СТИХИ 2014 – 2018 года,
ОГОНЬ И ПЕПЕЛ
Мне дорог мир в его единстве
счастливых свойств и недостатков.
* * *
Счастье нам
с какой-нибудь девицей
в молодости главное, когда
за тарелку супа с чечевицей
даже первородство мы… О да,
позже понимаешь: в самом деле,
долг и честь важнее не в пример.
Из-за них мы рано поседели,
голодали, чалились в тюрьме.
Из-за них ходили мы на Трою,
Гектора убили из-за них.
А девицы… что ж, они герою
достаются. Мало ли других!
Часть 1. РУБЕЦ НА СЕРДЦЕ
* * *
В январе золотые цехины звёзд
высоко висят над сосной.
И одна, словно кованый узкий гвоздь,
прямо в небо забита мной.
О, звезда печали моей Алголь,
высока твоя тишина!
Ибо сердце — боль, и рябина — боль,
и ребёнок — моя вина.
А когда я выйду на снежный тракт
и ударит ветер в лицо,
прозвучит в душе грозовой раскат,
и почуют звери мясцо.
И тогда они соберутся в круг,
и один, матёрый, седой,
обойдёт меня и на шею вдруг…
До свиданья,
хороший
мой!
* * *
Образцовой стать домохозяйкой
суждено ей было. Суждено?
Всё могло иначе бы… Но зайкой
называет муж. А как давно
лето пахло мёдом и отавой,
сеновалом, звёздами, трухой,
и еврейской девочкой картавой,
и собакой Барбарой глухой.
И ещё, мне помнится, ходили
за черникой — полное ведро
приносили. Видимо, любили.
Что любили?.. Видимо, нутро
жизни прихотливое… А ныне
битого, прожжённого меня
в Петербурге, в каменной пустыне,
мучает какая-то вина:
нет весёлой девочки еврейской!
Солнечному щедрому лучу,
жёлтому за белой занавеской,
«Свет, прости, пожалуйста» шепчу.
* * *
Две мокрые скамейки и дорожка,
заваленная хламом увяданья,
фонарный свет, мерцание фонтана.
Она придёт и скажет: — Ах, Серёжка,
ты понимаешь?.. — Да, я понимаю…
И пахнет влажным тленом, желудями
и звёздами за тучами над нами.
Я сумку на коленях обнимаю,
как женщину, и думаю: «Не надо
надеяться! Всё выдумка: и зыбкий
фонарный свет, и странные улыбки
прохожих, и чугунная ограда»
Стучит по листьям дождь. Автомобили,
как рыбы, ходят мимо светофора.
Ну где ж она? Где свитерок ангора,
индийский шарфик цвета кошенили?
Табличку на верёвочке «закрыто»
повесили на дверь. Душа воскресла
и умерла. Да, не придёт. Убрали кресла,
флажок промокший спрятали «Зенита».
Но нет на счастье твёрдого лимита.
О, Пугачёвой песенка небесна!
* * *
Какая ночь! Рубиновой зари
на небесах полоска догорает,
и космоса мерцанье отворяет
осенний дворик сердца. Фонари
зажглись на тёмной улице, где сон
объял больной квартал пятиэтажек.
Лежу и вспоминаю, как Наташик
мне говорила: «Ты же не влюблён!»
Сказать по правде, мир — одна любовь,
когда такая ночь, когда деревья
стоят, как степняки, свои кочевья
покинувшие ради… Я готов
до самого утра под ночником
лежать один, глотая эти слёзы.
В окне лиловы ласковые звёзды —
о чём они там шепчутся? О ком?
* * *
Мне любой привяжите бантик,
жить на родине — дело чести.
Кто-то скажет: «Да ты романтик!»
«Мазохистом» другой окрестит.
Нам не так уж и нужно хлеба —
дайте нам синевы и света!
Я врастаю корнями в небо
на несчастной земле вот этой.
Здесь дожди навсегда отвесны,
сосны звонкие вертикальны.
Здесь унылы, как вьюги, песни,
и глаза у людей печальны.
Чем наглее хозяев сила,
тем узорчатый выше терем.
Самых лучших страна сгубила,
самым сильным стреляли в череп.
Только здесь мне даны по вере
дом, и женщина, и могила.
* * *
Из бессолнечной вынырнув мути
посреди измождённой земли,
о, непразднично праздные люди
на Дворцовую медленно шли.
Это с краской спасительный тюбик
евразийской культуры. Ах да,
в колу сладкую брошенный, кубик
отыскался прозрачного льда.
Скомкав синий бумажный стаканчик,
рассмеялись: — Смотри-ка, и здесь
балаганчик теперь, балаганчик —
из тумана и окриков смесь.
* * *
За сорок лет
привыкли к перестройкам,
и мебель собирали по помойкам,
и запасали гречку с порошком
стиральным, и ходили за грибами.
Что ж, до Европы, как, увы, пешком
нам до Луны. Но дикими судьбами
я с ними тоже как-то обретался
в стране снегов и шкурками питался
картофельными, что-то сочинял,
был сторожем, а там подался к югу.
Меня публиковал один журнал
известный, а тем временем друг другу
они так надоели, что семейка
распалась, и уехала еврейка
на ПМЖ в Германию. Он сам
всех проклинал: масонов и фашистов,
жидов и олигархов… Небесам
всё жарче становилось. И, неистов,
однажды он меня спросил о Боге.
Ну, что сказать?.. Высокие налоги
взимает Он, и страшно — это да!
«Заткнись!» —
как написал из Хайфы ребе.
О, над пятиэтажками звезда
горит всю ночь на равнодушном небе.
* * *
А собирались мы тогда на Карла Маркса,
где кто-то водку пил, а кто-то просто чаем
себя разогревал, и был ночной печален
сырой пейзаж в окне. Стихи не меньше часа
один поэт читал и жизнь, увы, дурную
назвал тоской унылой, пьянкой беспробудной.
Другой чудак свою сравнил с кривой лахудрой,
а третий просто плакал. Но судьбу иную
я для себя наметил в этот вечер важный:
жить!
только жить!
В груди бессмертной жаждой
томиться той,
что я любовью именую.