Мне папа ничего не говорил,
Он был сейчас, как прежде, молчаливым.
Протёр рукой запиленный винил
Тем вечером - прохладным и дождливым.
Поставил на вертушку тихий джаз -
Печального, минорного Колтрейна.
А я смотрела на его анфас
Красивый, словно экспонат музейный.
В стекло стучался дождь и листопад,
Там, за окном, всё просто и понятно.
А здесь, в окне, мне папу напрокат
На сутки выдали, ему потом - обратно.
Я так и представляла этот миг,
Когда смогу спросить его о многом.
Мой папа и еще простой дневник -
Вот, с кем легко в пространстве диалога.
Сейчас я расспрошу его о том,
Как он живет, что делает, чем дышит,
Как выглядит его незримый дом
И есть ли кто-то там, гораздо выше.
- А кто там, папа, есть? - спросила я его, -
А правду говорят, что там сады и море?
Как там встречают Новый год и Рождество?
И что там пишут мелом на заборе?
Он улыбался и опять молчал,
Я от волненья не могла остановиться.
... Уткнулся в горизонт пустой причал,
И крикнула испуганная птица.
- А правда, папа, ты там не один,
И рядом те, кого ты знал и помнил?
Там, говорят, нет ни ветров, ни льдин.
Тут папа вдруг меня на руки поднял,
И я увидела снега и лес,
Весну и осень, пальмы, океаны,
И глубь морей, и широту небес,
И звезды, и высокие барханы.
Летела долго на его крыле
И не боялась высоты, хоть я - трусиха.
- Там, дочка, пустота. Всё - на земле.
Он дверь прикрыл. И стало очень тихо.
... В углу скрипел запиленный винил,
И папа ничего не говорил.