом деле
словно эти шипы незаметно тебя задели
твоя кровь теперь не капает на траву
в доме с желтою крышей теперь живу
твои смски теперь хранятся в архиве
словно бессмертный червь что в червивой сливе
скучает поскольку выхода больше нет
и на экране иногда включается свет

***
не умела менять шрифты ну так хотя бы для красоты
в губернатора кто-то стрелял оцепили вокзал нашли нимбутал сразу изъяли
рабочий там где колхозница сталевары из стали
града Нового завета у вас для нас нету
сколько нужно стекла чтобы выбить поэта
из колеи читать посланья мои
в цирк и чека переписать не поднялась рука
ничего не видно посреди моря но с маяка
немаркая каллиграфия вечного оптимиста
который считает, что раз писание - значит, чисто
от перестановки гласных тебе становится ясно
что эта звезда горит но уже погасла
губернатор едет из оперы оперный тенор хорош
но если кровь пролиться должна то прольется что ж
красота спасение мира у крепостных мортира
наняли за бесценок себе кирасира
и взвод оловянных солдат которые есть не хотят
родит же наша земля иногда бравых ребят
поп-расстрига на фотографии бородат
пришли по летней пыли и сожгли посад
моросят какие-то дожди на Маросейке
открыли магазин белья стоит копейки
буквально я не поеду в такую даль но
от невозможности этой покупки должно печально
быть мне но я понимаю что "был" и "не был"
две стороны медали в которой пепел
бьется о грудь твою словно батарея
греет не забывая и не старея

***
несколько тетенек на фестивале верлибра
шепчут друг другу: "Ну всё, наше дело погибло".
Макиавелли, ехидно улыбочку пряча,
их поучает, что ветреность - это удача.
не достучаться из комнаты до прокурора.
время обеда застанет, настигнет их скоро.
кто-то читает, как больно, а всё-таки надо,
от поэтессы-уборщицы с лайком тирада
о невозможности выразить что-то словами.
я вот сегодня приду - пообедаю с вами.
на заводскую столовую столько горошка,
пьют и следят, что там с бандою "Черная кошка",
в темень выходят весеннюю, но городскую,
думают: "Я-то как раз вот ничем не рискую".
кто-то ударит бутылкой "Клико" по затылку,
и персонаж вдруг уронит столовскую вилку.
этот урон не восполнить, измерить нельзя.
пьют и следят, что еще в сериале "Друзья",
выдумать, греясь горошком, смогли сценаристы,
и в подворотне любой будет сухо и чисто.
несколько тетенек вспомнят с улыбкой былое.
снится такое там что-то еще о покое.

***
только додо в доску собрали бы по куску
мать и жена и дочь жили в Арзруме о какой бы в общем там сумме
речь ни шла только о дуб сломалась пила
выключал ночник и спиною к стене приник
и не хотелось умереть да искус велик
лицом к лицу пчела приносит в домик пыльцу
уже реклама значит дело к концу
нет достойной замены посчитал все измены
Родине падок на стиль высокий слышит а знает
что в погребах от глаз любопытных скрывает
между банками огурцов словно грехи отцов
там где мельничным жерновом тонет поэт Кольцов
из глубины водного мрака лает на свет собака
только выключить свет не решится никто однако
рамочная конструкция заводская мыльная полынья
разве зря не туда поставила ногу я
чтобы по первому снегу руша конструктор "Лего"
выйдя из точки А где уже не увидеть брега
юноши девушки вишенки знатных фамилий
на перекрестке пеплом своим остановит Вергилий
когда б ни звучала латынь а слышится только "Сгинь"
и в стеклянных глазах невозможная синь
и по колено в воде чтоб опять подцепили простуду
к этому я возвращаться конечно не буду
детские сложные снежинки под микроскопом
вылиты все на чистое поле скопом
но из окопа где чувство свободы безмерно
выйти на свет ненадежная штука наверно
только додо рискует ничем по зернышку не таская
и освещается звездой Большая Морская

***
кому и знать как не тебе что бесполезно в этой толпе
пытаться стать плотью друг друга над ухом жужжит как муха
словно зуммер оповещения словно учитель пения
нищенских девять нот нотного стана деления
я знаю наша очередь пришла сказал ты крутилась юла
всадник не видел препятствия разливалась как воды Каспия
море разливанно в области слива но ты пропуская плоть
в эту трубу водостока чтоб моющим средством перебороть
воспоминания грязь что несли отродясь
в буквицах этих и правильно в тексте отметь их
всех безответных друзей на рекламу музея глазей
безобидной опричнины жертвой рожден ротозей
навсегда это просто навсегда и в чем тут беда
наша очередь пришла сказал ты перепрыгнул через турникет
билетера который отрывает корешок на входе и нет
некому потрепать тебя ласково по загривку
некому проверить на левой руке прививку
мы встречались три раза мельком на каких-то поэтических чтениях
один раз попрощались у двери как в мемуарах о гениях
пишут попрощались с утра с невыносимого похмелья
можно было услышать что за окном капель я
не услышала ничего дворник чистил безбрежный снег
плоти нет у нас для этих плоских утех
ты сказал бы: "Глупая, не плачь, и я куплю тебе мяч,
на одну жизнь придется еще тебе неудач".
всё будет по-другому со вторника - фитнес, отвар шиповника.
не от корня "любовь" ты ищешь себе любовника.
ты сказал - наша очередь пришла, на столе заставка плыла.
никакого двора на выпускном ни кола

***
улицы названы как-то по-крымски по Феодосийской
ночью идешь собирают смородину с миской
и запускают фонарики этот всё гаснет
там где мы были вчера там наверное нас нет
нынче и умный подумай пойдет разве в гору
если курок приказал отвести до упора
чтобы фонариком лопнул твой мир как взорвался
чтобы не думал никто здесь откуда ты взялся
черным пятном от смородины на подбородке
все одинаковы в этом районе высотки
серые здания что подарили на вырост
здесь потеряться легко и никто нас не выдаст
и запускают фонарики в небо пустое
больше хотят простоты оптимизма в настрое
он не вернется сюда растворился забыли
тыльная там сторона если думать о тыле

***
вырос на великой русской литературе про неудачников разных дачников
брались решать мировые проблемы всякий раз отклонялись от темы
героиня влюблялась в подлеца а положительный главный герой
получал случайный поцелуй в саду весеннем порой
потом непременно случался какой-то скандал
лакей иль истопник у двери с лучиной скучал
(зашел на гугл посмотреть, что такое лучина)
у всякого действия должна быть первопричина
героиню бросали с позором во времени скором
на саму себя былую смотрела с укором
а главный герой увлекся политикой и войной
к родным пепелищам вернулся совсем больной
а что бы им было сразу не соединить сердца
чтоб не читать всю эту историю до конца
вместе смородинное варенье намазывали на булку
вместе гуляли по Кривоколенному переулку
в доме вот этом некогда жил известный масон
северным ветром куда-то был унесен
северным сфинксом выписан из учебника средней школы
открывали бы вместе соленья и пробовали рассолы
но ничего из перечисленного как водится не срослось
в окна заглядывал все уехали сонный лось
лося забыли плюшевого в шкафу
ни запятой исправить я не могу

***
мимо Елохиевского собора восьмое закончится скоро
слушать поэзию без головного убора
ты прислал смску что-то скрипнуло резко
в сумке где влажным салфеткам и черствой булке
место найдется но счастье вот так не дается
написал что это мой праздник значит пора отдохнуть
от монитора взор оторвать и куда-нибудь
пойти через эти сугробы внятного текста чтобы
развивались зачатки пальцы мерзнут через перчатки
домовой Анчутка в трубе завывает жутко
москвошвей одевает пакеты с Сандрою на людей
в прорезь глаза под цвет светлейшая бирюза
вместо свинцового неба в это влюбляться нелепо
вместе колобродить петь Вертинского выпить еще "Клинского"
вместе дойти до метро и просительный сделать вид
потому что карта ни о чем нам не говорит
ездить туда-сюда по салатовой ветке
строчить наблюдения в твиттер они коротки да метки
вот человек с пылесосом в малахае раскосом
вот юница с кроссвордом на лице оплывшим вопросом
возможности букв тобою забытого алфавита
не изучены полностью выйдешь наверх - сули то
что пригодится когда придется влюбиться
в очередной раз когда проплывет на уровне глаз
"Где ты сейчас?" но в этом нет смысловой нагрузки
не научили тебя понимать по-русски
мимо Елохиевского собора как знамя лонда-колора
"конский каштан" купленного у цыган
со значительной скидкой и в этой грязи нежидкой
хочется найти подснежник не встретивший внедорожник
плохо набойки ставил тебе сапожник
столько пришлось выстаивать в очередях
что перед самым носом закроют извечный страх
в сердце лелеять на календаре появится "девять"
теперь не знаешь сама ждать или верить
рука уже не тянется к телефону
любое нажатие кнопки "unlock" незаконно
может ведь кто-то прочесть что ты не то что ты есть
и разрешите откланяться ваша честь
такси подвозит куда смогло а дальше пешком
засыпан снегом заходишь как снежный ком
в двери нет ни "Вдовы Клико" ни "Кровавой Мэри"
на стенах писатели красные книги звери
кто-то греет чай тебе на спиртовке
от неподвижности движения так неловки
дальше опять темнота из которой вышел
ну а подробности были смотрите выше

***
и по девочкам этим слегка сумасшедшим на свидание не пришедшим
можно гадать как по ромашке но в гаданьи натяжки
будет всегда нелюбовью твоей горда
мякотью плода который отведал кто-то
выплюнул весь почти вот опыт такой учти
чти отца и мать и всё что нельзя выбирать
и по девочкам этим которых ты в парке не встретил
где жук-плавунец в закрытом фонтане где летние сани
скульптора-грека но рак укусил он калека
прямо за руку гадаешь по покетбуку
Эдгара нашего По что будет летом тепло
когда твое красно солнышко отцвело
а кусты опало как лоскутное одеяло
сойдется паззлом и в каждом звуке согласном
кто-то молчит а кто-то стоически скороговорку
день за днем пока вино не становится горько
пока вода не становится огуречным лосьоном
что нам делать вдвоем в этом городе сонном
двадцать лет Одиссей сорок лет Моисей сколько жизни там всей
зашить распашонку отправить вниз да по Нилу
чтоб на границе Верхнего царства сказали: "Как мило"
к груди прижали поезда чтобы больше не уезжали
и объявлял женский голос куда там теперь занесло вас
Верхний Кембрийский период коньяк заготовлен выпит
всё равно не спится сойдешь на станции дальней
чтоб не метаться между молельней и спальней
и по девочкам этим пряник нужен и плеть им
ползает паучок дяди шепчутся будешь третьим
паучок-с-ноготок новгородский гость белая кость
мир жесток где север а где восток вялый листок
прибит к твоему окну с той стороны
силы жить дает чувство вины
и по этим девочкам словно по клавишам без рояля
прыгает солнца луч уже никого не жаля
жаль им что этот корпус текстов невосполним
вот мы у моря в семь утра влюблены стоим
ветер играет несобранными волосами
счастливые не ездят на море с часами
вот мы выбираемся мимо рынка из дома чужого
в дом другой но тоже чужой торговец улова
обильного вносит плоды в реестр где выкидыш моря
солнце встречает и ночи приход ускорь я
в круговороте природы пляж-гора-дискотека
где не успели с губ стереть остывшее млеко
гости батюшки Одиссея слишком быстро косея
это черная дыра космос Рассея
что вверху то и внизу да бесплатно вас довезу
и нечего пенять на хромую козу
что сердце колотится со скоростью девяносто
мы разбежались чтоб шибче столкнуться просто
вот распускается шитьем большая дорога
поговори со мной ни о чем но еще немного

***
приедешь в Рыбацкое развернешь свое полотенце дурацкое
розовое с Минни-Маус чтоб на общем фоне не выделялось
столько тучных лет оно в шкафу провалялось
а теперь я вижу нездешний свет над розовым морем
и не о том мы так много с тобою спорим
приедешь в Рыбацкое купишь гранатовую чурчхелу
ты говоришь любовь превратится в золу
я просто молчу мне разговоры не по плечу
мальчишки с пляжа просят ударить сильней по мячу
чтобы перелетел через дырявую сетку
за нерадивую хозяйку плохую соседку
вступится кто-то разве за ее невкусные мюсли
а возвращаться сюда одна не боюсь ли
спросит таксист так обидно весел речист
в этот поселок где счастливы были с другими
и сувенирами тешились недорогими
якобы их привезли бы кому-то в подарок
вечер сентябрьский не по сезону был жарок
крымские звезды бросались в глаза вина в ноги
вместе уснули бы в этой траве у дороги
шаткое счастье какое-то тело больное
яблоко это ранет на столе наливное
и отпечаталась передовица "Известий"
нет не уедем отсюда ведь знаешь ты вместе
глупо печалиться сущности множить без меры
ведь не успели тебя ни принять в пионеры
ни положить на черемуху в мягком овраге
строить дворцы поручили тебе из бумаги
некому жить отопление им отключили
и согревались холодными винами Чили
тело Везувию чтобы не стало подобно
чтоб у тебя на плече мне молчалось удобно

***
в комнате с высоким потолком фамильным щербатым блюдом
после всех революций сохранившимся чудом
муха становится пауком в его паутине
плотью единой неотличим отныне
от плоти дух обедать будем до двух
его фамилию себе примерять на слух
ходить крестясь мимо церкви святого Кирилла
скажешь - только двоих до него любила
через кирпичную кладку не слышен грохот трамвая
хочется крикнуть что ты ведь еще живая
капает с неба морось белым раствором
и продавщицы в книгу глядят с укором
вот без ума Миранда от сэра Хьюго
а за окном когда-то была здесь вьюга
дворники чистили снег без особой прыти
вот попадете на скользкое полетите
в комнате с высоким потолком неработающим звонком
тоскливо воющим на луну соседским щенком
пустые банки из-под пюре и лечо
и никакой надежды уснуть под вечер
пыль выбивать из портьеры да из гардины
и заполошно в русом искать седины
он не приходит под окна не ждет до утра
в час когда всем остальным собираться пора
на завод по гудку заливать крепленым тоску
чужие жизни в дом тащить по куску
будет наваристый холодец кто ел молодец
а кто слушал не узнал какой там конец
в комнате с высоким потолком в прожилках белком
да в годы твои уже командовали полком
да в годы твои уже не знали родства в скорбном доме
а ты не можешь выбрать сельдь в гастрономе
мутным глазом глядят сквозь мутную воду
это примета к непредвиденному расходу

***
как случайные попутчики в полупустом вагоне -
поговорить о жизни или уткнуться в фейсбук.
не сдетонирует, если встретиться взглядом. мешки у сони,
глупые сны. такой ненужный сделала крюк.
ехать бы напрямик, спасибо за русский язык неясных томлений
в детской душе и курьезных перипетий.
и промелькнет за окном унылый пейзаж осенний -
лес и деревня, водка и "Борщ пісний".
что говорить об этом или молчать, молчал бы,
грела дорога, лампа накаливания цвела,
и отложил Фенимора, где ловко снимали скальпы,
домики жгли из картона, зато дотла.
станешь березки считать, километры для электричек -
двести, потом сто семьдесят, сто пятьдесят.
девочка с вороньим на голове не предложит спичек -
эти товары пассажиры не захотят.

***
не могла выбрать любимого прерафаэлита
в темном подъезде какая-то жидкость разлита
лифт не работает скудный вай-фай исчезнет
диктор за стенкою сводки читает как песни
сколько на этой войне полегло неизвестных солдат -
сухой закон после одиннадцати виноват
плохая погода-наследственность-дерзкий норов
и неприятие зимой головных уборов
вот отъезжает в никуда пустая маршрутка
возле метро одной оставаться жутко
так бы тебя обмишулили обнулили
странную жидкость в рюмку твою налили
и говорили: "Выпей уже до дна -
если жизнь одна, значит, и смерть одна".
просто таксисты любят радио "Дача"
с крупных купюр никогда не бывает сдачи
бросишь им тысячу скажешь: "Дарю, да ладно"
город в снегу и от соли разводы-пятна
Мерлину книгу тычет под нос Вивиана
несколько слов прочесть и хихикнуть пьяно
что там хотел сказать, непонятно, автор -
завтра смогу дочитать раз такое завтра

***
тетя-заведующая в тайнах материи сведущая
придет часам к девяти зарегистрирует нас как будто здесь ЗАГС
выдаст ключи от номера на двоих
и об этом каждый из нас напишет какой-то стих
ты напишешь о том как падает снег а мы смотрим в окно
я не пишу о снеге - что в пространстве, мне всё равно
засуха или вёдро - ношу свою глупость гордо
выковыриваю орехи из "Киевского" я торта
бросаю на блюдце чтобы еще раз сюда вернуться
простые чувства нам уже не даются
ты напишешь о том что некая девушка безымянна
смотрела кино пока наполнялась ванна
не проверяя что там у нас по программе
мы развлекаем себя как придется сами
боль извлекаем из самых глубин души -
что-нибудь нужное людям ты напиши
а не эти частности про торт и пену из бомбы
ищет злодея в болонье своей Коломбо
верной собаке корма бросил бы что ли
ты растворяешь антибиотики в алкоголе
кому оставить ключи когда уйдем в темный лес
без карты и компаса и ожиданья без
к ужину верно поспеть - там будет котлета
мы проворонили счастье в Калинине где-то
и утопая в снегу греясь коньячным
спиртом сухим попробуй еще заплачь - им
нравится эта чувствительность травести
разные здесь цветы должны расцвести
ты написал о чем-то достал зажигалку сжег
на мизинце правой руки остался ожог
я напишу об этом - а что бывает важней
в номер вернулись поцеловались с ней

***
наша свобода не лезет ни в какие ворота
в Крымской кампании Настю и Идиота
(Идиот - это тот, кто не интересуется жизнью растений,
пока на агоре разбираться в сортах солений
учат каждого встречного в поперечном разрезе,
чтобы потом был свидетелем на процессе)
царь плутал по брусчатке дрожащая тварь
он или нет но кто об этом там думал встарь
если расплавится пластик немытых окон
пуля вылазит через платок но боком
встретили залпом салютным - для абсолюта
в целом неважно всех благ пожелать кому-то
или оставить на крымском пустом подворье
чтобы тебе не выплакать слёзы вдовьи
чтобы его вернули из огненной пещи
если его нельзя - то хотя бы вещи
вылезет ночью земля из черепа юность
что бы ни делал ты к тебе не вернулась
утром вместе легли на землю сырую
если к земле то я тебя не ревную
наша свобода вышла конечно в минус
если ты плавил нас вместе выпей ты нас
на элементы не разлагая съешь
в этом трехпарусном будет сегодня брешь
никто не подумает тосковать о парусном флоте
и кислотой муравьиной на Идиоте
твой поцелуй последний в чужой передней
или где-нибудь на веранде летней

***
психоделические сов. мультики из кирпичной пятиэтажки
вид на чужой балкон вот наши грехи не тяжки
"Блюда из картошки", "Солодке печиво" Дарии Цвек
где еще так вольно дышит где человек
утро красит красным цветом на асфальте мутную лужу
героиня немого кино где двушечку дали мужу
не находит возможности весть передать на волю
с невозможной грацией на границе где по паролю
комендантский пёс на ошейнике три звезды
потеплело уже переходит с тобой на "ты"
черемуха цветет на рукаве эскимо
желтое сливочное но рассосется само
воспоминанье о лете кого там провел
на том берегу встречал новобранца вол
коза и капуста а в лодке навеки пусто
это и есть настоящее брат искусство
объясняли в кружке макраме где побег на уме
яблоки падают с Марса маки цветут на Луне
лунная девочка дышит сурьмой и фтором
поражает одноклассниц своим головным убором
пьет как сапожник но это любви дефицит
каждый герой обязательно будет убит
и напишет кровью на стенке к примеру "чайник"
нажимаешь крестик пока не словил начальник
за чтеньем норвежского детектива приносят судки
детские грезы о мире так далеки
повсюду война о которой писал дядюшка Гоббс
а ты полагала - чушь прекрасную нёс
доеден салат из капусты котлета горошек
просмотрены все профайлы персидских кошек
вот эта смесь беспородности и голубых кровей
и как потом в атмосфере разреженной с ней
когда каждый день гроза свет ночника в глаза
плюнула на всё решилась ходить с туза
забирай всю колоду мнется за дверью кто-то
вас отпустили потому что места и квота
осталась бы тут но толкает за дверь твой страх
тебя и следователь по особо важным платком бумажным
стирает пальцы города сдаются отважным
в следующей серии он как бывший приспешник Берии
с рыбьим глазом кистеперой бы латимерии
и острым умом забросил "вальтер" за дом
заработанный честно с таким трудом
но любовь не знает сослагательного наклонения
и оплетают кирпич вьющиеся растения
братец Кролик и братец Лис на скрипучей пластинке
говорят-говорят-говорят не сдувай пылинки

***
и нас бы сыграли Сергей Астахов и Настя Цветаева
не писать комментарии на фейсбуке - это такое палево
не думать о том вернулся ли с дачи герой твоего поста
потому что жизнь до невозможности описанья проста
какой он там посадил сладкий горошек
чтобы светом лампы не приманивать мошек
не читал по ночам "Часослов" герцога де Берри
и пустую посуду после себя убери
в телефоне гудки схомячила несколько булок
на тарелке к утру остыл одинокий окурок
сюда бы рифму "курок" но мир не настолько жесток
чтобы убить тебя за несколько строк
хоть и поденщица и чувства утиль-сырье
и не затем чтобы согрело состраданье твое
пишу комментарий к фото: "Ну вот, зажмурился кто-то"
изображаю душку и обормота
зная что только истина прописная
заставляет сердце биться чаще невыездная
жму на "escape" по крошке засохший хлеб
сметаю в ладонь рассвет спиртовый окреп

***
только Бог волен надо мной да ты хоть не дарил цветы
не смешивал краски от холода морока пресной сайки
под министерский паек под шарманку не спляшет зайка
в закрытом тереме держал да неужто же звери мы
сказал при честном народе на волжском пустом пароходе
в секретном гроте честолюбивые планы лелея
сады терема одна тюрьма и не вполне я
выучу свой урок чтобы повторить наизусть
в следующий раз когда ни радость ни грусть
не оставят места не знаю меня простишь ли
хоть и вдвоем потом на крылечко вышли
вишни из вашего сада ну нам чужого не надо
сухие плоды искусственные льды дальше промзона
серая бесконечная стена занавеска из льда
всю ночь горит огонек в окне ползешь по стене
как тень что не ела который день крови честных рабочих
не пробовала хоть и щекотала каждую ночь их
гусиным пером за ухом и снился им паровоз
и огненный куст посреди двора тихо рос

***
твой предок полковник запаса министр двора
переводчик Тассо бывший министр известковый туф
перебирали что лучше звучит на слух
матушка колобродила как умела
ставила пиявок на сдобное тело
кормила кормом в своем характере вздорном
искала разные лазейки водку пила из лейки
в узелке хранила камни-копейки
образок нерукотворного Спаса Георгия без копья
ясно в кого такая потом уродилась я
твой предок не получал хороших отметок
в табели о рангах первым не стал и манго
не ел по утрам когда к заутрене в храм
матушка перемещалась через портал для дам
не сорил деньгами у входа как предводитель сброда
не опьяняла пузырьками в крови свобода
это была она и сенную девку Аглаю
сначала целую потом ланцетом вскрываю
раскаиваешься ли ты в содеянном пишешь ли палиндром
средь юношей шумных сосредоточившись но с трудом -
нет чуда жизни твоей в мире чуднее
и страшно наедине оставаться с нею
и Аглая на крыльцо выходит живая
южному ветру объятия раскрывая

***
полюбила бы тебя - с возможностью сладу нет,
не с кем день провожать и встречать рассвет,
боязно одной заходить в привокзальный буфет,
спрашивать обветренный пирожок, считать каждый шажок,
от граненого стакана остается на стойке кружок.
не смотри на меня так, и вообще не смотри -
мало ли что у человека внутри:
консервированного осьминога почитает как Бога.
куда ни пойдешь - всюду одна дорога.
канавы ухабы камчатские крабы пески баобабы.
я без тебя не одну жизнь прожила - смогла бы,
и еще несколько, но здесь обрывается лесенка,
еще килограмм песка на душу мы взвесим-ка.
полюбила бы тебя, не тебя - так еще кого-то,
без надежды приходит к тебе свобода.
электричество не светит, от перерасхода
до нехватки один шаг, и на всех парах
летит паровоз, впереди утиль или пластик.
у человека должен быть по дороге праздник.
боязно заглянуть за насыпь, когда все цветочки спят,
в родимую почву поставляя нежности яд
капля по капле. я наступаю утром на грабли.
в привокзальном буфете табличка "Переучет".
ждет, пока вода по ножу стечет.

***
стоит себе, службу слушает, устами молится, а сама чулок вяжет,
известна ревностью к православию, преданностью церкви, не была под судом, построила дом,
взяла в ипотеку луг, Южный Буг - темную реку,
обучена грамоте, остальные отстали те,
которые не дочитали Псалтырь, и полицейский шнырь
специально водил указкой, брал не страхом, так лаской.
вот дочитаешь до конца - не покажется сказкой.
среди обывателей прихода царит печальная мода
наших влюбленных сбрасывать с парохода,
пока первой гильдии купцы открывают карты,
где дама червей с лицом императрицы Марты,
а потом из кухмистерской им приносят икру на льду,
и на скатерти пятнышко повар зрит к своему стыду.
потому что нет ничего прекрасней любви, и в пассажирской каюте
морскою болезнью маются вечной тоскою люди.
тянется тощая рука за скрипкою Страдивари,
ноты видел последний раз в каком-то ночном кошмаре,
но разрешения нет на перевоз антиквариата.
эти купцы и утопленники - неплохие, в общем, ребята.
собирают на донышке камушки, чтоб церковному причту.
я из твоей судьбы всё, что придумал, вычту -
останется ноль, и оскоромишься коль,
они шевелят волосами, чувствуют боль.
возвращаются на палубу, едят мороженое с ванилью.
мы рождены, чтобы пыль сделать, возможно, пылью.
ассистентка Пырьева звонит ретушеру с мобильного -
просит вернуть три колоска просто по праву сильного,
как будут они смотреться в кадре, и по японской эскадре
гадать, когда появится первый эсминец.
чаша сия с напитком из польских винниц
пробуешь на вкус, говоришь - полусухое.
пускай они, наконец, оставят тебя в покое.

***
часы напольные верила будет больно и
преобразишься раз пришла в эти сферы дольние
горка с посудой подсвечники апплике
и слепой Фемиды меч в правой руке
батюшка сочиняет свои "проповедки"
борщ выкипает на плите у соседки
кухня в дыму нет меры я не приму
хочется быть монахом только в миру
чтобы отняли наконец любую жилплощадь
все контакты стереть чтобы не порочить
того хитрованского князя, кокаинетку -
как-то в реале мы собираемся редко
молчим задушевно чаи китайские пьем
потом спотыкаемся видим гору за пнем
град обреченный на трех конических соснах
тело твое обманет тебя несносно
износилось всё же всё - целлофан и ветошь
как же в виде таком на метро приедешь
истратишь на то чтоб обнять его поездку одну
да не волнуйся одну я тебе верну
плел паутину свою Александр поэту в сторону сада
чтобы чужим заплутать им туда не надо
бить бутылки пустые вести разговоры простые
потом уснуть увидеть сны любые кусты и
пригорки на вкус солоны и горьки
пробурлит немеющим языком: "Принеси икорки"
доктор Айболит, и звезда ему говорит,
что таким подношеньем не будешь сыт.

***
ходила во "Всех скорбящих радость" слыла большой лакомкой пила яичный ликер
замуж не вышла так что же никто не звал до сих пор
и в день святого Гурия не избавлюсь от дури я
изъясняться научена жизнью приучена к смерти -
потому я скрестила два пальца в кармане, не верьте
что не хочется доброю быть и аще убояться мужа
и не спастись в бору на кремлевской стуже
едут пускай по брусчатке к нему вереницы карет -
вид из окна и довольно дешевый буфет
если подать за здравие обеспечена за подающим
его любовь но так и остался он неимущим
никакого сраму ночью шепот по храму
что видели опять какую-то даму
с ним а мы на холодном камне стоим
получаем от каждого на хлебушек свой калым
желаем невыносимой легкости молодым
ходила-бродила-варила на щелочи мыло
капало масло на белое из кадила
если он еще помнит ты все следы уже смыла
следы преступления синечулочною богаделкой
зренье испортила над этой крупою мелкой
и обвенчали над болотами в Лужниках
чтоб не терять ни на секунду свой божий страх
и он передаст рукой спитого семинариста
что земля сыра и мирное небо чисто
и застить будут глаза случайные слёзы
башня Пизанская на открытке качнется косо

***
из этого можно сделать Европу туман и часы карусель
падает свет на тебя и не видно отсель
который час не пора ли выгуливать мопса
ранний прохожий посмотрит на девушку косо
в ветхом ее шушуне на Обводном канале
мало тебя ледяною водой обливали
и для лишений свободы не закалили
треснет ледок и взбунтуются слуги на вилле
за город ездить следить за процессом посадки корней
видится лесом страна совладавшему с ней
выдадут белый билет и отправят в Орду
пряники печь ночью тесто месить на меду
плохо я веру блюду благочестие сею
коту-воркоту твоему белому котофею
жить бы да жить и свою получать сметану
пока думать о нем я не устану
на часах пробило пять и дрожь в руках не унять
это почти Альбион туманный альбинос безымянный
для пущих красот приплетен сюда под нёбо вода
заливает тебя альпиниста должно быть в империи чисто
если выпало всё же родиться - играл бы этюды Листа
не провоцировал бы толпу привязал бы себя к столбу
инквизитор великий значит я неплохо гребу
и когда будет виден берег не ради славы и денег
сапожки сафьяновые в дар получишь надень их
и расступятся воды озера в котором твой детский сад
неужели ты возвращенью сюда не рад
здесь всегда тихий час и "испорченный телефон"
"груша" говоришь, а слышится "Святая Ксения, мужа
пошли мне - который год за окном славянская стужа".
письменность скоро забуду и к первому блюду
не станем даже с полки чистую брать посуду
и выстужают каждый божий примерно нас
чтобы не все потом пошли в первый класс
из этого можно сделать хороший маленький Ад
о котором не пишут в газетах на кухнях не говорят
зооморфный Морфей - генератор чужих идей
и классический дворник доктор чистописания Гордей
в банку стучит три раза православные спите
всем говорит на чистейшем своем транслите
и заплутавший гуляка раскормленный маслом яка
в съемный угол под утро вернуть однако
тело свое пытается ступени считает лбом
и никому не интересно что там потом

***
и пойдем под колокол пенки не разлив молоко
там идти да сколько недалеко
гвардейский поручик давеча насмерть убился из пистолета
любимица публики Катерина Ивановна поёт "У церкви стояла карета"
очень чувствительный романс пастушечий белый фаянс
собой украшает Бородинскую панораму
женщина-невидимка рядится в приличную даму
сегодня вы увидите чудеса техники карета слетает с рессор
женщина-рыба в фонтане плещется вот позор
сверху у нее всё как положено зато внизу рыбий хвост
а нам уже не хватает селедки под первый тост
и толстая Мария Ивановна машет рыбьим хвостом
ведь никак нельзя оскоромиться Великим Постом
когда настанет он и пуля во лбу Вильгельма
что "на коню" кому залепили бельма
пластилином из твоего детсадовского набора
Марья Ивановна воду не выпьет скоро
и несгораемый человек со своим несгораемым шкафом
где место есть фейерверкам китайским рубахам
залитому пивом углю температура к нулю
приближается я всё равно еще тебя не люблю
на раскаленном железе пляшет себе босиком
при всех неизвестных городовым еще не иском
праздно шатающихся гуляк привлекая коронным трюком
от перебравших разит самогоном и крымским луком
чистая публика морщится ищет страну получше
пушкой разогнанные вернулись на небо тучи
Марья Ивановна и сестра ее Катерина
моют петрушку в чане с водой старинно
всё благочестие их за игрою в переводного
больше не встретить здесь никого родного
не удался ему этот трюк где ружьем
ну ничего мы еще хорошо поём

***
король прусский в нее въезжает а русский народ ему шапки снимает
хороша штучка да последняя
челобитную принес честному князю Ивану
хоть и пришлось пыльной зимой просыпаться рано
поступил вольнослушателем в раёк перевернулся на правый бок
славен Петрушка без горестей и морок
деревенское развлечение на Первую моровую
между небом и землей на колыхалке "Домой" - кричит разносчик и злой
клиент чистит ваксой свой белый билет
вернуть его некому вольность юности грекову
как в лихорадке разносчик бросает оладки
мятные пряники красные/желтые леденцы
и золотые гребешки собирают птенцы
посреди площади ютится засохший маковник
мелочь внутри сверху воздушный шар
для таких забав я уже слишком стар
ручку верти да вечно пребудь в пути -
вот и всё что имею сказать прости
пьяный шарманщик который от слова "charmant"
всё проиграет в орлянку а был же еще не пьян
и человечек на палочке (что разночинец и жмот)
больше не трепыхнется не оживет
дети жестоки порой - вот каждый герой
олово кипит над кроличьей всё норой
музыка вечна над каждой норой своя
перемежая цитатой из "Жития"
свистом разнокалиберным тонкой бранью
призывали спать идти или к восстанью
предложеньем купить на разные голоса
прибауткой раёшника. белая полоса.

***
женевские сани с барсовыми полостями кровные лошади
как мы с тобою будем в полночь гулять по площади
по Неглинной улице на Разгуляй ночью с лорнетом
не подвернется предмет нужный да где там
девушки с пледами машут красной гвоздикой
продавцам блинов на фруктовом соку и толпе безликой
скоро начнется полет на воздушном шаре
бросят копеечку с неба в фонтанчик баре
пещера с магом палатка с камерой-обскурой медведь на цепи
ничего всё проходит просто верь и терпи
механический мужик дрова рубит - щепки летят
солдат из папье-маше настоящий на первый взгляд
да и на второй - повести из жизни герой
про каких-нибудь разбойников которых ловят порой
но потом отпускают потому что жизни круговорот
выпасть ни на секунду им не дает
как пятиалтынные корни не дышат на белый снег
и эта жизнь у них одна и на всех
так что солдат из папье-маше мирный в душе
в деревянной палатке раскрашенной под холстину
на пыльном кресле (жизни прожив половину
не знал откуда кресла берутся в этом прекрасном доме
но кремниевое ружье всегда держал наготове)
в темном углу китайский мандарин или Далай-Лама -
не знаю порядочно да и какая драма
в незнании этом гораздо приятней качаться на стуле
зная что все остальные уже уснули

***
да, я тоже. куплю молоко. целую, пока.
никто письма не пишет издалека.
не приголубит, к стеночке не прижмет -
хоть не убудет, но отвернется, жмот,
снова к экрану разобранного айпада.
смерти не будет, чего же еще нам надо.
только кирпичики строят меж нами стену.
нитку в иголку дрожащей рукой продену
с третьего раза, но попаду хоть как-то -
о перемирии нет между нами пакта,
значит, заполнится память айпада водой
и календарь закончится третьей средой.
сосредоточься на том, как меня назвали -
в святцах октябрьских найдется теперь едва ли.
да, я тоже скучаю, ну всё, пока,
и до угла пройдемся мимо ларька.

***
и там за Рогожской заставой овеянный славой
ты чертишь какие-то знаки корягой корявой
на ёмком песке что приравнен был всё же к асфальту
но злые соседи уже донесли свое слово алькальду
нет людям нельзя доверять стерегут в коридоре
заранее всё проиграл что поставили в споре
на стол где клеенка под цвет прошлогоднего пледа
что в уши твои общим радио было напето
за эти века от прогноза погоды до гимна
мы больше петрушку на этом песке не растим на
скользких камнях где колючка бездетных песочниц
и глупо конспекты просить у проспавших заочниц

***
у фуршетного стола тебя ждала где шампанские вина селедка
на шпажках и выключают свет но целый год как
ты не танцевала под этим хрустальным шаром
который старьевщики открестившись отдали даром
чтобы скучать три четверти под мелодии восьмидесятых
пыль сувенирную сметать с опустевших Ладог
пусть уж приходит она если это нужно
под этикеткою где "принимать наружно"
шар упадет разобьется но крутится-вер...
рано тебе просыпаться пора например
радостно улыбаться не глядя в свои зеркала
словно другое там что-то увидеть ждала
ждущий дождется простимся в свое воскресенье
связаны цепью которой потеряны звенья
через одно по площадке у врат рассыпая
чтобы вела тебя только лишь нежность слепая
кто-то пустые тарелки неслышно собрал
и попросил чтоб вы тоже покинули зал

***
виски допью дочитаю Арину Холину
как же твое человечество обездолено
на мониторе Арина с браслетом на улице снег
то что можно пощупать - это для всех
виски в десять утра - это уже не отрава
любимого себя убивать каждый имеет право
каким угодно способом медленно или быстро
в колонках песня группы "Жуки" про танкиста
да есть такой талант у людей - поставить свой плюсик
под тем что понравилось я-то уже не боюсь их
но всё же нет-нет да взгляну сколько их накопилось
привычка такая - всегда полагаться на милость
читателей этих в метро бы уткнуться в планшеты
тут несколько станций - и ты бы доехал до Леты
и выключил свет и последним ушел из вагона
где кто-то прощаться пытался: "ОК, до созвона"
потом бы сказали что твой абонент недоступен
любые стихи променяй на шаманский свой бубен
чтоб всё-таки вызвать из провода духа огня
чтоб ты зацепился в кромешной толпе за меня

***
вспоминал всех своих женщин каждый раз когда тусклый свет гас
в съемной комнате за шестьдесят гривен душ во дворе
и все они не поместились бы в этой черной дыре
женщина - анти-материя нарушение всех законов
навязчивый сервис продажи романов stock телефонов
любой выбирай чтобы только тебе не звонили
вернули Курилы на Дрезденском пестром шпиле
давно ли ты бросил курить но ведь куришь снова
и всё проиграл но уха наконец готова
женщина - это остывшее жерло вулкана
от поцелуя теперь просыпаться странно
не засыпать совсем под лепет рекламы
в море одно не войдешь но тогда куда мы
вещи измятые сложим из тощей сумки
чтоб налегке вдвоем совершать прогулки
в парке где прежде гулял знаменитый поэт
ужин вчерашний теперь тебе разогрет
вспоминал всех кого запомнил когда-то
газеты советские лужи в окне и вата
кто виноват нет ну все виноваты мы
не разбежались по выходе из тюрьмы
в разные стороны "любит-не любит" гадаем
комната эта когда-то покажется раем
все вы такие плеснуть бы еще коньяка
вот мармеладка - она не бывает горька

***
и Лазарь остался на месте своем и на дне Петрограда
под пеною мыльной и коркою Летнего сада
прогулочным шагом прошлись над его головой
и он растворился в томительной речи живой
"Извозчика мне, да скорей, и полцарства в придачу"
с двуглавым орлом две монетки да воли на сдачу
разбиты копилки которые скорбны летами
с болонками свиньями птицами или котами
наполнил свой дом а теперь трется тень от матроса
о южный поребрик одна революция косо
прошла по виску говорили что нерв зацепила
теперь до последней консервы работает "Billa"
и бьется ожившая рыба о колотый лёд
и красную воду с остатками воздуха пьет

***
самодержавье народных и православных как неродных
увел за обоз расстрелял колокольчик затих
нет созвучий чтобы пришел твой отряд летучий
кровь прольется на землю свинцовой тучей
в груди Будда встретил цыган за моря и горы
несет лиса меня и некому приговоры
теперь исполнять не имут гордыни и срама
в яблоке том что дала тебе в школу мама
тело червя не расположено чтобы белому свету
явить себя и твоя головушка где-то
на камнях собора где по приказу вождя
ни кровинки не осталось после дождя
несет лиса меня не зная куда и кто там
нежностью притомил и прозрачным бродом
однажды уронит в пыль-овраг-буерак
и прорастет из теста надежды злак
ибо дурное зерно должно давать добрые всходы
чтобы не угадал никто в общем кто ты
несет меня лиса не оглядываясь по сторонам
определить где север я не пытаюсь сам
по мху но в душе не место греху
а без того никак не сомкну не сбегу
руки на ее пушистой шее да с огоньком
с искрой отливом и колокольчик гремит по ком
однозвучно но где бы ты ни был веселье скучно
горе утомительно так что быть мне сподручно
в ее зубах острых жемчужных больших
и чтобы следы оставались в тесте от них
несет меня леса роняет в море тучные телеса
и заливает солью морской глаза
увел за обоз чушь про любовь бы нёс
да и что тебе всё равно проиграли в штосс
за наливкой попрощалась с бурою сивкой
серебряный перстень спрятала за обивкой
плоть от плоти кровь от крови от пыли дух
чтобы край салфетки остался сух
когда из ночи морской взойдет здесь опара
и погремушку Исаака сломает Сарра

***
Антон и Ольга убежали на метро - им ехать в другой конец города.
Петр Алексеевич повелел стричь непокорным бороды,
покуда не завелись в них блохи - пережитки старой эпохи,
в день воскресный было пора подводить итоги.
Антон и Ольга застряли под высокими сводами казематов,
выбили мелочь на посошок из игровых автоматов,
но в такой мороз христианской душе даже не пьется,
так что нетрудно в этой толпе узнать инородца.
Петр Алексеевич захворал лечился рогом марала,
темная челядь уродцев в спирту на снег побросала -
выгода будет какая-то хоть от этой науки.
мы не стоим на ногах, Господь, возьми нас на руки.
Петр Алексеевич тщился в бреду призвать тех, кто рядом.
если смотреть отсюда в окно - покажется адом
адмиралтейства соломенный шпиль и кони генштаба.
заводь речная, полощет белье какая-то баба.
Антон и Ольга спускаются мимо "Экспресс-газеты",
что на лотке развевается, в теплый бурнус одеты.
если монетку бросить и нужный нажать рычаг,
вспомнится всё и плоть соберется в прах.
так что иди со всеми вещами на выход.
там, где написано "выхода нет" и щербато выбит
номер какой-то секретной экстренной связи,
цифру последнюю не отчистить уже от грязи.

***
на Луне атмосферы нет некому славить величие прочих планет
разве сделает кто комету орудием воли своей - сказал казначей
общества благочиния достаточно слова лишь и дрожал камыш
волос не упадет не украдет сальное мышь
чтобы разрушить творение не нужно быть учителем пения
из хаоса извлекать приметы где преступления
еще не совершены падаю камни с Луны
обитаемы все планеты значит должны
тебе под стать куда еще подверстать
не записали где в пыли мене-текел-фарес
но на другую станцию перебрались
подальше от греха чревоугодия с первого полугодия
не отличаю Кирилла я от Мефодия
кто из них там кто кроты пророют метро
объявят станцию "Пионерская" линза высветит резкая
вывеску на которой художник парт-аппарата
отправил сидельца в путь - пусть придет куда-то
и подорожник вместо - не выправил подорожной
официант предлагает всё корм подкожный
выйти на мир и смотреть на звезды планеты
листаю историю сообщений не знаю где ты
искренним был а где для словца нам отца не жалко
и на ветру гаснет скользкая зажигалка

***
у Василия Кесарийского разбили электро-люстру
модный поэт написал про шестое чувство
какой-то француз поднялся в небо уже не на дирижабле
что им неймется французикам ели своих бы жаб ли
в Серпухов падают летной машины запчасти
пили три дня: без любви брак - такое же счастье
били картины с туманной картины пытались сурик скрести
глохнет мотор самолета кому-то сказать "Прости"
нужно наверное вдруг да услышит не пропадет
втуне затмение солнца и на ресницах лёд
в Серпухов люди съезжаются из окрестностей за платками
служат молебен о воздухе чистом в еловом храме
модный поэт воздухоплавателем родиться
тоже хотел бы но жалко летать как птица
сокол какой-нибудь ласточка и чирок
не научился - бабушке дал зарок
не разобьется о камни набережной Невы
выбросил эту глупость из головы
девы в платках увлекают в жидкую поросль после молебна
сколь их влажна красота сказать - непотребна
чувство какое по счету - шестое пускай
за поворотом скрывается первый трамвай

***
быть прозаиком нажеваться прозака скитаться девушкам по ночам ночевать по печам
чужим из оконца на белый снег серый дым
вернулся прошло двенадцать лет совсем неродным
ты одна мне под стать сказал девчонке угловаты неловки
были остры коленки бесконечной зеленки
пятна теперь скучна холодна опрятна
справа сидит за рулем как будто нечем больше вдвоем
заняться пока не въехали в водоем
утоли печали мои на уровне глины земли
строили не рушили ничего а всё ж не смогли
докопаться до нижнего пласта - подземные воды часто
возвращались, опровергая Экклезиаста

***
оставили потом в степи сказали еще потерпи
вот установится наша власть выпадет наша масть
и не дадим никак тебе мы в степи пропасть
ударилась оземь три раза стала ему чугунок
кости соседней волости были уже не впрок
рыбий жир великой эпохи волка не кормят ноги
в клевер лицом лежит у большой дороги
вот появится конница с песнями да цветами
с сафьяновой тетрадочкой где стихи о Прекрасной Даме
гимназист-расстрига маменькин второгодник
зачитает до смерти прогуливая субботник
а какой это город спросят у ковыля
чернозем привозной надкусывая хваля
а за кого вы теперь умереть готовы
или жить - по следам ничейной половы
нашел детей схоронившихся под кустом
изгонявших бесов молитвою и постом
из виноградной косточки а в земле
всё бесполезно но выверено вполне
остановили потом в степи - сало топи
в жаре и копоти невозможное накопи
чтоб раздарить отдать детишкам задаром
вместе с трубою подзорной воздушным шаром
падки туземцы на эти стекляшки водку табак
объявляю что стороны вступили в законный брак
нерасторжимый пока вьется моль над бывшей кониной
и рассеченная земля срастется единой -
несть ни рязанца ни половца ни печенега
ни весенней воды ни первого снега
только ты да я кровью одной горя
варежки достаем из груды старья

***
и шлейф от ее "Шалимара" остался на лестничной клетке
такой же недавно один югославский товарищ соседке
прислал под каким-то невинным советским талмудом
и что не осколки, смогли объяснить только чудом
и в пятой графе, где написано, что итальянка
и варвары, римляне, вся эта скупость, огранка,
чтоб вечно светило тебе многоточием веры
великое "может не быть" ДНК полимеры
останутся губы ее и надбровные дуги
а всё остальное замажут побелкою слуги
спросить у кого-то на ломаном ru, где же здесь остановка
бежать за трамваем вскочить на подножку так ловко
кондуктор тебя обилетит, билетик счастливый
кладешь на язык, он по вкусу покажется сливой

***
от Старой Ладоги до Гнездова (не знала такого слова)
проехаться в шарабане или в пролетке, покров хитиновый в водке
не растворится, склевала тебя приморская птица
по крошке пошла путем ты крошки-ховрошки
в Старой Ладоге не могла по карте найти бочонок, ласковое теля
знает, как надо, и набивается в учителя
от Старой Ладоги до Гнездова по капле принять готова
то, что дал тебе днесь и список выложил весь
город Гнездов - пристанище певчих дроздов
можно подумать - период закончится гнездованья
(даже никем после этого и не стань я)
странно один проходимец купил тебе сахарной ваты
другого забрили до первой звезды в солдаты
из телефонной трубки торчит какая-то ветошь
с той стороны молчат и ты не ответишь
в девять отъезд от ратуши, твоей головы вместимость
падает резко, никто бы не смог спасти нас
улица Зодчего Росси свернулась в ком
колокол будет звонить уже ни по ком

***
в двухтысячном году каждая советская семья должна была получить квартиру
также должен был произойти Конец Света, на улице было сыро
тренировалась целоваться на помидоре под Чеховом, съемной дачи
нам не нужна топография - это усложнит решенье задачи
в десять утра хотелось спать, а не бежать на реку
нам будет уже восемнадцать - того и достаточно человеку,
чтобы понять, из какого теста не долепили
этих песочниц пельменных секретов в общей могиле
там, где под стеклышком прячет колечко отроковица,
а зимой опять непарная будет найдена рукавица
пьешь с отвращеньем, скрываемым плохо, ты молоко парное
и отпускаешь вниз по реке листочек-каноэ
канет куда-нибудь там за водоворотом
или потом прибьет к расписным воротам
твари земной, которой пары нет, паритет
не соблюсти, растаяла горсть комет
в верхнем кармане, сарафанное радио лжет,
что потрошили селяне этот комод
после сожгли подворье, а после исполнили епитимью
прямо под ворот им забивали клинья
божья коровка, лети на небо, там твои детки
не выпадают никогда из шахматной клетки

***
не подарит тебе кухонный комбайн не преисполнишься тайн
из твоего виш-листа избранные места
будет читать друзьям когда все напьются в хлам
разбор полетов и Вселенная "Сделай сам"
поэты как женщины любят когда их любят
но эту коробку никто здесь тебе не купит
яркое месиво ноги-руки-туфли-айфон
всё с ноготок чтобы автор был умилен
время съедает вдумчивых и бездарных
и не осталось рук в этой куче парных
будешь разобран и на цитаты разодран
и на плакате где дети спешат заниматься спортом
солнце воздух и воду зря считают друзьями
кто-то умышленно врал чтобы общаться с нами
посредством топосов детства которое будет
и не отсюда ль тебя выводили в люди
терли волшебную лампу терли стаканы
еле живую доставали ночью из ванны
рваную рану накрыв байковой простыней
спой колыбельную мне три аккорда спой
сердце фальшивит опасно сбивается с ритма
были три слова какие-то здесь как молитва
кто их напомнит когда убежал со двора
твой умывальник и нам расставаться пора
с этой иллюзией защищенности в мире цифр
где наугад подобрать можно нужный шифр
или в бреду повторять комбинации веря
что победил в себе ангела выкормил зверя

***
гор. кофе разливается на колготки, комментарии коротки.
потом перечитаешь - будешь кусать локотки,
что зла не хватало и в речи расплавленного металла.
столько глупостей по верхам теперь нахватала.
чтобы их сообщить, тебе притвориться некем -
никуда не текут твоих сообщений реки,
оседают на дно обломками амфор грузно
обещания, что потом я сюда вернусь, но
тот, кто это читал, закрыл свою вкладку сонно,
и пускай пустота отклоняется от канона,
уклоняется от очертаний и разъяснений.
кофе будет разлит, свой коричневый цвет осенний
темноте передаст и затертой обивке стула,
чтобы ты невпопад антивирусом отвернула,
отвела всю беду, отведенную на сегодня.
у дороги друзей аватаров осталась сотня.
каждый светится молча в ночи кто-зачем-откуда.
не случится бессмертия, как не случится чуда.

***
человеку вредно время эсемесит Зареме
что вчера перебрал перепутал вокзал у лотка побирался
на Итаку доплыл бы Икар только сбился с галса
капает воск в твой воспаленный мозг объявляют Бердичев
увеличительным стеклышком увеличив
этих людей что играют в нарды в купе, и с заваркой в купе
в лес выливают дитя и судачат потом о трупе
если десять нянек было, каждая виновата,
и безымянные города всё бегут куда-то
человеку свойственно выбирать, где глубже болото
где не нужно больше ждать большого чего-то
чудо-юдо морское съело тело его мирское -
косточку белую отварное мяско и
внутри лежит, стетоскопом дедушка Айболит
чешую гада морского долго скоблит
человеку вредна сама теория дна
первая причитает - подорожала хна
из магазина исчезла басма, и вертит льняные пасма
проводница разносит чай, галерка безгласна
десятая нянька всё по привычке ворует сахар
в сорок втором так и не справил со скрипом Schuhmacher
а потом его съел скарабей что катил над Невкой тележку
и раздавило камушком сладкоежку
от уменьшительных суффиксов тошно мне, матушка, днесь
не открывай окно и в трансформатор не лезь
некому видеть Бердичев, который застыл за окном
ржавым ключом открывает тебе эконом
запретную дверь, за которой след от серебряной пули
в голой стене, ты знал, что тебя надули
еще в прологе, но всё же ждал последнего акта,
чтоб оправдать свое недеянье как-то
ваше сообщение не доставлено адресату
проверьте номер и пополните абонплату

***
читал о воробушке, пил из ганзейской фляги
теплый коньяк с логотипом города Праги
кто-то дремал, кто-то ей завидовал тихо -
вот ведь получится у человека книга
любит народ про любовь несчастную и про смерть
а кто эта Лесбия, если так посмотреть
кто-то шептался в углу, переходил на смех
иммунитет к поэзии был не у всех
вот бесприданница склочная истеричка
ездит туда-сюда из Винницы электричка
пластик бутылки со страстью сжимают студенты
вечная песня в полях раздается зачем ты
вызвал из мрака нас, имя опять прошептав
это завод, что столице дает ферросплав
это котельная, это детсад и ломбард
это Вселенная, о которой не знал Декарт
это воробушек, что склевал по весне посевы
и не найдете ни зернышка здесь нигде вы
строгие нравы царят ни конца ни края
нет поцелую не вспомнишь ты убирая
руку свою в темноте с чужого колена
как из души ее строгали полено
как древоточец в сердце не ждал распада
по расписанию нам никуда не надо
но повернет механик ручку, хоть тресни -
выбросить слово нельзя из задорной песни
будут на Марсе агавы и фейхоа
и борозда по которой прошла соха
бедный воробушек, ветром историй сдуло
этих людей, что любили читать Катулла
выписки делать каких-нибудь строк любимых
и передачи смотреть потом о пингвинах
вьюга заносит края, где березы рядом
утром яичница, кран истекает ядом
и на панели дома с большой рекламой
серая жизнь стороной повернется самой

***
мы идем по Прорезной, в стиле раннего Маяковского
реклама компартии, горизонт завалил, но буржуя этого броского
сфотографировал ты. кальянщик из Узбекистана
редко является на работу и дышит странно
воздухом этой столицы под аркой Дружбы народов
аттракционы с изображением разных уродов
и человек, от похмелья едва живой,
бормочет о том, что крутится-вертится шар голубой,
скорей по инерции, чем с какой-либо мыслью четкой
я приближаюсь к тебе нерешительною походкой
а мужчины ценят уверенность в собственных силах
о пустяках наговоримся еще мы милых
выйдя из парка который закрыт на обед
это возможно но выхода всё-таки нет
мы идем обратно по Прорезной под июльским холодным ливнем
тему любви навсегда в этом тексте закрыв им
сам по себе текст конечно бесценен
на постаменте всегда живой глядит еще Ленин
на Бессарабский рынок, что архитектор из Польши
придумал когда-то, а я тебя не увижу больше

***
не пила и бывшим не звонила складывать всё в копилку
пробы провалены стружка прилипнет к затылку
железная стружка остыла кофейная кружка
двенадцатый обруч лопнул в кармане понюшка
каленого сахара-сырца-песка из подлеска
(родные твои подберезовик рвали, веско
дела обсуждали, международную обстановку
хотела молчать, но молчать было тоже неловко)
выносят грибы и кладут их в пустынный кузов
любовь навсегда, но такая она обуза,
что лучше бы ты героиню сыграла любую
и синий платок повязала, и шаль голубую,
и что там еще героини, когда влюблены,
всегда надевают, спасаясь от чувства вины
уездного города пыль и резной палисад
раскиснет картон забракованный, так говорят
увязнешь в болоте, которое ширит с июля
всемирный потоп, потому здесь тебя и разули
велели идти босиком, чтобы битым стеклом
ты хвасталась, минное поле не видя потом,
но девушка в платье, где розаны алые вянут,
мечту вспоминать никогда ведь потом не устанет,
а ей обещал режиссер, что пройдутся по тексту
смеется она, запрокинет головку не к месту

***
В. Н.

не опьянев от портвейна, что завернут в "Советскую молодежь",
от рабочего места к холодному дому придешь.
огонек монитора тебе в темноте не светит,
молодежи вчерашней бросают окурки дети
в эти лужи цвета радуги, что замерзнут к утру,
и следы от помады на лбу твоем не сотру -
пусть они прочитают по мутным кириллицы знакам,
как холодный твой лоб для меня был когда-то лаком,
а потом, предрассветную мглу разрезая надвое,
бесполезно казалось искать там что-то живое.
поезда не дошли, и пустые бутылки звенели,
и подвыпивший бард всё желал нам весенней капели
как-то вместе дождаться, за руки покрепче держась,
и ко лбу подступала густая весенняя грязь.
и безногий шарманку крутил, обезьянка скучала.
мы проехали так в этом поезде станций немало,
что забыли, куда и зачем собирались, билет потеряв.
не заметили, как целиком заменили состав.
и какие-то люди опять продают шаурму,
иллюстрируя тезис о том, что здесь горе уму.
не пойми меня правильно - всё возвращается в точку отсчета.
и тебя разбудить на рассвете сподобится кто-то
тумаком добродушным, сказав, что приехал, пора -
что за сызрань господня на родине карты дыра,
и затекшее тело свое пустоте подставляя,
ты не вспомнишь меня, в точке В не застынет кривая.

***
и не будет тебе никакого покоя, даже когда распогодится
и грачи из учебника русской речи в соседний лес прилетят,
на скамейке забудет кроссворд интеллектов чужих поклонница.
ты запомнила - пятое место, четвертый ряд.

чтобы в мерзлую землю зерно закопать, нужно быть ума невеликого,
чтобы мертвую душу выхаживать, слезинкою поливать.
"спи спокойно", - обходчик кричит, обернешься теперь на крик его
и считать на самый край вернешься опять.

и не будет покоя тебе ни в чем - ждать маршрутку по расписанию,
имя суженого выспрашивать у каждого, кто сойдет.
вот услышишь одно, не поверишь рождественскому гаданию,
бесконечной пробы кольцо упадет на лёд.

***
мимо очереди в храм, где под стеклом не Дары волхвов.
алкоголик с полтиной похваляется, что переплыл Волхов
в лютый мороз крещенский, погиб на первой чеченской,
протягивает тебе: "На, не побрезгуй".

на седьмой день года, который отнял все силы,
доедаешь салаты, смотришь "Снежное чувство Смиллы".
за окном разверзлись хляби, а после остались лужи.
отключи телефон, пока абоненту не стало хуже.

мимо храма Христа мигалками скорых для постовых,
чтобы гул, когда вносят их, на минуту затих -
обсужденья погод и жалобы на тарифы,
призывы сравнять с травою и сжечь все книги.

ты вытираешь горячую жидкость с трещинок губ.
а что за ларец там? все говорят, что дуб.

***
все деревни ставили у реки, на которой колодец
у дороги большой, по которой ходил какой-то народец.
на наречьи своем, непонятном уху местного люда,
тихо солнцу молился в надежде увидеть чудо.

только солнца не видели здесь, в землице родимой,
алфавит не забыв, будешь молча давиться глиной,
так что лучше из Леты испей мутной водицы,
над которой иве положено наклониться,

и Аленушке плакать в думах о прожитом,
и о чем было всё, не напишут тебе потом.

***
в четыре утра промелькнет какая-то станция
дом с мезонином, но за окнами, чай, не Франция
так что вставать смысла нет, свет включать и пытаться
слово прочесть - показания, в общем, разнятся
топятся жарко, чадя электричеством, печи
"еду куда-то я, все говорили - далече"
с ними рифмую, не вижу в том никакого зла
эти конфеты в коробке красной тебе везла
и шоколадной глазури небо светлеет лишь к десяти
так что фонариком в эти зрачки посвети
в темное время суток дитя в шапке с помпоном
не обвинят в проникновении незаконном
на территорию, где засветившихся в "Ералаше"
не отдают на поруки чужой мамаше
и попрекают тебя этим мятым билетом
и электрички пустые проносятся следом
я не слежу за сюжетом давно - нет влюбленным ни стога
ни стройплощадки, где можно поверить немного
в будущих дней всевозможность, дозволенность благ
праздник какой-то, утюжат проветренный флаг
в четыре утра объявляют некий заснеженный (серым смогом
лихо покрытый город, и не говорит о многом
это названье тебе, да и вообще ни о чем
не говорит), и корпит над десятым грачом
автор картины, что столько за водки бутылку
их рисовал для матрон, подпевающих пылко
этим романсам чувствительным, долю чужую
больше в свою претворить я уже не рискую
вот мы простимся на третьей ступеньке вокзала,
словно судьба равнодушьем тебя наказала,
выгнала в эти в химической соли широты,
чтобы обходчик потом не допрашивал, кто ты
помнится - был огонек это красно-зеленый
и повязали веревкой одной под иконой,
и под свинцовое небо вдвоем отпустили,
так что какой тебе смысл теперь спорить о стиле

***
принцесса Цецилия выросла в спартанских условиях.
ее отец был строг к своим детям, но мягок к подданным,
в либеральных реформах увяз, историософских теориях,
и в государстве миазмам скорбным, костям обглоданным
не было места, соседним князьям продавал чернозем -
в общем Цецилии эта война ни почем.
частицы конденсата воды спускаются с гор Кавказа,
я не писала в пространных письмах тебе ни разу,
как украли ради презренного злата ее абреки -
ну и как на этой земле не разувериться в человеке.
она укутана в газ и прозрачный тюль -
когда уснула, на улице был июль.
Петр и Павел в одноименном своем соборе
грозно глядят на тех, кто во дворик вскоре
выйдет, пойдет в музей старинных монет
так, будто смерти на аверсе больше нет.

***
новогоднее

едва нашли канал "Культура" мы в телевизоре казенном.
шампанское пила, со стула сметала крошки - о влюбленном
ну что сказать - он глуп и что-то с блажной улыбкой невпопад
произнесет. что мы тут вместе, ты не рад.
опять куранты, президенты, давно пора сместить акценты -
себе не счастья пожелать,
а чтобы как-нибудь до дома дошла, с тобой пока знакома,
и не поверила опять.
едва нашли канал без звука, и петь "Разлука ты, разлука"
не хочется на тонком льду.
когда-нибудь он просто треснет - нужны ль природе наши песни
в неведомом году.

***
читаю заголовок "Полицейский сбил пешехода на Северо-Западе Москвы"
вспоминаю, что сегодня от тебя не было писем
пытаюсь разглядеть лицо пострадавшего на фото, но он лежит к нам спиной
вокруг толпа зевак демонстрирует живой интерес в сочетании с брезгливостью
нет, ты не мог переходить дорогу по пешеходному переходу, это не ты
жители древних Помпей ели жирафов
все эти positive thinking коучи с их тайм-менеджментом
без малейших следов опьянения, буде кто-то
захочет проверить их кровь или заставит подышать в трубочку
архангела Gabriel, Росгидромет призвал
готовиться к магнитной буре, возможно, ты
уже переходишь дорогу на какой-то столичной зебре
и размышляешь, каково на вкус мясо жирафа

***
стольких забыла, что вспоминать не хочется, "Вальсы Феи Драже"
в уши тебе бы, чтобы стало безветрено на душе.
в душном кафе, где курить навсегда запретили, достать электронную сигарету -
смелость твоя бесполезна, они и любили тебя за это.
скупость твоя умилительна - пепел всех нелюбимых собрать в салфетку,
всё же они узнавали тебя, хоть и довольно редко.
как вы платить собираетесь - карточкой или налом.
мир отражается в чем-нибудь бесконечно малом.
стольких забыла, что вспомнить - снова начать отсчет,
но терминал прервать операцию не дает.
имя введите любое, какое угодно.
это пространство зачем-то осталось свободно.

***
адвокат Перри Мейсон находит штамм птичьего гриппа,
содержимое вазы ночной выливает в окно Ксантиппа
на главу человека, в которой рождается Chamber Music,
пока дают посвященным ириску "Тузик",
в руки одни чтобы не более килограмма,
только всегда перебор - выпадает дама.
адвокат Перри Мейсон всегда был из честных граждан
самой свободной страны, где любой оказаться каждым
может, поэтому штамм неведомой хвори
он растворяет в дорогостоящем алкоголе.
долго жильцы не платили ему за постой -
в общем, устал он от болтовни пустой.
Молли и Томми кусочек айсберга льда
кладут в стакан, их настолько вера тверда,
что пострадать не способны они ни грамма.
вот и опять перебор - выпадает дама.
за время своей адвокатской практики столько дел
вел всевозможных, делал, что не хотел,
от шантажа спасал торговца ирисками "Тузик".
был бы широк его круг, да остался узок -
осведомитель какой над гробом всплакнет
да из аптечки достанет просроченный йод.
не водевиль у него, так мещанская драма,
ну а теперь недобор - потерялась дама.
из рукава - в шулера он ходил, как в кому,
так что любая карта ему знакома.
словно дитя родное, достал чужую.
дама была здесь какая-то - забегу я
как-то вперед, этот автор спешит куда-то -
та, что в конце появилась, не виновата.
алиби выдумал, будешь ты в Каме тонуть,
льды не расступятся, воды сомкнут как-нибудь
хладным кольцом окружение, слёзы замерзнут,
вот и полюбишь меня, только будет поздно.

***
за соседней стенкой играют на варгане и тулумбасе, в нашем low middle классе,
(и это мы себе льстим, но пускай - у каждой зверушки свой грим -
мы тоже прикоснуться к таинству так хотим,
до сих пор не сдали библиотечный "Таинственный остров") -
небытие воспринимается слишком остро -
как это я здесь из плоти и крови, лимфы и проточной воды,
а потом меня вдруг нет нигде, и просвещения все плоды
пропадут втуне, и не напишу комент к посту о Чуне,
и не увижу новый трейлер, где Джорджем Клуни
притворяется некий клон, а я ведь даже был в кого-то влюблен
после кофе, но перед десертом, и кланяются не всем там
и приглашают бывать почаще, и в этой столичной чаще
я провалюсь в канализационный люк, потому что совсем ледаще
смотреть под ноги и размышлять о Боге,
о Вселенной как голограмме, а если меня нет и там, и
проектор сломался, и за что бы ты после ни брался,
то варган у тебя в руках, то тулумбас -
больше никаких роялей ты не припас,
так всю жизнь и пытался вызвать Грибного царя,
музыкантская выучка время угробила зря,
репетировал-репетировал-репетировал смерть,
и некому будет потом на это смотреть
своим отстраненным критическим взглядом творца и субъекта,
в звонок позвонить, над которым написано "Некто",
и с должным металлом в голосе пригрозить, что на первые полосы
ты попадешь в то же время, что и под нож,
и некому дать смирения, чтобы сказал: "Ну что ж".
за соседней стенкой молчания незыблемая стена,
музыка-слово-пена - всего сполна.

***
и старуха напевает Фадееву про какое-то дерево,
кажется - ёлка, но переспрашивать ведь неловко.
Фадеев дрожащей рукой резолюцию выводит: "На кой".
на стене висит картина про вечный покой.
старуха вспоминает тринадцатый год и немного подгнивший цитрус,
который по всем показателям должен идти на выброс,
поскольку еще не война, коренная поломка быта
только предшествует (дальше всё было забыто).
лес, где она родилась, и не лес уже вовсе -
город с трехсложным названием. в общем, не бойся
этой поэзии действия. стройность теряя,
ёлочка скорбная изгнана пришлым из Рая
боком, большая любовь не придет к лежебокам -
что нам еще ожидать в этом мире жестоком,
и снег под полозом скрипит, и мохноногий мерин,
не разбирая дороги, бежит, куда не уверен.
несет тебе радость, под корешок ёлочку срезав
так, что на ней не осталось даже порезов.
розовощекий малютка иголки ее варит нечутко,
думает, жизнь - просто так смех-прибаутка.
снег по лесу под полозом скрипит, гнилушка мерцает,
старуха увидит ёлку и не узнает.

***
думаешь, что быть одиноким некрасиво, и от наплыва
любовных писем должен ящик ломиться, и независим
должен быть твой взор - нет, я просто не выбрала до сих пор,
время ведь есть, времени просто не счесть - на часах вечность,
а когда часы переведут,
я буду смотреть в отраженье в окне, где солидный салют.
думаешь, что быть вообще некрасиво, неэстетично, с поличным
тебя всё равно поймают, хоть и пишешь в карточке, что по личным
делам пересекаешь эту границу столько раз туда и обратно,
что все полагают, что ты, вероятно, просто всеядна,
а не ждешь невозможного, словно оно вероятно вполне,
и какие-то пятна проступят опять на Луне.
думаешь, что быть вообще мало проку, растворимый мокко на дне стакана,
потому что завтра всё-таки нужно проснуться рано
не с больной головой, а способным на связную речь,
и от всех замещений согласных ее уберечь.
***
некая моя тезка и однофамилица написала стихотворение о зиме
и получила грамоту третьей степени.
всё это происходило в Самаре, но само стихотворение
затерялось где-то на рабочем столе рабочей комиссии,
инициативной группы, совета экспертов,
которые видят, что эти стихи соответствуют их
представлениям о зиме, хотя что зима, сколько в ней
поливариантности в наших широтах, довольно мало.
одна моя тезка и однофамилица много раз видела зиму,
и даже если не обращала на нее внимания,
зима вошла в ее кровь, заменила ее собой,
незаметно заминировала, заставила ставить примечания,
что часы тикают, какой бы ни была накануне осень,
синий проводок, зеленый проводок или красный,
не собираюсь я собирать гербарии проводков,
и совет экспертов, инициативная группа, коллегиум активистов
почувствовали некое жжение под лопаткой
вследствие прочтения этого достойного текста,
потому что жизнь полна неожиданностей, соблазнов,
прискорбных событий, и, кажется, все они вместе
приходят к тебе, чтоб вложил ты персты и поверил
в реальность, которая вымыта из ощущений
и велели типографу добавить еще свинца в типографскую краску,
чтобы всем, кто хотел бы узнать, это было заметно,
что стихи о зиме - это в общем-то нечто побольше,
чем какие-то скучные перечни, Гидрометцентром
приведенные, словно солдаты к дословной присяге,
и вручили ей лист ламинированный зеленый,
где написано всё, для чего рождена была Ольга,
и под правильным если углом поднести его к свету,
всё сойдется со всем, самарская средняя школа,
это жерло кириллицы, что подогрето ко Дню металлурга,
за значительный вклад твоей плоти живой самородка
растворит, ибо близко победа, она уж за нами,
и поэтому мир не выносит мою благодарность.
некая моя тезка и сотрапезница по пельменной, где суповой набор
подавали разрозненно, розно сидели за партой,
в разные стороны пили из гнутого горла забвения мутный осадок,
наушничали годами, кто бы ни спрашивал, говорили,
говор наш южный высмеивать каждым казалось прекрасно.
кротость твоя, Суламифь, коррелирует с модой.
снова начнется зима, и вариться, и выйти из теплого вара
на берег Аравии, не соблюдая канона
стихосложения. бьется о стенку, трепещет
сердце, сосновой иголкой введенное в действо.

***
и оставила ей комнату после нескольких этапов обмена
с видом на Кремль, и любовь - это уже измена.
чужие дети тянули руки к умывальнику, где пустыня
больше не будет ходить за тобой, останется здесь отныне.
в девять утра будильник осип наконец-то,
лучшие окорока приносили ей из торгпредства.
нет, поделиться с тобой, словно с шавкою без породы.
вечером дети не помнят, что ты им конфеты, кто ты.
тут ведь написано - нужно звонить пять раз,
пока правоверный сосед не успел совершить намаз
в том перешейке между столицей и коридором.
текстом прямым, невозможности смерти хором,
городом мирным каким-нибудь под бомбежкой.
я обниму вас еще, пропущу немножко
авторских реплик - на разные голоса
лепит одно. это белая полоса.
теперь в этой комнате курят, и в заоконьи
требует прав непронумерованное сословье.
черного снега остатки с красного каблука
губкой смывает томительная рука.
больше не видно деталей военного быта -
моется тайно, обмылки сложила в корыто
и кипятком залила, киросинку взорвало,
словно последней любви для страдания мало.
вот тебе ссылка для скачивания, втихую
мину хорошую или игру плохую
выбрать могла бы. салазки летят с горы,
тихо скользят по наледи до поры.

***
с пододеяльным фонариком для чтения таинственного учения
мадам Блаватской о душе, путешествующей во время сна,
словно сутулая плоть ей стала тесна
по улицам Лондона, где мальчиш-плохиш тесаком
прикладывал всех, с кем в жизни дневной был как-то знаком.
кэбмен ее переехал, оставил лежать на снегу.
эти следы преступления я до сих пор берегу.
синие девушки денег алкали, жаждали джина.
изобретатель всем говорил, что его машина
еще не готова, но когда в огненной пещи здравого смысла
все перемешаны будут буквы и числа
(в первой картине пока говорить о чем нам)
явится тот, кто пока в уголке укромном
сбивает кусочки льда, наведя курсор
в точку, в которой для стихов соберется сор).
с пододеяльным фонариком представлял себя Кариком, с девочкой Валей
не попрощавшись, не пришел из туманных далей
на всеобщую перекличку, и неизвестная птичка
целый день над ним без счета раз куковала.
чтобы вспомнить жизнь одну, другой всё равно так мало.
Валя собрала пирог и "вальтер" ему в котомку,
в ванной закрывшись, помолилась слегка негромко,
и отпустило предчувствие, не разорвало,
словно фольгу на бисквите черничном "экспорт Непала".
с пододеяльным фонариком для чтения ращу в себе гения.
помню, где первая передача, где - механизм сцепления,
и когда ты в конце концов попадешь под мои колеса,
шина пройдет по груди, след не оставит косо.

***
в салоне Анны Ш., где заглянуть за веер
всё не решался ей, не открывали двери
всем новоприбывшим, за окнами зима,
отец-банкрот продал отчизны закрома,
с витрины достижений продал миллион
ненужных копий, хором фурий окружен.
кого-то долго били канделябром
и приживалок всё пугали Фабром.
где та черта, другие виды за которой.
прожил в поместье с меделянской сворой,
пока любовь влюбленных окрыляла,
пока любителей дармовых яств из зала
под белы рученьки из зала выводили,
и нет приметы в общей той могиле,
его узнала бы теперь ты по которой -
не зря роман всегда начнется ссорой,
окончится примерно сватовством.
статисты окружат колечком дом.
кому бросать кольцо в пустое блюдце,
кому без памяти о сне своем проснуться,
не помнить, где оставил весь багаж,
но ты ведь этим нищим не продашь
все наши карты, где фломастерным пунктиром
изорван план. кому-то править миром,
ведь широка страна твоя. прелюбодей
не знал названий, но любил детей,
оставленных крестьянкам Черноземья,
и как-то не стыдился мелкотемья.
простая плоть в одном котле варилась,
под кипятком забыв свою стыдливость,
и ты прошел не раз тот melting pot,
после которого никто не оживет.
зачем тебе теперь девицы веера.
подали дичь. присутствовать пора.
кого-то долго по застенкам лобызали.
заговоренной пулей ты едва ли
решишь вопрос хоть как-то полюбовно
с той стороны, где стол и кров готов, но
для них уж нет ни едока, ни постояльца,
и каплет кровь на перышки из пальца.

***
"Чисто английские убийства", где лицедей, ликом других людей
прикрываясь, домохозяйкам внушая зависть
к дедуктивному методу, делит четыре на два.
из правой глазницы на свет пробивалась трава.
есть подозрение, что убийца - дворецкий, сыпал в кофе турецкий
заменитель всего, но говор замоскворецкий
выдавал с головою, поэтому молча копил по сусекам
пост-советскую гордость свою называть человеком
отражение в зеркале. дамы просили манто,
и не встал на колени при виде злодейства никто.
в пятнадцатом сезоне, переписанном с пиратского dvd,
таинственный знак находят у потерпевшего на груди.
инспектор переживает кризис среднего возраста.
местные жители любят охоту на ведьм и всё добавляют хвороста,
чтобы в окрестных деревнях увидели ревность к вере
и со своими идеями как-то перегорели.
хороша ли твоя земля - от бесконечности до нуля
выбери вариант. в груди твоей не боля,
не биясь о стенки сосуда с той стороны, где небьющаяся посуда
появляется по веленью эксперта из ниоткуда,
двадцать минут назад еще был окружающий ад,
а теперь сороконожки усиком шевелят
на рельефе твоем, и дыхание смерти пьем
по старинной привычке своей всё равно втроем.
и седой антиквар отдает за пейзажи Констебля
стол а-ля рококо, накладные беспомощно трепля.
инспектор переживает кризис, помощник - новый актер.
кто диктовал ему текст - давно все улики стер,
а он по инерции, как заведенный советник коммерции,
считает для нужного яда в копилке сестерции
и выбрать мечтает нужную дверь, за которой пропасть теперь,
в которой шкатулка, в которой сидит неведомый зверь,
в котором игла, через которой мелкое ушко
не пройдет верблюд, и не поможет усушка.
если б знали вы, как мне дороги эти английские деревеньки,
где по базарным дням готовят веревку из пеньки
для укравших полфунта (подставьте по вкусу) чего-то,
но попавшихся глупо - топорная, в общем, работа.
и зеваки кусочек веревки схватить норовят,
с прямотою последней толкая вперед первый ряд.

***
две ноты не задуманы в одном аккорде в одном полуночном городе
умеренно-континентальной зимы. ты не любишь меня? ну полноте,
разве это важно бывало когда-то для мелодичности. я не помню.
когда тебя из одиночки отправляют в каменоломню
на какой-то рудник урановый Happy Meals,
закрываешь глаза, чтоб не посмотреть ненароком вниз,
но сквозь пальцы невольно цепляешься взглядом за крест паука
и опять вспоминаешь, что ноша твоя легка
по сравненью со всем остальным. две ноты сложены асинхроном,
вязью арабской посконною заплетенной,
где не найдется симметрии тонкий след.
для музыканта в автобусе места нет.

***
в зеленых плакали и пели, карельские черные ели
молочным льдом над ухом проводника звенели,
пассажир на бумаге верже рисовал трансформатор Теслы.
больше река, по которой ты плыл, не воскресла.
скована льдом, расступиться могла бы, но слепо
тычется в роли Жизели в подставку Лиепа,
чай разливается черный сплошной со слоном,
пассажир вспоминает из школьной программы бином,
льется турецкая песня по проводу в уши,
нетопыри поджидают детишек снаружи,
и за окном затемненным темнее в пол-тона
движется грузовиков по поземке колонна,
дан им приказ, но не знают, где запад, где слом,
мимо которого им не проехать с трудом.
темная ночь, ассигнации тлеют в печурке,
и нерадивый слуга подбирает окурки
после гостей, для которых купили пломбир.
светоч пожаротушения (воздух был сыр,
так что дышалось легко, с хрипотцою ненастной)
всех угощал самолично заправленной пастой.
колом немела в груди, марганцовки раствором
радость, что мы растворимся в забвении скором
всех расписаний имперских твоих поездов.
вот и меняют вагоны, проехав Ростов.
кто-то приносит котлеты, картошку пюре.
вот выбивают ковры, и в соседнем дворе
пыль невозможная, что оседает на стенах.
вот пионер этих прерий какой-нибудь Енох
их подзывает: "Загадку вот вам загадаю".
не приближает сознание смертности к раю.
кто бы ни дернул стоп-кран - это штраф семь зарплат.
не разбирает кривая, кто не виноват.
больше река, по которой ты плыл, не замерзла,
и поселяне косились на тонущих косо -
били бы точно багром, только Красная книга
всех оправдала по их многознанию лихо.
вот разменяет тебя станционный смотритель -
десять таких же получит и новенький китель.

***
воевали на Западной Украине, вода замерзала в глине,
Таганцев искал сапропель в Неве, красноперкою в голове,
как волна взрывная, чтоб местных не отличить от пришлых,
проверяли с лебедой узелки, чтобы как бы чего не вышло.
нет надежды, что в глину вернусь, из которой лепили Русь,
с ней одного состава, когда начнется последняя переправа,
ни одной из малых родин сих никогда не верен,
повторяя, как молитву, сказку, где сивый мерин,
нет, сивка-бурка, растоптав останки выжатого окурка,
черною ваксой блестя и коммерческим вежеталем,
улыбается вежливо: "Мы вас уже не знаем,
но...", и бессмысленных смыслов начнется игра.
сор выносить из избы, а потом со двора
должен художник как наиболее зоркий свидетель века,
и по усам текло не попавшее в горло млеко.
"Я для тебя звезду с неба достану подобно Тристану -
видишь вместо сердца почасовую черную рану", -
и прочие штампы, уместные лишь у рампы,
проецировал. воевавшие бредили дегтем
и прекрасная новая жизнь разделяла их когтем.

***
и без любовной лирики мы, не те еще циники,
которым не надо света в передней, и зонтик заледенело
спицей царапает ко всему равнодушное тело,
пока ты ищешь, где выключатель здесь, теряешь ключи -
нет оправдания жизни, просто молчи.
и пока темно, в одеяло кутаться угловато,
убегающая строка здесь ни разу не виновата
в том, что ты твердишь этот текст, заученный назубок,
оставляешь в ванной волос ненадежный клок,
чтобы кто-то увидел свидетельство, вымел брезгливо.
что за глупый шампунь у тебя? неужели крапива?
и без каких-нибудь истеричных всхлипов,
словно птенец, из гнезда юной сойки выпав,
тщащийся в небо взлететь - я могу, я тоже,
поговорим пять минут - просто так негоже
в разные стороны скрытой песками Москвы
нам расходиться. что нового знаете вы,
чем удивить собеседника так вот могли бы?
в лифте задушат тебя истеричные всхлипы.
вытрешь салфеткой, осмотришься возле подъезда -
нет, обозналась опять, незнакомое место.


***
тебе и скидку на проживанье, и право вето,
когда абонент вне зоны и нет ответа
на проклятые вопросы небытия.
ваучер на поселение затая,
ходишь под окнами. южно-сибирским лаем
здесь принимают тебя. мы веру не выбираем.
вот и вбили фамилию через черточку без дефиса.
то, что двойная - так я ведь теперь актриса.
делаю вид, что честна теперь перед каждым,
чтобы собрать воедино весь прах однажды
писем отрывочных, памятных дат и сплетен:
так и уедешь в Америку ты бездетен -
пусть хоть останется вместо паленого ДНК
то, что нашло себе место издалека
там, где всегда был твой неразборчив почерк,
легче филологам будет поставить прочерк,
в горизонтали больше не будет координат,
нерукописные горести не горят.
освободить пространство велят к полудню,
пить начинаешь к рассвету всё беспробудней.
будни да праздники, черточки да зарубки,
и не сдается "Варяг", хоть вода из рубки.

***
из крана капает лёд, укрылась журналом мод,
пускай со станции этой кто-то нас заберет,
откосили от участи куклы Барби, укутаны в пластик,
но чтоб никогда не гасло табло - уж это не в нашей власти.
на развороте какие-то богемные тёти
в разноцветных лохмотьях и в кольцах с большим помпоном,
теперь выбирать - не кажется очень хорошим тоном,
и мелким шрифтом, чтоб не мог ты проверить потом,
название бренда, цена, ты завидуешь люто
другому себе, что не мог подчиняться кому-то.
теперь несогласных, конечно, не садят на кол,
иначе бы ты в солидарность с ними поплакал.
станция закрывается на переучет, и пересадочный узел
пустует, пока звездочет эти линзы бутузил,
поскольку он слаб, ну а линзы - стекляшки по сути.
буфетчица смотрит в окно и мечтает о блуде.
охранник пройдется туда и обратно и будет опять
скопление жизни вокруг от сознанья скрывать.
из крана течет, как Арагви на холмы, водица.
не знаю, к чему в этой плоскости дальше, стремиться.
мелькают ее города, ты пройдешься по списку.
большая вода отпускает тебя, уже близко.

***
не презирая отечество свое с головы до ног,
согрелся возле покрышек, после опять продрог.
разве на привязи ты? но слобода от слова "свобода",
если тебя за третьей не срезал кто-то.
из нержавейки ножом по замерзшему в камень маслу,
чтобы реклама 3D за спиной погасла.
милые смурфики, смерть отменили, поверьте -
нет никаких объективных причин для смерти,
кроме чугунной дороги, на которой дымит чугунка,
и портсигар выпадает на дно твоей печи гулко.
разве на привязи ты? да я бы здесь и недели,
чтоб на морозе минус двадцать руки не онемели
(чем же еще заниматься в этой стране, а людям
нужен вопрос - о квартирном уже не будем).
глубже зароешься в семь утра в плащ-палатку,
снег не дает тепла, но забыться сладко -
мамина родина, теплая умкина шерсть,
реки без берегов кисельных, доесть
снежную массу до сердца столицы родной -
здесь ты стоишь за последней чертою, не ной.
чье-то окно загорится от недолета,
в Институте литературы найдется кто-то
в лабиринте закрытых наглухо кабинетов,
в темную ночь отпуская живых поэтов.
вот и сойдутся все маршруты GPRS -
как бы ни жил, без чего обходился - без
родины, улиц пустых, штукатурки дома -
эта субстанция слишком уж невесома,
чтобы ее принимать в расчет, но куда там -
сдаться пора на милость родным пенатам.
дым долетит от последней к тебе покрышки,
это традиция здесь - отбирать излишки.
мирное небо опять приснится над головою
и улетит из кулака синица живою.

***
при минус двадцать жить - да полноте -
привыкли мы уже давно,
хотеть любви на этом холоде
не разучились всё равно.
замерзнет вдруг кольцо Садовое,
по блюдцу покатавшись всласть.
наденешь ты пальтишко новое,
чтоб в сотый раз навек пропасть
на всех ветрах - да здесь для климата
совсем не годен индпошив.
у светофора ты покинута,
еще в уме не согрешив.

***
каждую ночь "Уберите женщин с Майдана"
пишет кто-нибудь, потом просыпаться рано,
следить на "Яндексе" за понижением градуса, свадьбы
оканчиваются ничем, но марш хоть разок сыграть бы.
припорошено снегом там, где вырвал брусчатку
носитель народного гнева, и под ногами гладко
теперь у тебя. найти расторопного репортера
сложно в стране, которую смоет скоро
паводком от растаявшего пенопласта.
падает свет на тебя удачно нечасто.
там, где опасно, со спокойствием медного Будды,
кто б ни спросил тебя, это здесь откуда,
ищешь, кого еще закрыть крупным планом,
чтобы во лбу зияла звезда как рана.

***
отвечаю, прости, с запозданием - впрочем, снег шел три дня.
пробирался дворами какими-то, дворник смотрел на меня
исподлобья. не заработал себе на гроб я.
падали с неба одни кукурузные хлопья.
первые десять верст не замерзла бы в горле колом,
чтоб под твоим окном языком прикоснуться голым
к ручке дверной, не смотря, что там прочит Цельсий
сердцу, которому глупо велеть: "Не бейся" -
не понимает речи оно людской,
из домофона вылитой нам с тоской.
волки затем появились со стороны проезда,
так что возницей пожертвовав - кто-то же должен вместо
ими растерзан быть на этой детской площадке,
ряженым чтоб на крови распевать колядки.
да, мы читали по звездам, но мы всё равно заплутали,
и на проспект нам удастся вернуться едва ли,
там где какао тебе разольют с карамелью,
так что опять притворись унесенным метелью.

***
против чего тебе протестовать - не сложилась колода опять,
не сошлась, и февральская грязь на сапожки налипла.
подключил домофон, чтоб тебе передать имя сипло.
предметы должны быть названы. Ханума, что торгует вазами.
тысяче первая ночь без отопления, тени я
не вижу, когда выхожу подышать сиреневым смогом.
на сетчатке ожог, потому что привычно ходить под Богом,
и ни против, ни за, когда протираешь глаза салфеткой сухой,
иллюзией выбора, чтоб не умыться слезой,
слезой с этого дерева, на котором сидела да верила,
что далеко-далёко видит стеклянное око
башни, построенной по проекту заезжего италианца
из камней тюрьмы, на месте которой танцы.
находят стронций в волосах, в продаже шиньонов швах,
у продавцов нет совести, глушат перцовкой страх.
мироздание катится колесом, лишенное обода.
кого ни обнимешь - для любви никак не найдется повода.
каждый вечер она, шелками дыша и шинами,
ходит туда-сюда. ограничить путями длинными
невозможно, и, геройствуя напоказ,
отвернулась в четверть профиля вдруг от нас.

***
пивом лечиться от болей в желудке, четвертые сутки
в ленте читать о несчастной любви прибаутки -
Анечка бросила Танечку, мячик купила,
больше не хочет добра неизвестная сила.
будет отныне, как смерть от удушья в пустыне,
как рассужденья английских салопниц о сплине,
старою девой приходишь в свой мир, молодея
с каждой минутой. не стану ходить по воде я,
словно утопленник, четкой границей квартиры
надвое срезан. с тебя рисовали пунктиры
черных дворов, по которым ходил начкомдив,
девушку в сепии пуще житья полюбив.
браться не нужно за то, что тебя не согреет.
нам отпускают сто грамм юной жизни. живее
не миновали тебя никакие печали -
зря пятилетие с помпой такой отмечали.
зря нам дарили игрушку по кличке "юла",
и лимонад "Колокольчик" невинно пила.
браться не нужно за то, что убьет тебя сразу -
медленно разве что. калейдоскоп нужен глазу,
крутится-вертится, верится в чудо покуда,
там пузырьки, я туда окунаться не буду.
это граница по морю от братской державы,
как-то себе не снискал ни богатства, ни славы.
крутится если она, значит, встретимся снова.
нет, приходите потом, ничего не готово.

Революция ума

***
смоют кровь с асфальта, надпись "Долой" сотрут,
будешь мимо идти и окажешься виноватой.
никого не осталось, кто непричастен, тут,
кроме тех, кому вынесло глаз шумовой гранатой.
будешь мимо идти, вздохнешь: "Вот бывает ведь -
даже в нашей стране, к героизму не склонной вроде,
под огнем водомета так просто обледенеть,
и когда ни наступит весна, вы не оживете".
всех расставят по полочкам, и над крещенскою полыньей
над расстрельными списками будешь гадать. что имя.
узелковым письмом завязать куцый шарфик свой
и стоять до конца истории здесь с другими.


сводки с фронтов необъявленной, в спальном районе воруя
мокрых решеток латунь, рисовала дыру я
в белом кругу, где должно было солнце. с вещами на выход.
пульт выжимали, пока весь пустырник не выпит,
и отправлялись, кляня сей народец блажной,
спать на дороге, где линии нету сплошной.
так переедут тебя на своем БТР-е,
ибо воздастся ведь каждому точно по вере.
пламенем синим горя над сухою соломой,
станешь дымком, чепухою, бесследно несомой,
ибо слова никого не убьют во плоти,
так что немного еще в темноте посвети.
***
и вот он – кровавый вторник. поджег, как огнепоклонник,
кирпичики – Дом Профсоюзов, Дворец Советов.
свободу нельзя узнать, предательства не отведав.
разве не эта страна хранила тебя на своей груди,
а теперь холодна, так что на градусник не смотри.
кто-то веревку вьет уже для попа Гапона,
кто-то колеса льет для пломбированного вагона,
кто-то страницы рвет – любисток, барвинок,
чтобы вышел новый венок из их половинок
и сплетение словес на кухонной латыни,
чтобы никто не прочел этот шифр отныне.
так, сожжена под фундамент, она тебя не согрела.
тычешься глупым кутенком в ее холодное тело.
«И да воскреснет Бог», - твердит весь день телевизор,
и витаминный сироп несут тебе после криза,
а на проезжей рука с плетеным браслетом.
будет подмога, сейчас подтянутся следом.
***
революция требует жертв, и не будут стрелять по колесам,
и добродушным беспечным смешным малороссом
в смушковой шапке куда отправляться за славой,
если заря здесь всегда остается кровавой.
эта картинка ложится так мирно на быт и раденья,
чтобы не каждый дожил бы здесь до воскресенья,
браузер чтобы завис на последней закладке.
что до страны, где всегда на сенсации падки –
так у нее для тебя нет ответа, смирись.
эту страницу пустую дала, и на жизнь
этой страницы хватить бы могло, окропили
кровью чужой договор, отказаться не в силе
от предложения. станешь бегущей строкой.
воля сметает всё то, что здесь было покой.
***
в Михайловском златоверхом, если судить по огрехам
изображенья в твоем мониторе, где нет виноватых в споре
так же, как правых, но кто-то ведь льет эту воду
смерти на мельницу, карты печатает кто-то
с маленькой точкой, в которой сойдутся шутя
силы истории, класс выпускной, и хотя
еле экзамены сдал, прочитал по шпаргалке,
плоти живой для создания смысла не жалко –
вот эти сноски, и сколько там нас миллионов,
мест не останется, если сольется колонна
из-под Житомира с той – ну ты видел, их много.
разве бессмертия нужно просить нам у Бога
вместо бесстрашия. от колокольного звона
окна дрожат, и земля просыпается сонно,
колой затопит метро и холодным узваром.
по кинолентам учился прощению старым.
в Михайловском златоверхом красным залился смехом
с утра, пока внуки их шли пешком на работу,
пересчитал по биркам на пальцах кто-то.
и желтая звезда горела во лбу сияла,
чтобы на передовой было тепла не мало.
***
слякотной полувесной потолки навесные
тучки небесные вечные. на проездные
вето наложено, и баррикада-троллейбус
на Арсенальной, где нынче музей, но убей нас –
это тепло расползается от огнестрела
там, за плечом, где оставить надежду хотела,
только она, улетая сожженною шиной,
где Левитан, канарейка и рынок блошиный,
в небо неслышной мольбой, уходящей куда-то:
телу так хочется жить, но оно виновато
в том, что свобода приходит лишь в форме конвоя,
чтоб выжигать по периметру всё неживое.
город – плавильный котел не оставил дорогу,
узкоколейку, которая трется убого
возле хрущевок, легко зарастая крапивой -
просто война никогда не бывает красивой.
здесь ли всегда прорастает крапивное семя,
и непреклонно приклад упирается в темя
тем, для кого на снегу собирали патроны,
черное знамя снимали на утро с колонны
слякотной полувесной в дырах-порохе-гари,
и наступление ангелы снова играли.
***
«на перекрестке Шелковичной и Институтской» -
буквы читаешь, как будто это уже не по-русски.
сколько их было – тех улиц, которые взяли,
если вернуть их на место, вернешься едва ли
в город бесчинного детства, где по воробьям
только из пушек. потом выбираешься сам,
без навигатора ты, окружными путями
(в Киевском море тонуть, а на кровушку сами
не наступали – зачем же марать эту обувь)
в город бесчинного детства, где сердце могло бы
так и остаться под стеклышком скучным секретом –
только ненужное что-то нам видится в этом.
дай тебе Бог поумнеть, а потом опроститься –
не отпускает в подземные воды столица
рыбой немой и с холодною кровью белёсой,
где предложением смерть с превышением спроса.
солнце твое никогда не согреет, простишь ли
тех, что лицом под холодное дуло не вышли,
локти содрав. да подумал – гуляет рванина.
если себя убивать, то, конечно, едино –
нужно считать до семи и уснуть в подворотне.
падает снег и тебя заметает сегодня.

***
и поэт должен быть со своим народом под водометом,
не разбирая, кто там,
на чьей стороне баррикады тебе всё равно не рады,
не кормят сухим бутербродом. поэт будет убит народом
мягкой резиновой пулей, когда все игрушки уснули.
струйка цвета вина из-под куртки не будет видна,
потому что у этой реки нет никакого дна,
только белые кости привычно на стол бросая
(с Институтской отрезали, гордости сажень косая –
умереть за отчизну, тебе говорили – decorum,
и отсюда людей в никуда забирают по скорым,
и отлаженный голос твердит, что нельзя дозвониться –
проиграл в Angry Birds, и упала на донышко птица),
и поэт должен быть со своим народом, заслужить лишь кровью и потом,
право в борьбе обрести, и рассказывать, как по нотам –
в здании А, где тюрьма пересыльная и ресторан,
вентиль закручен уже до упора, срывается кран.
падают в руки твои лишь рыбешки немые.
воды Днепра поднимаются вновь до кормы, и
руки связали, сирена гудит под виском.
текст удаляется в памяти рваным куском.
и поэт должен быть со своим народом,
упасть перезрелым плодом
на киевской мостовой – поэт не нужен живой,
за рожденное в уме пора отвечать головой
на пустыре, где осколки цвета каштана.
ты открываешь глаза, но еще так рано.

***
отвечать за содеянное некому - в Мариинском парке
капли водки на снегу бывали бы жарки,
оставалось бы углей в холодной жаровне.
хоть и одной не миновать, но для смерти ровни
нет в коридоре воздушном вечного им позора.
дирижабль упадет на зевак простодушных скоро,
и в девятом кругу, где пехота и самокаты,
предсказания из печеньиц домашних смяты.
отвечать за себя не приучены нет, ни разу.
незаписаный звук переходит в противофазу,
и собкоры каналов, опять разрывая сетку,
где свобода в крови, это Киев, детка,
говорить или нет. от зажигательной смеси
переплавятся в огне города и веси,
и останется по краям собирать осколки,
чтобы швы срослись до второй размолвки.

***
разбуди меня через сто лет в мире, где ничего нет,
кроме витаминной морковки, которую вместо бы стометровки,
но недомерки, не доросшие до примерки,
трут в салат. если не умер, ты виноват,
но семья, у которой срослось невозможное с бывшим,
потому что стихов для читателя больше не пишем,
погрузила свой скромный багаж в похоронные дроги,
потому что откуда еще ждать пигмею подмоги.
если эта ракета, кладя борозду до буфета,
принесла Челубея, с покрышки сняла Пересвета,
это зарево дня, где ты носишь, дитя перестройки,
вместо платья духи, но духи не бывали здесь стойки
отродясь. так верни, как паленое ключика злато,
словно серой холстиной укрывшись, сбежала куда-то.
там за стенкой огонь, и бросают хорошие книги,
чтобы пламя горело, как искра легла от шутихи.

***
метро "Баррикадная" если, все свертки тряпичные, пряничный куль
вдруг ожили в день без привязки к дате о неизвестном солдате
говорили в школе о пользе заговоренных пуль
о пользе нашептывания в ушко бронзовым псам, открыли универсам
по два девяносто, чтоб просто дожить до погоста
искренность - это когда уже сходит короста
метро "Баррикадная" - это от слова "бар" или "ад"
и над учебником твоим сорок сороков не корпят
всем составом преподавательским переждать плоть ледяную
и леденец превратился в ручку дверную
вы находитесь здесь - всплывает подсказка, в поезде тряска
капают в форточку желчь и подземные воды
девушки смотрят, какие теперь прошлогодние моды
на баррикадах один чемодан, что французский философ
бросил в саду, толковать уставая о розах
тексты других, соловей незаметно затих
что происходит с природой, мы знаем из книг
книжные черви не бабочки книжные дети -
всё поместилось в одном бесконечном сонете
на метро "Баррикадная" дева стоит шоколадная -
осанка была плоха да вся фигура нескладная
тепло ли тебе, девица, когда в туннеле не светится
огонь, и что на самом деле есть красота -
черная сладость на подбородке пройдет и та
и не осталось тех, кто садится в первый вагон,
верою в чудо всепоглощения окрылен
не покупайте подснежник - он внесен в Красную книгу
букетик подснежников пробивается из баррикады тихо

***
в пароксизме любви осторожность забыв, словно не был ты жив
ни минуты, всегда получал беспроцентные ссуды
спал на кресле своем раздвижном некрасиво скрипучем,
словно эту счастливую жизнь обязательно после получим
и никакая жалость в душе твоей не помещалась
ни к живому, ни к мертвому, с молоком глазуньей разболтана,
поскольку они все - одно, нужно просто помыть окно,
от угольной пыли кристаллы стекла избавить
вот так на излете зимы избавляется память
от санного следа и заячьих теплых заимок -
картины, где рвет бересту без отчаянья инок
согласен ведь был на безгласие, так замолчи
и бьют сквозь асфальт, где горячая сера, ключи
один календарь, без которого всё не случится,
и памятных дат улетит за окно вереница,
и будет кружить, не спасет от любовного зуда
желание бросить свой хвост и убраться отсюда

***
где твой адрес теперь, избежала опять, непоседа.
не приходит к тебе хоть в порядке любовного бреда
объяснений рутинных, сорваться когда на CAPS LOCK,
мысль, рожденная ложью, хранимая как-то не впрок.
где твой адрес теперь, за каштановый цвет неба пыли
отдала бы жетончик трофейный, счастливый билет.
эта очередь знает, что всё здесь давно раскупили
и за черным стеклом никого безответного нет.
где твой адрес теперь - в пустоту камень падает глухо,
и когда наконец-то проснешься, свинцовостью век
закрываясь от мира, устанет жужжать эта муха
в телефонную трубку, где фон музыкальный поблек.

***
ты прав, любитель муз, воспользуюсь правами,
пристало ли тебе грустить, что знаем сами
исход войны любой - два трупа в подворотне,
которых опознать кому придет сегодня
в главу беспечную, когда залит бордовым
весь пол на кухне, выжигали словом
по дереву, и вечно зеленел
у дворницкой, березки ликом бел,
наученный не опытом, но верой,
журнальный корешок фланели серой
подобно якорю в руке зачем сжимая.
случайный зритель, дочитав до края,
вот так живи и забавляй Гекторку.
услышишь, милая, в ответ, что мало толку
от нежности, от мокрых бигудей,
и за красу ногтей ты не радей.
когда-нибудь прочтешь с улыбкой горькой,
что стало с неопознанным Гекторкой,
и грустно мне, мы свидимся когда ли.
слова твои на письма разобрали.
не воротится в Русь свидетель бунта,
и Анна кипяток, кипящий круто,
разлила уж на части непроезжей.
еще душа в тебе, поверил, есть же,
которая болеть устать могла бы,
но с нею сладу нет, а люди слабы.
мальчишки с кольтом, вислой заячьей губой
зальют бензином всё пространство за тобой,
и магазин светиться будет, как неоном,
признанием вторженья незаконным
в квартал, ты из которого на выход
толкаем в спину, и приклад задвинут
карандашом огрызочным, графита
лишенным. эта письменность забыта,
и смысла нет на коже резать письмена
гуманным лезвием, и чаем "Три слона"
потом смочить, смягчить эффект подачи,
которой не убить уже иначе.

***

орел двуглавый надвое расколот, нищий голод,
ничем не утолимый, топит - в солод
теперь кладут какой-то белый горький порошок,
поскольку наш народ отходчив, но жесток.
Матильда прячет фермуар в буханке черствой,
не может юнкер так покинуть пост свой
и с ней бежать куда-нибудь в подвалы Риги,
о чем потом не суждено узнать из книги.
для человека, что разрушить культ обязан,
беспечен слишком, агентурной сетью связан
с варшавским драмкружком, где любят книгу "Санин",
весь мир мечтают в пыль, но режиссер уж ранен
не в левое плечо, а всё-таки левее.
с последней репликой он опоздал, за нею
приехала карета, и Матильда без обид
с Английской набережной в гущу вод глядит,
где плавает платок с английской анаграммой,
и вышивать крестом училась, умной самой,
конечно, не была - уму здесь всяко горе.
орел двуглавый спит, билет просрочен, вскоре
ни за руку схватит у темной подворотни,
ни целовать песок, где ты прошла сегодня.
английский пейзажист с фамилией бездарной
закрасит красным мост под пулею непарной.

***
"ибо "плохое" и "хорошее" - две пустыни моей души"
любой рифмовал в семнадцать, и попробуй не напиши,
когда проносили мимо с отрубленной головой
(когда возвращаться некуда ни девушкой, ни вдовой)
какого-то человека без имени и могилы.
сильнее нажать на зуммер уже не хватало силы,
и некому отказаться от авторства фотоснимка,
в машине замерзнет кофе, на выходе ждет поимка.
когда бы в стране чужой, не зная сомнений карты,
алмазный венец храня, любовью назвав угар, ты
сбежала, но ровен час - пора шифровать частоты,
и кровь бежит по бревну - синоним плохой работы.
надела бы нынче беж да в оспинах свой панбархат.
тебе рисовали дверь - теперь всем ветрам распахнут
дворец, и шестой лакей девицу хранит в обозе.
совсем как с живою с ней - читает стихи о розе.

***
отношение к курению: нейтральное
отношение к алкоголю: нейтральное
отношение к войне: резко вежливо закрыть
комментарии, военкомат
не отвечает на звонки, лечить ангину не надо
больше, молчать навсегда, потому что на память
просто читали стихи под рождественской ёлкой
просто читали стихи, попадали не в рифму
память подводит о будущем, не рассказать,
как я отношусь к морю на фотографии,
над которой поработали подмастерья фотошопа, на них обычно
никогда нет людей - только прозрачное море и песок,
просеянный через сито, изображения людей
запрещены, поскольку крадут душу у тех, кто видел
настоящую гальку, холодных течений подводных
неизлечимый одним коньяком рукотворный коктейль
пришла утром, а говорить уже не с кем,
с дорогими лекарствами из мат. помощи взрывпакета,
с телефоном доверия, если пост-травматический синдром, родовая травма
заставляет всматриваться в лицо каждого, искать выживших,
на нелегально-военном положении передвигать курсор
в область, которая осталась в учебнике истории десятого класса,
так что кому теперь интересно, что это бы

***
не плакать больше нам на реках Вавилона.
трагических сюжетов, перебранки хора и гостей
приемник выключив, во тьме нашарив сонно
на стенке, где страны какой-то вождь, потом разлей
по третьей что ли, ибо сбились мы со счета.
дитя в коляске падает за три пролета, кинокамера строчит,
и шпулька вылетает, катится, вернуться в воды плода
мечтает. в черно-белом незаметен местный колорит.
но плакать больше сил нет вовсе, и теперь к войне готовься.
домашнее задание, в котором опечатки отыскал,
несешь учителю. с той стороны, где в небе мягкость ворса
сливается в одно с металлоломом скал,
не плакать ни о чем, слезы твоей не стоит ибо
вся кровь, что землю пропитала от дороги до
поселка, где в тебя теперь стрелять могли бы
под арию Манон Полины Виардо.

***
Юдифь прошла на красный свет, опять сочтя его зеленым.
следил движение планет и мнил себя Наполеоном
ее сосед, который, что ж, лечил от жажды перегаром.
она несла у сердца нож в пакете выстиранном старом.
когда б не сбил ее злодей своей кредитной иномаркой,
она жила бы без затей в стране какой-нибудь немаркой,
где бороздит просторы флот и наводнения по средам,
и голова не упадет за люстрой краденою следом.
открыть глаза, пока темно, как не мечталось Караваджо.
отбросить прочь веретено, которым баловаться раньше
хотелось. впрочем, где пиит соврет, ни капли не краснея,
дитя с ножом у сердца спит, кому раскаиваться с нею.