. Тот, кто умеет, делает, Тот, кто не умеет, учит
Впервые эту фразу я услышал на вступительной лекции по дисциплине “Контрольные приборы и автоматы авиадвигателей” подполковника Красильникова ВП в своей академии и, записав её, подумал: “Надо же, какой эрудированный преподаватель, Бернарда Шоу знает; наверно, и других классиков почитывает. Интересно, а как он будет себя вести на экзаменах по отношению к таким же эрудированным и классиков почитывающим слушателям?”. Подумал, нескромно имея в виду в 1-ю очередь свою особу: ”Не испортит ли он тогда столь лестное о себе мнение?” И как в воду глядел. Он оказался единственным из полсотни преподавателей, учивших нас, кто отстранил меня от экзамена, заставил пересдавать и в итоге поставил тройку, почти единственную за 5 с половиной лет обучения.
А совсем недавно я снова вспомнил это изречение в связи с получением подобия рецензии на стихотворение «О победе над ГКЧП».
Вот оно дословно с сохранением грамматических ошибок и лингвистических ляпсусов. “Если честно, очень слабо сделано. Сначала должна форма достроится и зацепится за слова в ритмичной цепочке, а до этого слова ничего не значат пока.))) Да, хоть, пятьсот раз написать "любовь" - никакой любви не описывается без остального..))”. Мне это вначале напомнило невразумительную заумь вроде абракадабры из анекдота о том, как колхозник выступает с ответной речью после доклада лектора, присланного в колхоз для ликвидации политической безграмотности: "оно не так, чтобы то, но и не то, чтобы так, оно и можно бы, оно и нужно бы, а доведись какое дело, - вот тебе и пожалуйста".
Потом подумалось, а может быть, это один из тех недалёких людей типа Горбачёва, которые овладев лексиконом из нескольких десятков непонятных для них слов, повторяют их, как Эллочка людоедка, к месту, а чаще не к месту, и любуются произведенным эффектом, не задумываясь о том, как они при этом выглядят, а выглядят обычно при этом жизнерадостными, полными жизненных сил идиотами. Но доводилось мне в годы своей работы в НИИ 2 МО встречаться и с такими людьми, которые говорят и красноречиво, и складно, так что на слух и не поймёшь сразу, понимает ли он то, о чём так убедительно рассказывает. И только после ряда вопросов по существу доклада выясняется полное непонимание докладчиком сути излагаемых им вопросов. Но по некоторому размышлению над “рецензией”, понял, что дело не в этом, не в недостатке специальных знаний по филологии, в частности по теории стихосложения, а в скверности, вздорности характера, беспардонности рецензента, что прослеживается по некоторым “рецензиям” на произведения других авторов.
За 20 лет работы в Политехе, затем после его аттестования – в техническом университете (ТГТУ), всего попадалось 5 или 6 подобных “продвинутых”, вздорных студентов, которые то ли перед девушками хотели покрасоваться, то ли самоутвердиться в своих собственных глазах, но начинали “выступать” с полупровокационными вопросами или комментариями. В таких случаях я старался не “заводиться”, а перевести разговор в не обидную для них шутку, чтобы все посмеялись, и они вместе со всеми, а может быть, и над собой.
Иногда “срабатывала” вместо ожидаемого “продвинутым” студентом преподавательского недовольства, а то и возмущения, сказанная с улыбкой фраза “И ты туда же?”, вызывающая сначала недоумение, а затем становящаяся понятной после прочтения басни Фауст, Мефистофель и Колобок следующего содержания.
В кафе, где сидят Фауст и Мефистофель, вкатывается Колобок. Происходит диалог между ним и Мефистофелем.
К:– О вечная загадка бытия,
Сей дуализм материи и духа!
Скажи-ка, чёрт, существовал ли я,
Пока я не был испечён старухой?
Конечно, дух был мёртв, но всё же плоть моя
Существовала где-то по сусекам?
М:– Пока не жил ты, не было тебя.
К:– Ответ, вполне достойный человека,
Посредственности плоской торжество,
По-человечьи куцая мыслишка!
М:– Послушай, Фауст, надо съесть его,
А то он что-то умничает слишком.
К:– Вот заяц тоже собирался съесть,
Но совестью нисколько не терзаясь,
Я обманул его, и вот я здесь.
М:– Ну, чёрт–совсем особый зверь,
Он не чета собаке или кошке.
Мефистофель разрезает Колобок, намазывает его маслом и съедает.
Ф:– Послушай, чёрт, а где же он теперь,
Когда он съеден до последней крошки?
М:– И ты туда же?
Другой раз “срабатывало” сказанное с серьёзно-сочувственным видом: “Да, ты прав, пожалуй. И зачем я тут наплёл вам всякой математики?” и прочитанное потом неожиданное, не знакомое студентам стихотворение неизвестного автора 50-тых годов 20-го века.
Слова мимо несутся со свистом,
Лектор на кафедре брызжет слюною,
А я безмятежен, в уме моём чистом
Мысль не затянешь наук пеленою.
Зачем засорять мусором формул
Законы природы, знакомые с детства:
Ведь вскормлены волком Рэм и Ромул,
А были умны, сильны и известны.
Я не считаю их вздорнее многих,–
Ведь смог же Рэм столицу построить,
И древние предки, одетые в тоги,
Стали, как бога его славословить.
Долой же знания, вбитые в голову,
Долой лекторов- докторов и доцентов!
Сам познавай, - это здорово!
Будь человеком на 100 процентов.
Когда-то пришлось даже вспомнить цитату из неведомого для студентов “Краткого курса истории ВКП (б)”: “В это трудное для партии и правительства время троцкисты навязали дискуссию о профсоюзах”.
Памятуя слова Марка Твена о том, что ничто так не облагораживает человека, как дружеская переписка, я попытался использовать старый опыт налаживания контактов с некоторыми студентами, обладающими гипертрофированной самооценкой, ответив мягким ироничным замечанием на рецензию человека, полагающего, что только он может в непререкаемой форме учить всех других, как можно и как не можно писать стихи.
Но попытка перевести не очень внятную полемику в русло доброжелательного обмена любезностями не увенчалась успехом: то ли мой оппонент не обладал чувством юмора, то ли принял мою иронию за оскорбительный для него сарказм, то ли ещё что-нибудь повлияло на его способность адекватно оценивать ситуацию, но на его ответном замечании на моё замечание пришлось лишить его удовольствия с самодовольным видом поучать хотя бы меня, не умея самому делать хорошо то, чему пытается учить. Как прав был Бернард Шоу! А глупость и самодовольство некоторых людей, как были 100 лет назад безграничны, так и остались, только носителями их стали теперь другие.