КУЗНЕЦКИЕ СТАЛЕВАРЫ
1
Мастер мартеновского цеха Кузнецкого комбината Михаил Привалов возвращался из Москвы домой, в Сталинск. Стоя у окна в коридоре вагона, он перебирал в памяти московские впечатления.
Месяц назад его в числе лучших сталеваров страны пригласили на коллегию министерства, где решался вопрос о массовом внедрении скоростных плавок. Кроме того, Привалова попросили прочитать в Москве несколько лекций на тему: «Как мы варим сталь отличного качества». Лекции читал он впервые и был очень взволнован их неожиданным для него успехом у таких знатных сталеваров страны, как Захаров, Зинуров, Болотов. Радовало и то, что на коллегии удалось внести несколько полезных предложений.
Предложение о планировании скоростных плавок, внесённое Приваловым, было признано настолько важным, что министр обещал включить его в свой приказ.
Поезд мчался по Уралу. В Челябинске в вагон, где ехал Привалов, вошла большая группа пассажиров. Один из них, весельчак и говорун, сразу обратил на себя общее внимание. Он без умолку болтал, оживлённо жестикулировал, сыпал шутками. Когда кто-то из товарищей упрекнул его за шум, поднятый в вагоне, он с подкупающей откровенностью развёл руками:
— Люблю распространяться!
Белёсые, наполовину седые волосы его задорно ерошились над морщинистым лбом. Маленькая трубочка с кривым мундштуком, зажатая в ладони, выпускала тонкий дымок. На переносице поблескивали очки в серебряной оправе.
Стоя у окна в коридоре вагона, Привалов с любопытством наблюдал за этой компанией.
Вскоре из разговора он узнал, куда и зачем она направляется.
Новоприбывшие пассажиры были членами делегации Магнитогорского металлургического комбината. Они ехали проверять свой социалистический договор с кузнечанами. Не обращая внимания на Привалова, магнитогорцы принялись тут же разрабатывать план этой проверки. «Любитель распространяться», который оказался паровозным машинистом Сухаревским, говорил:
— Итак, я беру на себя весь транспорт!.. А вы, Савченко, возьмите на себя с Романовым мартеновские цехи, Савичев — домны. Изучаем работу на местах, потом сходимся и вырабатываем общую линию.
Предложение машиниста поддержали. Обер-мастер мартеновского цеха Савченко одобрительно кивал головой, а Романов, самый молодой сталевар Магнитки сказал:
— В цехах посмотрим всё как есть. Пусть сталевар работает, а я погляжу!
— Конечно! Завод — не театр,— сказал Савченко. — там нет декораций. Что на заводе есть, то и есть, а чего нет — так нет...
Первым познакомился с Приваловым всё тот же Сухаревский.
На следующий день, когда он в коридоре принялся уверять, что в соревновании двух комбинатов победит обязательно Магнитогорский, один из пассажиров спросил:
— А как смотрит на это наш знатный мастер товарищ Привалов?
— Привалов? — удивился Сухаревский. — Где он?
— В пятом купе едет.
Узнав в Привалове свидетеля вчерашнего разговора, машинист засмеялся.
— Слышали? То-то... Проверять вас будем дотошно!
На голос своего товарища пришли обер-мастер Савченко, сталевар Романов и другие магнитогорцы. Савченко, усаживаясь рядом с Приваловым, усмехнулся и, осторожно погладив лысину, сказал Сухаревскому:
— Теперь тебе представляется случай обратиться по адресу, хвали наш завод кузнечанину. А то всё его расхваливаешь перед нами, а мы и без того знаем...
— А как же мне свой завод не хвалить?! — возразил машинист. Пятилетку он выполнил досрочно... Пусть-ка другие так поработают!
— А кто не так? — насторожился Привалов. — Вот нам даже календари нужны особые.
— Это почему?! — удивился магнитогорец.
— Очень просто. Запутались во времени... Из пяти лет мы уже два года работаем на будущее. А эти два года, в свою очередь, равны трём годам. Вот и не можем определить, в каком году живём.
— Первая атака Сухаревского отбита! — под смех товарищей объявил Савченко.
— Нет! Сдаваться не буду, — упорствовал Сухаревский. — У меня ещё другие козыри есть. Могу, например, сообщить, что на нашем заводе каждый сталевар — скоростник! Вот, смотрите — Романов: совсем ведь ещё молодой, ну, сами видите, а спросите, сколько скоростных плавок он выдал. Сколько, Володя?
— Много! — смущённо ответил Романов.
Сухаревский шутил, что на Магнитке-де Романову и ровесника достойного нет. Вот его и послали с делегацией. Пусть, мол, найдёт себе комсомольца-ровесника и заключает соцдоговор.
— Такого мы ему найдём! — пообещал Привалов.
— А что?! Сухаревский подал интересную мысль, — оживился Савченко. — Ты, Володя, приглядись там к кому-нибудь и делай вызов.
— Рекомендую Василия Устинова с моего блока. Хороший парень. Этот спуску не даст, — подзадорил Привалов.
— Володя, не робей!
— Работа, она сама покажет, — ответил Романов.
Всю остальную дорогу Привалов ехал в компании магнитогорцев. Весёлый машинист перезнакомил его со всеми членами делегации. Он был неутомим: шутил, рассказывал смешные истории из своей Многое, видимо, сочинял, но сочинял складно, с увлечением.
Узнав, что Романов варит сталь для Куйбышевской гидроэлектростанции, Сухаревский начал поддразнивать своих товарищей:
— Ну, ребята, скоро вам, мартеновцам, конец. Ликвидируют вас.
— То есть как это?! — удивились сталевары.
— А так. Электричество вас заменит, — пояснил Сухаревский. — Должны же великие стройки подхлестнуть металлургию, повысить удельный вес электричества в производстве стали и чугуна. Простите,— сказал он, театрально наклоняя голову и прижимая руку к груди, — я, правда, не сталевар, но я знаю это по транспорту. Паровозы заменяются электровозами, а почему мартеновские печи нельзя совсем заменить электрическими?
— Ты что же, хочешь нас — побоку, да?
— Ничего не попишешь. К тому идёт. Я вот потихоньку занимаюсь электротехникой на случай, если у нас появятся электровозы. Вызовет начальник цеха, скажет: «Товарищ Сухаревский, ваш паровозик мы вчера отправили в электроплавильню. Куда вас по дружбе устроить, выбирайте: или стрелочником, или хранителем заводской тишины, а?» А я ему из кармана — диплом электромашиниста.
Сухаревский смешно, в лицах, передавал свой разговор с начальником цеха.
— А что? Он правильно говорит, — сказал кто-то.
— А с домнами тогда как? — спросил Савичев. — Останутся?
— А что твои домны?!
— Нет уж, Николай Алексеевич, это ты брось! — обиделся Савичев.
Но Сухаревского удержать было трудно. По его словам выходило,
будто мартены и домны скоро можно будет сдавать в музей. Привалов слушал Сухаревского с улыбкой.
— Конечно, великие стройки создадут изобилие электричества,— заговорил он.— Но на это уйдёт лет десять. А пока мы должны добиться того, чтобы ежегодно давать 60 миллионов тонн стали, 50 миллионов тонн чугуна. Кто это сделает? Ясно — домны и мартены! Мы ведь постоянно совершенствуем их конструкции. Разве десять лет назад они были такими, как теперешние? Разница огромная, как между простой лодкой и оснащённым кораблём. Нам на них ещё плыть да плыть!
В Сталинск приехали рано утром. За виадуком гостей ждали машины. Встречать делегацию на вокзал прибыл старший инженер технического отдела. Увидев среди делегатов своего мастера, он заметно обрадовался: присутствие Привалова избавило его от лишней официальности. Сам Привалов, сойдя на кузнецкую землю, почувствовал себя тоже ответственным за приём приехавших товарищей. Поэтому, когда старший инженер поторопился сообщить, что в гостинице магнитогорцев ждут номера, он возразил:
— Нет, сначала они поедут ко мне... Гостиница от них не убежит. Правильно, товарищи?
— Многовато нас, Михаил Моисеевич, — нерешительно заметил Савченко.
— Ничего! Моя жилплощадь выдержит.
Большинство магнитогорцев видело Сталинск впервые. Сухаревский, усевшись рядом с Приваловым, попросил шофёра ехать как можно тише, чтобы посмотреть город. Он то и дело спрашивал:
— А це що таке?
— Это дворец металлургов и дом техники, — отвечал Привалов.
Гости ещё смотрели на солнечные окна дворца, на стройные колонны
его портала, а навстречу уже двигались другие здания, ярко поблёскивала кафельная облицовка новых домов.
— Скоро начнём строить гостиницу в четырнадцать этажей... — говорил Привалов.
— Вот это размах! — восхищался Сухаревский. — За Москвой тянетесь.
Машины шли по проспекту Молотова, обсаженному белыми берёзами вперемежку с зелёными елями. Погода стояла тихая, ясная. На ветвях деревьев искрился снег. Пока ехали по проспекту, не было видно металлургического комбината, но вот машины переехали мост через мутную Абушку, и перед делегатами открылась знакомая картина. От коксотушителя поднимался белый пар и окутывал домны и трубы, над которыми временами вспыхивало лёгкое пламя. Все долго смотрели в сторону завода. Привалов щурился от удовольствия. Доменщик Савичев, сидевший рядом с шофёром, обернулся и сказал со смехом:
— Чудак Сухаревский! Да разве без домен можно?!
— Товарищи! — примирительно воскликнул машинист.— Я ведь разговор-то вёл о коммунизме.
Машина остановилась у подъезда многоэтажного лома, и Привалов повёл гостей к себе.
2
В диспетчерской мартеновского цеха, на специальных полках, устроенных с небольшим наклоном, разложены нарядные книжицы малого формата. На каждой напечатано: «Лицевой счёт сверхплановой экономии». Такие счета имеют все мастера и сталевары цеха. Их завели после того, как сверхплановая экономия стала не достоянием одиночек, а законом для всего коллектива. В этих счетах — данные, определяющие работу сталевара за каждый месяц. Количество сверхплановой стали с точностью до полутонны, объём сэкономленного газа и даже воздуха, идущего в печь, — всё проставлено здесь. Книжки лицевых счетов лежат побригадно. Три бригады — три полки.
Но лицевой счёт в диспетчерской — это продолжение большого счёта, который ведут сами сталевары со дня своей первой плавки.
Привалов начал вести его с 1934 года, проработав подручным после окончания школы ФЗУ всего один год.
Первую плавку сталевара можно сравнить с первым самостоятельным вылетом молодого пилота. На земле лётчик волнуется за каждую мелочь, от которой может зависеть успех полёта. Но потом, когда самолёт отрывается от земли, пилоту волноваться уже некогда. Он слит с машиной. Каждое его движение — это движение машины. И только потом, снова очутившись на земле, он удивится: как это я не испугался?! Такое же чувство бывает у молодого сталевара, когда горячий металл, только что выпущенный из печи, течёт по жёлобу.
Как-то, в беседе с друзьями вспоминая о своей первой плавке, Привалов сказал:
— Сам я удивлялся, как это у меня первая плавка удачно получилась. Да и потом больших неудач вроде как и не было...
— Ты хитрый, вот оттого и не было, — смеясь, заметила ему жена. — Забыл, как подговаривал меня подвезти тебе вне очереди чугун?!
— Разве? — удивился Привалов.
— А как же! Вот сейчас выдам тайну. — И стала рассказывать:
— Я тогда работала машинистом электровоза. Развозила по печам жидкий чугун. Еду однажды, поглядываю на ковши, вдруг подбегает ко мне молоденький сталевар, запыхавшись, спрашивает:
— На какую везёшь?
— На восьмую...
— Завези на мою.
— Ругаться будут, — говорю. Нельзя, мол. Ну, а потом... уговорил он меня. Правда, попало нам обоим за это. Тогда-то мы и познакомились.
Вскоре комсомольская печь, на которой работал Привалов, вышла в передовые. О молодом сталеваре уже писали в газетах. Однажды на комсомольском собрании Привалову пришлось докладывать о работе печи. Показатели были хорошие, даже лучше чем у многих опытных сталеваров. Но с места крикнули:
— Расскажи, как ты начальство обманываешь?
Дело было так: у Привалова плавка подходила к концу, а ковши для стали подали под другую печь, где металл ещё не был готов. Тогда Привалов послал своего подручного к диспетчеру: «Скажи, что сорвало откос и сталь может пойти через заднюю стенку...» Конечно, ковши были сейчас же поданы комсомольцам. Тревога, поднятая Приваловым, помогла, но тревога-то всё-таки была ложной!
— Я не виноват, что меня не обеспечивают своевременно ковшами! Не для того же мы торопились варить сталь, чтобы потом квасить её в печи. Правда, ребята? — оправдывался на собрании Привалов.
Разгорелся спор.
Одни поддержали Привалова:
— Правда! Не квасить же металл...
Другие кричали:
— А зачем обманывал?
Спор решил горновой доменного цеха, прикреплённый партийным комитетом к комсомольской организации. Он выступил после всех и сказал:
— Это — урок руководителям цеха. А обманывать всё же не годится.
После этого прошло несколько лет, многое в цехе изменилось. И вот
однажды Привалов прочёл в газете о лётчике, налетавшем миллион километров. Заметка о нём называлась: «Лётчик-миллионер».
Прочитав эту заметку, Привалов отыскал тетрадь, в которую он записывал количество выплавленной им стали, и начал производить подсчёты. Росли колонки цифр. Трёхзначные числа, складываясь, становились пяти- и шестизначными. А итоговая цифра доросла до миллиона.
— Мы с тобой миллионеры, — сказал Привалов жене.
Она не поняла его.
— Подсчитал я, сколько тонн стали наварил за всё время,— объяснил Привалов. — Знаешь сколько? Один миллион тонн и ещё пятьдесят тысяч!
Это был первый из приваловских миллионов.
Началась Великая Отечественная война. Мастер, тогда уже ставший коммунистом, по суткам не выходил из цеха. Тут уже было ему не до счёта, не до записей. Но кто-то за него считал, записывал, и в 1943 году мастеру напомнили о его втором миллионе. Этот второй приваловский миллион вырос особенно быстро, ибо годы войны ознаменовались внедрением в производство скоростных способов плавки, опирающихся на передовую механизацию. Большинство механизмов, которыми славится Кузнецкий комбинат, было введено в строй как раз в ту пору.
В 1948 году Привалов был делегатом на конференции металлургов Востока, состоявшейся в Свердловске. На этой конференции были приняты новые повышенные нормы выпуска металла на доменных и мартеновских печах, на прокатных станах. Привалов тогда взял обязательство перевыполнять новые нормы съёма стали и работать без брака.
Вернувшись с конференции, он занялся пересмотром технологии, поисками новых резервов. Слово, данное на конференции, обязывало. Некоторые сталевары упрекали его:
— Нахвастал на весь Союз, а теперь цеху выкручиваться. Если не сделаем — позор на весь Восток.
— Вот и надо сделать! — отвечал он.
Велика сила привычки. Каждый день сталевар повторяет свои заученные приёмы. Однажды мастер наблюдал за выпуском стали на печи Мочалова. Сразу же после выпуска плавки сталевар бросился заделывать выпускное отверстие. Минута проходила за минутой, а печь в это время оставалась пустой, хотя для завалки были подготовлены и руда и металлический лом. Белое пламя окисляло подину, понижая её стойкость. И тогда впервые мастер спросил себя: «Надо ли сразу закрывать отверстие?»
Прошло больше пяти минут не только бесполезных, но и вредных для печи. Когда же Мочалов, заделав выпускное отверстие, дал команду заваливать руду, Привалов поразил его неожиданным вопросом:
— А зачем ты до завалки руды закрыл отверстие?
— Как зачем?! — удивился Мочалов. — Мы всегда так делаем!
— Знаю, что делаем так, а зачем — вот вопрос.
Мочалов только развёл руками.
В печь завалили руду, и она начала прогреваться.
— Почему бы не сейчас вот закрывать отверстие? А руду заваливать сразу же после выпуска стали. Сейчас первый слой руды уже прогрелся бы...
— А ведь верно, Михаил Моисеевич,— согласился сталевар.
Так возник новый способ завалки руды при открытом выпускном отверстии. Старший инженер технического отдела, сразу оценивший это предложение, посоветовал:
— Будем продолжать работу. Пересмотрим технологию завалки на всех стадиях. А то анархия какая-то получается — кто как хочет, так и заваливает. Нужно найти самый рациональный метод завалки и закрепить его на всех печах.
Первое предложение Привалова было только счастливой находкой. Новая же задача требовала внимательного изучения всех существующих приёмов, проверки результатов, к которым приводили эти приёмы.
Все сталевары работали по-разному. Сравнивая и сопоставляя их приёмы работы, Привалов пришёл к новому методу завалки шихты — чередующимися слоями руды и известняка. Он установил точное время для прогрева каждого слоя. А для того, чтобы содержимое печи прогревалось лучше, его следовало перемешивать мульдой — стальной коробкой, насаженной на хобот завалочной машины...
Технический отдел завода признал, что новый метод оказался более эффективным, чем применявшийся в цехе и рекомендуемый учебными пособиями. Отдел выпустил технологическую инструкцию, которая предписывала всем сталеварам строго придерживаться правил, выработанных Приваловым.
За внедрение новой технологии Привалов получил Сталинскую премию.
Спустя год его личный счёт дорос до трёх миллионов тонн.
3
Снег лежал на заводском дворе, на крышах корпусов, на эстакадах. Металлические конструкции доменных цехов заиндевели и стали белыми. Лишь домны и кауперы, оставаясь по прежнему чёрными, величественно возвышались над этим белым царством. Черными были и гигантские газопроводы, охватившие все цехи своими ответвлениями.
Привалов впервые после поездки в Москву поднялся на заводскую площадку. Одна из домен только что выпустила чугун, и теперь в направлении мартеновского цеха медленно катились чугуновозные ковши. Нал ними поднимался светлый дымок. Мимо Привалова прошёл состав шлаковых ковшей. От них пахнуло привычной теплотой. Паровоз весело прогудел, спеша на шлаковый двор.
В цехе ещё не разошлась утренняя мгла, и печи напоминали корабли, стоящие у причала.
На печи Мочалова идёт заливка чугуна. Крановщик так ловко наклоняет ковш над жёлобом, что ни одна капля металла не падает на рабочую площадку. Глаза Мочалова блестят. Подняв вверх худощавое лицо, он следит за струёй чугуна. И по мере того, как наклоняется над жёлобом ковш и поднимается его днище, приподнимается и сам Моча- лов. Он ничего не видит вокруг. Привалов подходит к нему вплотную. Только теперь сталевар замечает мастера:
— Михаил Моисеевич! Приехал!.. — радостно говорит он, продолжая подавать сигналы крановщику, чтобы тот убрал пустой ковш. Убедившись, что крановщик понял его, сталевар пожимает Привалову руку.
— Ну, как там? — спрашивает он, подчеркнув слово «там».
Привалов улыбается. Все, кого он ни встречал по приезде, спрашивали его примерно вот так же: «Ну, как там?». «Там» — это в Москве.
— Там всё хорошо, — отвечает Привалов. — На высотном здании видел нашу сталь. Эх, куда она поднялась — чуть не до звёзд! Да, вот что я хотел спросить, — спохватывается он. — Ехал я домой вместе с магнитогорцами, с делегацией на наш завод, так они хвалились, что варят сталь для строек коммунизма. А наш цех не варит ещё?
— Да не слышно что-то.
Над жёлобом появился второй ковш чугуна. Увидев, что Мочалов занят разговором, крановщик, не дожидаясь его сигналов, стал осторожно заливать металл. Сталевар, исподволь следя за ним, одобрительно сказал:
— Капли не разольёт. — Помолчав, он сообщил: — А мы тут, пока ты был в Москве, крепко поработали! Считай, что знамя горкома — за нами.
— Что, есть уже решение?
— Была бы сталь...
Не прошло и двадцати минут, как Привалов уже командовал у печей, словно и не отлучался из цеха. Глядя в смотровое отверстие печи Фёдорова, приготовившегося заливать чугун, он недовольно кричал сталевару:
— Зальёшь сейчас — плавку затянешь, голова!
— Да лом-то прогрелся...
— Не прогрелся! Видишь, он ещё пятнистый!
Поверх руды и мелкого лома громоздились огромные металлические бруски — отходы прокатного цеха, вернувшиеся на переплавку с блуминга. На их раскалённых светящихся боках были видны темноватые пятна... Значит, жидкий чугун заливать ещё рано: он потеряет свою температуру, и процесс плавления лома задержится. Но и запаздывать с заливкой тоже нельзя. Если шихта расплавится полностью, то при заливке чугуна произойдёт бурная реакция. Может случиться и авария. Поэтому нужно точно выбрать момент заливки.
Перебегая от окна к окну, Привалов проверил всю шихту и только после этого наказал:
— Зальёшь чугун через десять минут.
На задней площадке печи появился начальник цеха Климасенко. Он останавливается у барьера, засунув рухи в карманы стеганки. Смуглое лицо его озабочено.
— Леонид Сергеевич!— окликнул мастер.
— A-а! Наконец-то! Bo-время. во-время! Ой, как во-время.
— А что? — насторожился мастер.
— Жарко нам будет в предпраздничные дни, — уклончиво ответил начальник. — До Октябрьской годовщины осталась неделя...
— Тут-то и нажимать... Не впервой!
— Нет, на этот раз будет особенно жарко, — многозначительно подчеркнул Климасенко. — Одна домна перешла на литейный чугун, и нам придётся сидеть почти на одном ломе. Понимаешь, чем это пахнет?
— Выходит, что к празднику придем с долгом. Так, что ли?
— Нет, не так.
— На что же тогда рассчитывать?
— На самолюбие.
Они понимающе посмотрели друг на друга, и начальник цеха пошёл в диспетчерскую, чтобы принять рапорт от сталеваров ночной смены.
— Идём вместе. После рапорта расскажешь о Москве...
Сталевары, явившиеся на рапорт, уже знали, что в следующую смену они будут работать на одном ломе. В диспетчерской стоял лёгкий шумок. Ругали производственный отдел: дескать, под праздник подложил такую свинью. Парторг цеха Беликов, приглаживая ладонью тёмный чуб, опрашивал:
— Что же, по-вашему, ради нашего успеха и литейного чугуна не выпускать? Давайте лучше думать о том, как нам выйти из такого затруднительного положения.
Климасенко сел за стол, нетерпеливо постучал карандашом. Все притихли, быстро рассаживаясь по местам. Люди этой смены — в большинстве заслуженные, имеющие
почётные звания и ордена. Но на рапорте никакие заслуги не избавляют сталевара от выговора, если тот допустил ошибку. Бывают случаи, что лауреату Сталинской премии Чалкову достаётся больше, чем молодому сталевару Устинову. Сейчас Чалков сидел на первой скамье, устало откинув голову. Сегодня плавка у него прошла особенно хорошо.
Начальник цеха посмотрел в плавильный журнал с данными о ходе плавок и, не поднимая от него глаз, вызвал:
— Чалков.
Тот встал, чётко доложил:
— Принял печь после заливки чугуна. До заливки шихта грелась два с половиной часа. Дал плавку в пять часов утра. Сдал печь после спуска вторичного шлака.
— Сколько шла плавка?
— Восемь часов сорок минут.
— Поджоги есть?
— Нет.
— Хорошо. Товарищ Аверкин...
— В час тридцать залил чугун. В семь часов тридцать пять минут выпустил плавку. В печи всё в порядке.
— Какое время должны были дать?
— Девять часов.
— А дали?
— Девять часов и десять минут.
— Слабо.
— Конечно, слабо,— согласился Аверкин. — На доводке мы задержались.
— А почему? Что, не знали, как доводить?
— Леонид Сергеевич, — жалобно начал сталевар, — машинист завалочной машины промешкал...
Если бы посторонний человек судил о работе цеха только по разговорам на цеховом рапорте, то у него сложилось бы превратное представление о делах всего коллектива. На рапорте обычно стараются выявить все недостатки, чтобы немедленно их устранить. Об успехах же говорят вскользь, принимая их как должное.
Заканчивая приём рапортов, Климасенко нарочито спокойно спросил:
— Так что же, товарищи сталевары, Октябрьскую-то годовщину долгом будем встречать, так, что ли?
— Тут, Леонид Сергеевич, без долгу не обойтись,— сердито сказал пожилой сталевар. — Выше домны не прыгнешь.
— Прыгали и выше!
— Осмеют на весь город...
— Не по нашей же вине будет долг — какой тут смех?
— А ты что, будешь ходить и объяснять: дескать, домна виновата, а мы, сталевары, ни при чём, да?
Страсти опять разгорелись. А когда Привалов сказал, что на завод приехали делегаты из Магнитогорска, все замолкли.
— Этого ещё недоставало, — сказал кто-то тихо.
— Долгу ещё нет, а вы уже запаниковали,— заговорил парторг. — Можно вполне устоять, хотя бы на ста процентах, потеряв, скажем, пять-шесть процентов обычного перевыполнения...
— Лучше бы потерять то, чего у нас не было,— перебил его Мочалов. — Охотно бы потерял на этот раз всё, что находится за ста двадцатью процентами.
Эта шутка рассеяла мрачное настроение.
Сталевары стали искать выхода из трудного положения. Было очевидно: частности не решат задачи.
— Перестройку работы надо ставить на широкую ногу. Надо работать по методу Ковалёва, — сказал Привалов.
— Ковалёв ткач, а мы сталевары.
— А Стаханов был шахтёром. Не в этом дело. Важен метод. А метод Ковалёва — это научный подход к организации труда. Механизмов у нас много. И мы, по существу, сняли с нашей механизации только сливки, а до глубин ещё не добрались. Ещё очень много лишних, непродуманных движений, разнобоя... Один состав тележек мешает другому. Правильно говорю?
— Правильно!
— Был я на московском заводе. Приглядывался... Всё у них продумано. Мы вот суточный график составляем только для сталеваров, а машинисты работают почти втёмную.
— Не почти, а в самый раз, — буркнул машинист.
Устинов пожаловался:
— Мне нужна была заправочная машина, а мостовой кран в это время раскатывал в другой стороне. Куда это годится?
— Вот что, товарищи, — заключил Климасенко, — предложение Привалова oчень своевременно. Механизация у нас комплексная и при, перестройке работы нужно учесть весь комплекс механизмов и всё подчинить суточному графику. Должен признаться, Михаил Моисеевич, что мы надеялись на отдел организации труда: мол, придут люди и начнут нам внедрять метод Ковалева. Придётся браться самим. Верно, Пётр Дмитриевич? — обратился он к парторгу.
— Конечно. А инструктора можно вызвать и оттуда.
Из задних рядов крикнули:
— А он уже второй день ходит по цеху.
Цеховой рапорт закончен. Но трудно уйти домой, не побывав ещё раз на своём блоке! Как там дела у сталевара Волкова?
Волков молод и нетерпелив. Сегодня он хочет дать образцовую плавку. Вчера его упрекнули в том, что он выпустил плавку чуть-чуть холодноватой. «Хорошо, — думает он, — сегодня я подогрею!» — и вот перед выпуском стали начинает поддавать жару. Невысокий, ладный, он стоит за пультом управления и почти вызывающе смотрит на свою печь, как бы говоря: «Что ни прикажу — сделаешь!»
А в это время, вопреки желаниям сталевара, в печи «заваривается» неприятность. Печь словно подмигивает ему смотровыми глазками: «Не зазнавайся!»
Но Волков не понимает, что происходит в печи, и Привалов гневно обрушивается на него:
— Остудил плавку — грел до того, что остудил.
Последняя фраза звучит странно. Но это так. Перегрев металла вызывает загустение шлака. Теплоотдача через такой шлак затрудняется, и металл начинает остывать. Хотел получить горячую сталь, а получил холодную.
Правильному шлакообразованию Привалов придаёт большое значение. «В конечном счёте, — учит он молодых сталеваров, — при варке стали самое главное — это правильный шлаковый режим». Он считает, что название понравившегося ему романа В. Попова «Сталь и шлак» неточно. Стойких советских людей писатель сравнивает в своём романе со сталью, а человеческие отходы — со шлаком. Но ведь человеческие отходы вредны обществу — они мешают нашим успехам, а шлак необходим — без шлака не будет и стали.
Помогая Волкову исправить его ошибку, Привалов время от времени посматривал на проходные ворота цеха — не появятся ли оттуда магнитогорцы.
4
Делегатам магнитогорцев прежде всего было предложено встретиться с начальниками и парторгами цехов, но они от этого отказались:
— Сначала познакомимся с их работой, а потом можете организовывать любые встречи...
Тогда им предложили сопровождающих.
— Что мы — корреспонденты, что ли?! — удивился Савченко.
— От сопровождающих отказываемся... Будем работать так же, как работаем дома... — сказал руководитель делегации инженер Бражник.
Пройдя вместе со всей делегацией по двум-трём цехам, обер-мастер Савченко и сталевар Романов распрощались с товарищами и повернули к мартеновскому цеху. Его окна полыхали отражённым огнём плавок. Из ворот выкатывался длинный состав с остывшими изложницами.
И без проводников гости хорошо ориентировались на заводском дворе. Движение изложниц, шлаковых и чугунных ковшей подсказывало, куда идти.
Савченко и Романов появились в мартеновском цехе в самое горячее время. Им сразу же бросилась в глаза суетливая беготня сталеваров. Узкоколейка, проходившая под окнами печей, была забита тележками с пустыми коробками. Завалочная машина, зацепив хоботом состав тележек, старалась отогнать его в сторону... А на подходном пути стояло ещё полтора десятка тележек с ломом. По всему было видно, что в цехе что-то не ладилось. Своё первое впечатление Савченко выразил неопределённой фразой:
— Н-да!..
Здесь гости увидели Привалова. Мастер хлопотал около печи, тележки, стоящие на путях, мешали ему подобраться к смотровым отверстиям. Тогда он вскочил на одну из тележек, нагружённую ломом, и, ступая по чёрным болванкам и частям каких-то машин, стал заглядывать в окна.
— Дёмин! — кричал он высокому сутулому человеку, который руководил продвижением составов. — Посмотри, затор-то какой! Надо бы раскислители подать мостовым краном. — Потом стал сигналить крановщику, наблюдавшему сверху за суетой.
Наконец Привалов заметил гостей и подошёл к ним. По тому, как он заторопился объяснить причину суматохи, гости поняли — кузнецкому мастеру неловко перед ними.
— Такое дело... Одна домна перешла на литейный чугун. Работаем теперь почти на одном ломе. Перегрузка на путях...
— Конечно, — согласился Савченко, — тут только на одну плавку сколько навозить надо!
— Вот, вот, — обрадованно подхватил Привалов. — Трудновато нам будет... Но мы решили давать столько же плавок, сколько и раньше. И нельзя не дать! Если не дадим, то к празднику у нас появится большой долг. А должникам какой праздник?!
— Н-да, это ситуация! — проговорил Савченко.
Как только рассосалась пробка на первом подходном пути, Привалов повёл гостей к своим печам, знакомя их по дороге со сталеварами. Все уже знали, зачем приехали гости.
— Наш почётный металлург, — отрекомендовал Привалов сталевара Мочалова. — Обещал, что сегодня и без жидкого чугуна даст плавку за десять часов. Да вот что-то на газ жалуется.
Печи работали на смеси трёх газов — доменного, коксового и генераторного. В этот день генераторного подавали меньше обычной нормы. Недовольный газом, Мочалов говорил:
— Ленивый...
Желая проверить, как работает «ленивый газ» на печи Мочалова, Савченко пошёл заглянуть в смотровой глазок первой заслонки. Сам Мочалов в это время находился на пульте управления и поддавал газу. То, что Савченко увидел в печи, ему не понравилось: лом был загружен увалами. Тяжёлые куски стали, чуть красноватые, громоздились один на одном, затрудняя нормальное движение факела пламени. Его завихрения отражались на своде, и свод уже начинал потихоньку «плакать», то есть оплавляться...
Савченко огляделся. Привалов был занят на соседней печи. Да и говорить ему не стоило. Но и не вмешаться нельзя было. И магнитогорский делегат поспешил на пульт управления к Мочалову.
Через две-три минуты они вдвоём стояли у смотрового глазка. От печи шёл крепкий жар. Магнитогорец добродушно улыбался. Мочалов сконфуженно говорил:
— Спасибо за помощь... Промазал бы.
О вмешательстве магнитогорца в работу блока не узнал бы ни Привалов, ни Климасенко, если бы сам Мочалов не рассказал им. Сначала этот случай показался им обидным для чести цеха, но потам, когда рассудили, то пришли к выводу — обидного ничего нет: товарищеская помощь.
— Мы сами поступили бы так же, — сказал начальник цеха.
Но Мочалову он всё-таки внушение сделал:
— Газовали — веселились... Нельзя так. Сокращай время плавки, но не сокращай жизнь печи. Не на глазок ведь работаем.
После рапорта, когда сталевары отправились в технический кабинет на занятия по техминимуму, мастера и начальники смен ещё долго оставались в диспетчерской — подводили итоги рабочего дня.
— Стоят Савченко с Романовым около пятой печи, — рассказывал Привалов. — Романов посмотрел на часы и говорит: «Александр Иосифович, нам пора в партком идти». «А что, разве смена кончилась?» «А зачем нам конец смены?» «Я и забыл, что в гостях... Привычка».
— Слушай, Михаил, — обратился к Привалову Климасенко, — тебе Савченко так и не сказал о промахе Мочалова?
— Нет. Я ждал, что вот-вот скажет. Из деликатности, что ли, промолчал.
— Они ещё своё скажут! — заметил начальник смены Дёмин.
— А как они — ты вот разговаривал с ними сейчас,— какое у них мнение о нас? —допытывался у Привалова начальник.
— Романов-то, видать, довольный... А у Савченко сразу не узнаешь. Деловой, спокойный — всё замечает, где неладно — говорит прямо, но оценок не делает... Рано, говорит, оценивать. А вот если бы здесь был их Зинуров, с которым я встречался в Москве, он бы дал жару нам... Слышать не может, чтобы на другом заводе было лучше.
— Магнитогорцы — народ дотошный, — заметил мастер Широков.
— Ещё бы! — поддержал его Привалов. — Сегодня Савченко мне сказал, что Зинуров наказывал делегатам, дескать, попридирчивей проверяйте работу кузнечан. Да и на город, говорит, посмотрите. Такой ли он красивый, каким его расписывал на лекции Привалов.
— Видно, наш мировой рекорд не даст ему покоя,— сказал мастер Серков.
— Вы не особенно гордитесь мировыми победами одной печи, — заметил начальник цеха.— Нам надо добиться, чтобы все печи работали так же...
Кое-кто из мастеров дневной смены уже собирался идти домой, когда в диспетчерскую сообщили, что на печи сталевара Голенищенко произошла задержка — металл сорвал новую подину, которую день назад наваривали Ляхов и обер-мастер Лаушкин.
— Эх, а ещё магнитогорцев догонять собираемся! — с сердцем сказал Климасенко.
Старик Лаушкин последнее время часто прихварывал, поэтому, когда он приходил в цех, ему поручали руководить наваркой подин. Это очень ответственная работа. Подина печи — её дно, где плавится металл. Для устойчивости подину облицовывают огнеупорной смесью. И если эту многослойную облицовку не проварить так, чтобы она спеклась в плотную массу, то бушующий металл может её сорвать и уйти из печи через кирпичную кладку...
В последний раз, выгадывая время, Климасенко дал Лаушкину самый предельный срок для наварки — шесть часов. Старик поспорил, но согласился. Подину наварили в заданный срок, но вот теперь её сорвало. Лучше Лаушкина эту работу никто не делал, и тем обиднее была всем его первая неудача, да ещё в такое время.
Через несколько минут после неприятного известия в диспетчерской появился и сам Лаушкин. Приоткрыв дверь, старик постоял, словно раздумывая — входить или нет,— и вошёл как-то неловко, боком... Климасенко посмотрел на него и нахмурился. Многие из уважения к старому обер-мастеру, которому предстоял неприятный разговор, сейчас же вышли из диспетчерской. Остались Климасенко, Беликов и Привалов.
Лаушкин тяжело сел на лавку, держа между коленями свой огромный треух, и опустил стриженую голову. Климасенко спросил его с деланным равнодушием:
— Потерпел поражение?
— Ну, пускай... — согласился старик и вдруг признался
— Неудобно... Очень неудобно... первый раз.
— Может быть, ямины от шлака не прочистили? — осторожно спросил Климасенко, давая старику возможность оправдаться.
— Да нет. Просто не проварили, — вздохнул Лаушкин. — Разве можно за шесть часов проварить восемнадцать тонн магнезита! Да ещё без окалины...
— Теперь надо за четыре часа поправить, чтобы в общем получилась старая норма наварки.
Разговор прервал начальник смены Морохов. Войдя в диспетчерскую, он сообщил, что на одной печи обнаружен небольшой поджог свода. Климасенко в разговоре с Лаушкииым ещё сдерживал себя, но после этого известия не выдержал и обрушился на Морохова. Парторг Беликов, проводив взглядом выходящего из диспетчерской Морохова, укоризненно поглядел на начальника цеха. Тот, как бы оправдываясь за свою горячность, вздохнул:
— Эх вы, пламенные печи, согрешишь из-за вас.
5
Беспокойный и торопливый, Климасенко в горячую минуту мог накричать на человека, сделать ему нагоняй и быстро забыть об этом. Он считал, что сталевары и мастера задачи свои знают не хуже его, начальника, а коли так, — делал он вывод, — то нечего впадать в «философию» по поводу их ошибок, а лучше отругать — и всё.
На следующий день после случая с Лаушкииым и Мороховым у Климасенко вышел спор с парторгом Беликовым. Парторг упрекнул начальника цеха в излишней резкости по отношению к подчинённым.
— А как же иначе, если работа плохая?! — удивился Климасенко.— Разве это работа? Говорим о культуре в производстве, а сами...
— Об этом и речь. Культуру в производство внедряем, а о культурных отношениях между собой забываем. Ты вчера отругал инженера Морохова, а сегодня он ходит сам не свой.
— Барышня какая-то, а не начальник смены, — махнул рукой Климасенко. — За пять лет никак не может отвыкнуть от своих институтских привычек.
— А зачем ему отвыкать от них? Пятнадцать лет учили человека, сделали инженером, культурным человеком, а он пришёл в цех — и, на тебе, — отвыкай!
— Ну ладно, хватит уж тебе, — примирительно сказал Климасенко. — Согласен, погорячился я вчера. А я вот тебя тоже хочу упрекнуть. Скажи, ты не задумывался над тем, почему у нас нет ни одного заказа для строек коммунизма? Магнитогорцы говорят, что они выполнили уже несколько таких заказов. Разве наша сталь хуже магнитогорской? Что молчишь?
— В этом ты, конечно, прав, — согласился парторг. — Надо выяснить, — и, взяв трубку, вызвал производственный отдел.
Начальник отдела сообщил:
— В прокатные цехи заказ есть, а вам нет.
— Как же так?!
— Видите ли, — объяснил начальник, — мы не стали давать вам специального заказа, потому что вы давно плавите нужные марки стали. Прокатчики берут эту сталь из общего фонда и катают.
Парторг и обрадовался и рассердился. Обрадовался тому, что сталевары, ничего не подозревая, уже давно работали на великие стройки. Но было досадно, что в трудные для цеха дни об этом никто не знает.
— На таких делах, — сказал он в телефонную трубку, — надо людей учить, а вы забываете об этом.
— Крючкотворы! — бросил Климасенко, когда Беликов положил трубку. — Цеху трудно, а они отнимают у него моральные резервы. Так, что ли, это называется, товарищ парторг? — шутливо спросил он.
В цехе новость была принята с энтузиазмом. Однако оказалось, что сталь, идущая на стройку Куйбышевской ГЭС, варится только на приваловском блоке да ещё на первой печи. Почётные плавки вели Устинов, Мочалов и Ляхов.
— Ничего, что такие плавки не у всех, — сказал Беликов, — главное, они — в нашем цехе.
Этот день начался особенно трудно. На дворе бушевала метель. Резкий ветер, неся облака снега, врывался на шихтовый двор и даже залетал в мартеновский цех. Маневрировать транспортом стало трудно. Составы, гружённые рудой и ломом, продвигались медленно. Руда в рудной яме смёрзлась. Брать её оттуда приходилось небольшими дозами. От паровозов шёл такой пар, что даже после их ухода в шихтовом дворе долго ничего не было видно. Всё это задерживало подготовку шихты. Начальник смены и диспетчер ежечасно прибегали на шихтовый двор и торопили рабочих.
Устинов перед выпуском плавки, принятой от своего сменщика Беляева, беспокойно поглядывал на составы, забившие рабочую площадку цеха. «Не придётся ли стоять с пустой печью?» — тревожился молодой сталевар. Он немного успокоился, когда около
состава заметил мастера Привалова — тот не допустит простоя!
Раздражало Устинова и другое. Какой-то незнакомый паренёк прицепился к печи, всё стоит и наблюдает за его работой. Под горячую руку Устинов чуть не накричал на этого «зрителя», но тот улыбнулся так дружелюбно, что сталевар сдержался.
Устинов не догадывался, что это был магнитогорец Романов, наблюдавший за работой кузнецких сталеваров. Прочитав на доске-табели фамилию Устинова, гость задержался около его печи и уже никуда не отходил.
Над головою магнитогорца проплыла заправочная машина и встала на рельсы перед печью. Её покатили к завалочному окну. Как только начался выпуск плавки и готовый металл устремился по жёлобу, Устинов приступил к заправке изъеденных сталью мест. Размельчённый доломит сильной струёй влетал в печь и равномерно ложился по всему откосу. Над убывающей сталью стояло знойное марево.
Началась горячая работа. Романов, чтобы не отвлекать сталеваров, перешёл на заднюю площадку печи, где только что выпустили плавку...
Над изложницами, наполненными кипящей сталью, разлетались фонтанами мелкие искры. Это было похоже на букеты каких-то фантастических огненных цветов. Ещё живописнее выглядели те изложницы, в которых сталь уже остыла. Их стенки были так накалены, что светились, как светится золотистый мёд сквозь стеклянные стенки сосуда.
Романов вернулся на рабочую площадку и встретил у печи Привалова, который помогал Устинову заправить откосы. Струя доломита, падая на ковш-отражатель, уходила на левый откос. Привалов показывал, как лучше направлять струю, чтобы она шла в нужном направлении. Этот способ заправки откосов был новым, и ещё не все сталевары умели пользоваться таким несложным на вид приспособлением, как ковш-отражатель.
Окончив заправку, Привалов заметил Романова, поздоровался с ним и тут же познакомил его с Устиновым.
Молодые сталевары стояли друг перед другом смущённые.
— Видите, у нас как, — начал Устинов, — на одном ломе едем!
— Вижу. Ничего, справляетесь. А мне вот товарищ Привалов посоветовал вызвать тебя на соревнование...
— Давай. Поговорим потом...
Завалка шла при самом высоком тепловом режиме. В печь сейчас был завален лом, собранный на полях сражений. В груде изуродованного металла лежали немецкие каски со свастикой, какие-то исковерканные части боевого оружия с полустёртыми эмблемами, осколки снарядов. Кое-где выступали шестерни и колёса от машин.
Сквозь окно было видно, как огонь слизывал с касок свастику. Нагретая, тающая, как сахар, сталь начала медленно оседать. А когда отдельные ручьи начали сливаться вместе, то это был металл уже совсем нового качества. Оторвавшись от окна, Привалов улыбнулся.
— Видел? — спросил он у молодого сталевара.
— Видел, — ответил тот. — Здорово получается!
Сменщик Устинова Орлов пришёл за час до конца смены: он уже знал, что ему придётся выпускать плавку для стройки коммунизма. До выпуска оставалось около трёх часов. Если принять в расчёт, что вся плавка шла на одном ломе, то срок был предельно коротким. Орлов внимательно осматривал печь, прикрывая лицо рукавицей.
— Мне всегда достаётся хвост твоей славы, — пошутил он.
— Зато Беляев получает твой... — возразил Устинов.
— И не особенно радуется его длине, — засмеялся Орлов.
К Устинову снова подошёл магнитогорец Романов и уже не один — с обер-мастером Савченко.
— Куда мы пойдём? — спросил Романов.
— Лучше всего в табельную, там сейчас — никого.
Подручные Устинова в нерешительности топтались рядом. Один из них спросил:
— Нам тоже?
— А как же? Только ты сбегай за Приваловым. Пусть зайдёт в табельную.
В табельной было тихо. Савченко сиял шапку, пригладил на висках волосы и сел поодаль от стола: дескать, сговаривайтесь сами. Но видя, что молодые сталевары мнутся, начал с упрёка своему земляку:
— Ты, Володя, вот слонялся по цеху, а нет, чтобы набросать кое-какие пункты договора.
— А они у меня есть, — улыбнулся тот, — только не знаю, подойдут ли они кузнечанам, — и хитро посмотрел на Устинова.
— Что подходит вам, то и нам подойдёт. Давай читай.
Романов достал из кармана лист бумаги, сложенный вчетверо, разгладил и стал читать:
— Мы, сталевары-комсомольцы двух металлургических комбинатов — Кузнецкого и Магнитогорского, отвечая на призыв знатного магнитогорца Владимира Захарова — крепить мир сверхплановой сталью, берём на себя...
К этому времени подоспел подручный, бегавший за Приваловым, и сообщил, что мастер скоро придёт с парторгом. Устинов кивнул на стул:
— Садись, слушай.
Романов оглядел подручных Устинова, как бы оценивая, на что они способны, и зачитал первый пункт:
— Закончить годовой план ко дню рождения товарища Сталина. Согласны?
— Согласны! — в один голос ответили кузнечане.
— Пункт второй: систематически внедрять метод скоростного сталеварения и выдать каждому по десять скоростных плавок до конца года. Принимаете? — с вызовом спросил Романов.
— Принимаем! Только надо ещё добавить насчёт лучшего использования механизмов. Вот!
— Правильно! — поддержал Савченко.
— Согласен. Иду дальше... Добиться экономии топлива на одну тонну стали — пять килограммов; довести стойкость свода печи до 220 плавок. Примете?
— Дадим больше! Маловато...
— Что ж, тогда будет ваша победа, — засмеялся Романов. — И последнее: обязуемся подготовить подручного до квалификации сталевара. Я лично записал имя своего первого помощника Григория Озерова, а ты?
Прежде чем ответить, Устинов посмотрел на своих товарищей. Младший подручный ответил таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, чего смотришь? Разве я не знаю, что мне ещё рано быть сталеваром? Вот Дмитриеву — другое дело». Устинов перевёл взгляд на подручного Дмитриева. Тот сидел и усердно протирал пальцем синие очки на своей фуражке, отчего они становились всё грязнее и грязнее.
Нерешительность Устинова объяснялась просто. Подготовить подручного в сталевары он мог, но станет ли подручный сталеваром — это зависит уже от мастера. Поэтому Устинов очень обрадовался, когда в табельную вошёл мастер, а за ним парторг Беликов. Узнав, в чём заминка, и Привалов и парторг поддержали кандидатуру подручного Дмитриева. Тот смущённо заулыбался.
— Плох тот подручный, который не стремится стать сталеваром, — сказал парторг.
— Стать сталеваром раньше было верхом всех моих желаний, — признался Привалов. — Честное слово, работал подручным и думал: «Стану сталеваром и больше ничего мне не надо...»
Все, особенно подручные, развеселились. Савченко, смеясь, повторял:
— Видишь, как?!.
Зачитали окончательный текст социалистического договора. Был он немногословен.
Парторг даже пошутил:
— Краток, как текст Стокгольмского Воззвания!
Устинов поднялся и, надвигая на лоб фуражку, сказал:
— Сейчас Орлов, наверно, выпускает нашу плавку — надо идти.
— Тогда пойдёмте, — поддержал его Беликов.
Вся группа направилась к печи. Устинов подосадовал, что опоздал к началу выпуска. Горячий металл, разбрасывая искры, уже мчался по выпускному жёлобу. Над ковшом стоял высокий огненный столб.
6
До праздника оставалось два дня. Вокруг площади перед заводом выросли красные щиты с показателями передовиков соревнования. Впереди всех шли доменные цехи. Фамилии мастеров и горновых выделялись на щитах, ещё пахнущих свежей краской. Группы доменщиков переходили от щита к щиту, весело переговариваясь между собою.
Хуже чувствовали себя мартеновцы. Правда, по итогам предыдущего месяца одним из лучших цехов завода был признан первый мартеновский, н ему присудили переходящее знамя горкома партии. Но это уже прошлое. А вот щиты с показателями текущих дней. На них, так же, как н на других щитах, были вывешены портреты начальников смен, а под ними — цифры показателей за минувшие сутки.
Эти щиты мартеновцы обходили. Под портретами трёх начальников смен — Дёмина, Морохова и Блинова стояло по две девятки... Лица начальников смен на фотографиях были подстать показателям — казались унылыми, печальными.
Мартеновцам, проходившим мимо щитов, приходилось слышать горькие для себя разговоры. Но что же делать? Не растолковывать же всем, что какая-то домна перешла на литейный чугун.
Направляясь в цех, Привалов ещё издали узнал машину секретаря горкома. Она стояла у эстакады. В коридоре, перед красным уголком, толпились сталевары, пришедшие на вечернюю смену. Появился сталевар Волков со знаменем ГКО, отданным на вечное хранение цеху. Устанавливая знамя около стены, он объяснил:
— Надо напомнить о наших прошлых заслугах.
Секретарь горкома знакомился с состоянием дел в цехе, с трудностями, о которых ему уже успели рассказать. Возвращаясь из цеха, секретарь говорил:
— Думаю, что на сталеваров можно положиться. Как, Чалков, можно?
— Сталевары никогда не подводили! — задорно ответил Чалков, распахивая брезентовую куртку, под которой блеснули его многочисленные ордена и медали.
Секретарь горкома улыбнулся.
— Значит, сегодня-завтра рассчитаетесь с долгом? — спросил он.
— Только дайте нам знамя горкома! — пошутил Привалов.
— Так за чем дело стало? Знамя — ваше! Пойдёмте... — И первым вошёл в красный уголок. Поотстав, Климасенко шепнул Беликову и Привалову:
— Вечером цеху дадут чугун...
С этой радостной новости начал свою речь и секретарь горкома:
— Вечером вам дадут чугун, и дела ваши, дорогие товарищи, пойдут хорошо. Верю, что вы к празднику рассчитаетесь с долгом. За счёт чего вы держались в эти дни? Ясно, что крепче попользовали механизмы... Хочется, чтобы и в нормальных условиях вы использовали их так же решительно и так же настойчиво!..
Поздравив сталеваров с наградой, он напомнил им, что цех весь прошлый год удерживал знамя горкома.
— Не забывайте, что если знамя уйдёт из ваших рук — вернуть его будет трудно. Вы убедились в этом. Впрочем, у славы такой уж характер. Я имею в виду не только общую славу цеха, но и личную славу сталевара. Добиться славы даже легче, чем удержать её потом. Капризная штука! Скажите,— неожиданно обратился он к сталеварам, — сколько в хорошей стали должно быть серы?
— Три-четыре сотых процента.
— А если больше?
— Плавка бракуется.
— Строго!.. Вот и к себе нужно предъявить такие же строгие требования, чтобы наши недостатки не давали повода браковать нас... Говорю это потому, что вручаю вам незапятнанное знамя нашей партии. Вам его держать в своих руках и нести вперёд!
После ответного выступления начальника цеха и парторга слово взял
Чалков. Держа в руке свою фуражку с синими очками, Чалков подошёл к знамени и спросил:
— Как называется это знамя?
Секретарь горкома, не понимая, к чему клонит сталевар, пожал плечами и, переглянувшись с парторгом, ответил:
— Переходящее знамя горкома партии, товарищ Чалков.
— Переходящее? — переспросил сталевар и, взмахнув фуражкой, обратился к сталеварам:
— Товарищи! Я думаю, что с сегодняшнего дня это знамя перестанет быть переходящим!..
Сталевары дружно зааплодировали.
В цехе уже ждали ковши с жидким чугуном. Мартеновцы встретили их, как встречают родных после долгой разлуки. Стоял лёгкий туман. Сквозь его дымку ковши медленно уходили в дальний конец цеха, минуя ближние печи. Широкое пламя, словно почуяв жидкий чугун, выбивалось из окоп мартенов.
Подойдя к своей печи и узнав, что Ляхов выдал плавку за восемь часов тридцать минут, Чалков отсчитал от начала смены такое же время для своей плавки.
— В одиннадцать часов приходите на выпуск, — сказал он, обращаясь к начальнику цеха, и, застегнувшись на все пуговицы, пошёл к печи.
«Перед горячей сталью все равны»,— говорят сталевары. И это верно. Сталь не признаёт старых заслуг. Каждая новая плавка требует нового подвига.
Кто, например, в своё время не знал в Сибири кузнецкого сталевара Ивана Васильева? Это был знаменитый мартеновец, скоростник. По количеству выдаваемого металла он шёл впереди всех. Но вот в цехе громко зазвучали слова «качество» и «себестоимость» — и погасла слава сталевара Васильева. Теперь, вспоминая о нём, сталевары говорят: «Не хватило характера».
Есть на комбинате литейный цех, а в цехе — маленькая мартеновская — не печь, а печурка тонн на тридцать, на сорок. Её трубы даже не видно на заводском дворе. Вот на этой печурке и работает сейчас Васильев, — работает без своего «флага», как говорят сталевары. Флагом они называют пламя, которое полощется на высоких трубах больших мартеновских печей. Оно действительно напоминает кумачовый флаг. Когда-то Иван Васильев имел такой «флаг» — он стоял у большой печи — у той самой, где сейчас сталеваром Чалков.
Дав слово выпустить плавку в одиннадцать часов вечера, Чалков сегодня дорожил каждой минутой. Недовольный работой своих подручных, он сам то и дело брался за лопату.
Металлическая шихта ещё не прогрелась, но на лице Чалкова, уже несколько раз заглянувшего в печь, появилось озорное выражение. Сдвинув на затылок фуражку, он пошёл в пульт управления, снял телефонную трубку и попросил чугунохранилище:
— Кому по графику будете давать чугун?
Узнав, что чугун пойдёт к Беляеву только в шесть тридцать, он попросил:
— Давайте чугун на первую в половине шестого...
Заметив недоуменный взгляд мастера, он объяснил, что пока подойдёт чугун — шихта успеет прогреться.
Чалков уже заранее торжествовал победу.
С именем Чалкова было связано много славных событий, происходивших за последние годы на мартенах. В начале Отечественной войны он сварил первую на Кузнецком комбинате скоростную плавку качественной стали. Бывало сталевары специально приходили на первую печь, где работал Чалков, чтобы понаблюдать за его приёмами.
В годы войны коммунист Чалков освоил около десяти марок легированных сталей, за что в 1943 году он получил Сталинскую премию. Подсчитали, что за четыре военных года Чалков выплавил сверхплановой стали на 2 250 танков!..
Проходя мимо первой печи, Климасенко залюбовался работой Чалкова и сказал Привалову:
— Спокоен я за него! Уж если сказал — сделает,— и, окинув взглядом уходящие вдаль полыхающие огнём печи, добавил: — Кажется, сегодня рассчитаемся с долгом. У Чалкова дела идут отлично, у Беляева хорошо, а Мочалов, наверно, уже перешёл к следующей плавке.
Но оказалось, что Мочалов ещё не выпустил плавку. Климасенко напустился на него:
— Вам не сталь варить... Пивовары!..
— Мы не виноваты, — оправдывался Мочалов, — лаборатория подвела.
Потеряно было только двадцать минут, но и этого было достаточно, чтобы у начальника цеха испортилось настроение.
Привалов вернулся к первой печи один. Чалков готовился к выпуску стали. Последняя проба металла, слитая на плиту, дала хорошие результаты. Подручный выливал из ложки горячий металл. Привалов несколько раз пересёк струю сверху вниз лопаткой. После каждого раза на лопатке оставалась тонкая плёнка остывшей стали. Значит, сталь готова к выпуску.
Стрелка часов показала половину одиннадцатого. Плавка прошла по времени даже быстрее, чем было обещано... Чалков и Привалов поспешили на разливочную площадку. Прислонясь к железному устою, там уже стоял Климасенко со своим синим стёклышком. Горячая сталь тяжёлой массой бежала по жёлобу...
— Хороша! — похвалил начальник. — Вот это плавка... Дважды лауреатская!.. — говорил он, намекая на то, что и сталевар и мастер, разрешивший выпуск,— оба лауреаты Сталинских премий.
— Не в этом дело, — заметил Привалов. — Дело в том, что эта плавка полностью покрывает наш долг.
7
Падал крупный снег, падал отвесно при полном безветрии. За его пеленой дома теряли свои очертания. Лишь домны и кауперы выделя¬лись попрежнему резко. Над ними клубился пар, окрашенный розоватым светом.
Магнитогорцы с утра осматривали город. Расположенный среди отрогов Кузнецкого Алатау, Сталинск представляет довольно живописную картину. Природа, видимо, не рассчитывала здесь на большой населённый пункт — она предоставила строителям сравнительно скромную площадку, окружённую горами. Если смотреть сверху, то видно, что город стоит как бы на дне огромной чаши. Заняв всю долину, он уже начал взбираться на склоны гор... Ему уже становилось тесно.
Кузнечане украсили свой город по-сибирски — не только липой, но и берёзой, елью, посаженными вперемежку друг с другом. Опушённые снегом деревья растянулись по всему проспекту. Казалось, будто, заблудившись в ликом поле в метель, они нечаянно сошли в город, вошли и остановились: справа дома, слева дома — куда податься?!
Сталинск — ровесник Магнитогорску, а исторических памятников в нём не меньше, чем у иного старинного русского города. В районе старого Кузнецка жил когда-то Достоевский... Там же стоит домик революционера Обнорского, домик отца Куйбышева, в котором жил и Валериан Владимирович. Приезжий металлург не может уехать из города, не поклонившись праху знаменитого доменщика Михаила Курако. Умер он в Осиновне, по соседству со Сталинском, но по желанию металлургов города его прах после Отечественной войны был перенесён на Верхнюю колонию, откуда — если смотреть вниз — виден, как на ладони, весь город и комбинат. Там, в заснеженной рощице стоит скромная пирамида, на которой отмечены две даты — «1872—1920». Глядя на эти цифры, Сухаревский сказал:
— Да!.. Если взять из земли и переплавить столько руды, сколько на своём веку переплавил Курако, то, честное слово, не жаль будет когда-нибудь возвратить земле свои шестьдесят два килограмма...
Снег пошёл чаще, заволакивая всё вокруг. Осмотр города пришлось прекратить.
Сухаревский, возвращаясь в заводскую гостиницу, сказал товарищам:
— Что ж, мы видели почти что всё... А посему пора делать выводы!..
Последние предпраздничные дни Привалов, как, впрочем, и все руководители цеха, не отходил от печей. За это время он привык видеть на рабочем и разливочном пролётах двух магнитогорцев — обер-мастера Савченко и сталевара Романова. Первый изучал разливку, а второй — работу сталеваров. Магнитогорскому обер-мастеру разливочное отделение кузнечан показалось узковатым и перегруженным. Отмечал он в своей записной книжке и некоторые частные недостатки. За неделю у него появилось много коротких записей. Обычно, черкнув что-нибудь себе для памяти, он подходил к сталеварам, искал Привалова или начальника цеха и делился с ними своими соображениями.
Сегодня Привалов очень удивился, не встретив в цехе ни Романова, ни Савченко. А ему хотелось встретить их именно сегодня, когда цех, наконец, погасил свой долг и дал первую сотню тонн сверхплановой стали. Чем бы ни оправдывался долг — ремонтом ли печи, переходом ли домны на литейный чугун, — должник всегда остаётся должником. Привалову всё время казалось, что магнитогорцы, ходившие по цеху, относились к кузнечанам с обидным сочувствием. И особенно не хотелось, чтобы о задолженности цеха узнал Зинуров. Представлялось, как Зинуров с усмешкой скажет: «Хвастать они там обер-мастера».
Климасенко, повеселевший в этот день, позвал Привалова:
— Пойдём. Михаил Моисеевич, магнитогорцев слушать. Они перед отъездом устраивают что-то вроде пресс-конференции в парткабинете завода...
Когда они пришли в парткабинет, там уже собрались руководители цехов и отделов. Гости, сидевшие тесной группой, совещались между собой. У них шёл спор. Сухаревский считал, что на такой торжественной встрече надо поменьше говорить о недостатках кузнечан. Савченко, напротив, решил высказать все свои критические замечания и рассказать об опыте магнитогорцев.
Пришёл главный инженер. Пожав руку Привалову, он стал его упрекать:
— Ты что ж не зайдёшь? Получили приказ министра, в котором твоё предложение о планировании скоростных плавок в суточном графике принято. Так и написано: «Учитывать в графике скоростные плавки...»
— Как быстро! — удивился Привалов. — Приказ-то почти следом за мной пришёл.
— Нужное дело, вот и быстро!..
Появление директора и парторга ЦК прервало разговоры. Все стали усаживаться.
По издавна установившейся традиции на подобных совещаниях обычно выступают только гости-делегаты, а местные руководители цехов и отделов выслушивают их замечания. Так было и на этот раз.
Руководитель магнитогорцев инженер Бражник говорил спокойно и размеренно:
— Не впервые мы, магнитогорцы, приезжаем к вам. И каждый раз видим у вас новые успехи...
— И новые недостатки... — добавил парторг ЦК.
— Да, и новые недостатки!.. Но всё же скажу чистосердечно, что общее впечатление у меня самое отрадное. И чему я завидовал, когда ходил по цехам, — так это механизации всех трудоёмких работ. У вас есть, например, прекрасно оборудованный рудный двор, а у нас его нет.
— Зато у нас нет угольного склада!..
— Да у вас весь Кузбасс — это угольный склад! — воскликнул Бражник.
— А у вас Магнитная гора — рудный двор!..
В зале послышался весёлый шумок. Вспомнили, что и во время прошлогодней встречи магнитогорцы завидовали рудному двору кузнечан, а кузнечане — угольному складу магнитогорцев.
— Механизация у вас прекрасная, — продолжал Бражник, — но мне кажется, что вы не использовали всех её возможностей... особенно в мартеновских цехах. Она могла бы позволить ещё выше поднять скоростной метод сталеварения. А судя по показателям первого цеха, этого нет...
Привалов, отыскав глазами Климасенко, переглянулся с ним, выражая взглядом недоумение. Тот пожал плечами — дескать, послушаем, что скажут дальше.
— Должен напомнить, — продолжал магнитогорец, — что одни из ваших цехов к Великому Октябрю приходит должником...
— Какой? — спросили из зала.
— Первый мартеновский.
— Сегодня рассчитались! — крикнул Привалов.
— Тогда поздравляю, но о скоростных плавках всё же надо подумать, чтобы они стали массовыми... Словом, мы увидели у вас много хорошего, но самое лучшее, общее для всех вас, — стремление достигнуть новых успехов.
Магнитогорцы делились своим опытом. Директор комбината, слушая ораторов, многое записывал в свой рабочий блокнот, приговаривая:
— Это мы у вас возьмём.
Чаще всего он склонялся над своим блокнотом, когда выступал Савченко.
Временами он останавливал обер-мастера и просил поподробнее рассказать о замеченном недостатке.
— Что у вас хорошо, — говорил Савченко, — так это ваш механизм, регулирующий струю. Мы это перенесём к себе.
— Потрясите-ка ещё свою книжечку, — попросил парторг, — да выскажите нам всё откровенно. В книжечке-то поди всё записано?
— Кое-что есть! Не в порядке, так сказать, критики, а в порядке обмена опытом. Ну, вот... У вас неправильное взаимоотношение между транспортом и цехом. По-нашему, вагоны должны ждать цеховые грузы, а не грузы вагонов. Это раз. Потом вам нужно улучшить качество разливки. Наш главный сталеплавильщик начинает свой рабочий день с заслушивания докладов о разливке стали за вчерашние сутки. Кажется, у вас этого нет. Я наблюдал работу ваших сталеваров и должен сказать, что работать они умеют. Битва за здоровый слиток, битва за качество, битва за время — всё это у вас есть, но надо работать ещё злее.
Выступил и Сухаревский. Егo выступление изобиловало похвалами.
— У вас, — говорил он, — осуществлена полная механизация обработки дымогарных труб. Ваши вагоны оборудованы прекрасно!
— Ну, а недостатки? — спросил директор.
— Все излишки коксового газа вы используете полностью. Вы применяете свой газ для растопки паровозов, для разогрева мартеновских печей, в то время как мы на это тратим дерево.
— Ну, а недостатки?
— Горны у вас газовые, печи газовые, кузнецы на газу работают! Таким образом, у вас в почёте газ и воздух! Всё это нужно у вас перенимать.
Всем стало весело. Директор заулыбался, парторг тоже... Нет, всё-таки кузнечанам приятно было слушать похвалы гостя. Кто-то, подделавшись под тон директорского голоса, снова спросил оратора:
— Ну, а недостатки?
— Недостатки? — переспросил Сухаревский. — Недостатки, разумеется, есть, и я о них сейчас скажу.
Наморщив лоб, как бы вспоминая, он помолчал, потом профессорским жестом снял очки и продолжил:
— У вас учёт налажен лучше, чем у нас. У вас все паровозы на хозрасчёте.
Тут уже все расхохотались — и кузнечане, и магнитогорцы. Даже всегда серьёзный Савченко смеялся. Один Сухаревский остался невозмутимым: он перешёл к недостаткам не прежде, чем перечислил все успехи кузнечан.
Когда возбуждение улеглось, а Сухаревский уже сидел и протирал запотевшие очки, поднялся директор.
— Должен признаться, — начал он, — что вы, гости, меня подвели. Я приехал с Магнитки и говорю своим, что там чище, там лучше, словом — учу их как полагается, а вы нас хвалите. Нас надо было ругать больше...
Директор долго говорил о недостатках работы комбината, познакомил гостей с перспективами его развития, поблагодарил за ценные замечания, передал от имени кузнечан привет всему коллективу Магнитки. Прощались с магнитогорцами, как со старыми друзьями, договаривались о будущих встречах.
Пожимая руку Романову, директор сказал:
— Ты, говорят, вызвал на соревнование Устинова? Смотри не плошай! У нашего Устинова приваловская хватка.
— А у Романова хватка не хуже — захаровская!
— Тоже ничего! Коли так, то проверим работу почётных сталеваров на их учениках... — сказал директор.
Восемнадцать лет два крупнейших металлургических комбината Востока соревнуются между собой, и каждый год делегаты одного завода едут на другой, чтобы обменяться опытом и выяснить, кто же из них лучше работает. И всякий раз этот вопрос остаётся открытым.
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
Журнал "Новый мир". 1951. №8. с.168-189.
*
Следуя замыслам Курако Михаила Константиновича, русские доменщики создали первоклассные доменные цехи — основу мощной металлургии СССР.
Именем Курако назван один из центральных проспектов Новокузнецка.
В Липецке есть переулок Курако
В 1966 году Гурьевскому металлургическому заводу присвоено имя Михаила Константиновича Курако.
Мемориальная доска в честь металлурга-конструктора доменных печей М. К. Курако установлена в Могилёве (улица Курако, 8).
В Краматорске, где на металлургическом заводе работал Михаил Константинович, названа улица, а на доме, где он жил, установлена мемориальная табличка.
В Донецке есть улица Курако.
В Енакиево есть улица Курако.
В Магнитогорске есть улица Курако.
В Мариуполье есть улица Курако.
**
https://ru.wikipedia.org/wiki/Привалов,_Михаил_Моисеевич
--------
http://stihi.ru/2015/11/19/1678
ОЧЕРК «КУЗНЕЦКИЕ СТАЛЕВАРЫ» КАК ПЕРВООСНОВА
МЕТАЛЛУРГИЧЕСКОЙ ТЕМЫ В ПРОЗЕ И ПОЭЗИИ
ВАСИЛИЯ ДМИТРИЕВИЧА ФЁДОРОВА