1
Весь день тебя трясло, мотало,
И голова болела жутко.
Душа – угрюмее металла –
В провалах речи и рассудка.
К полуночи нагнало тучи –
И засверкало-загремело.
Досада: как мы невезучи! –
В молитву вылилась несмело.
Я стал нечаянно сиделкой,
Отчаяньем разбит, расколот,
И боли – судорожной, мелкой –
Мне передался жар и холод.
А утро выдалось Господне –
Вся в желтых бликах занавеска.
– Что, если я умру сегодня?.. –
Меня ты спрашиваешь резко.
Глухой вопрос повис над нами –
Как будто и не ты спросила,
Как будто в землю временами
Нас тянет сумрачная сила…
Днем полегчало незаметно –
В окне затрепетали ветки,
Дорожка высветилась медно
От летней кухни до беседки.
Но покрывало, точно тесто
Тяжелое, стекало на пол,
И становилось душно, тесно,
И свет янтарный капал, капал…
А в семь часов поднялся ветер,
Настигло головокруженье,
И горький неуклюжий вечер
Застыл в последнем напряженьи.
И ничего не вижу, кроме
Заката. Плачет наша кошка –
Сиротство поселилось в доме.
Крыльцо…
Калитка…
Неотложка…
2
Дни ночей всё короче, короче,
И ни шагу – за узкий порог.
А заснешь на задворках у ночи
Под больничный скупой говорок.
Днем и ночью невнятица снится.
В семь разбудит тебя медсестра –
Дрогнет локоть, зашепчут ресницы…
Вот и дожили мы до утра!..
И опять на ладони лекарство,
А в окне дождевая роса…
И больничное скучное царство
Оживет – на четыре часа.
Вдоль больницы – тюремные стены,
И мольба заглушается сном,
Где разрушенных жизней арены
Развернулись за тесным окном.
Ледяное безмолвие камер
В равнодушном больничном окне.
День под вечер задумался, замер,
Утопая в сиреневом сне…
Тускло светит вечерняя лампа
Над бессонным больничным постом,
На бумагах – от штампа до штампа –
Распластались вердикты крестом.
За «Крестами» – громада вокзала,
И без ветра легко околеть!
С этим городом крепко связала
Нас обоих больничная клеть.
На коляске здесь мальчик катался –
Был в тебя он немного влюблен,
То смешным, то серьезным казался…
Ты сказала: таких – миллион!.. –
Провожая меня, мне опорой
Становясь до конца моих дней.
Знаешь, я от рыдания «скорой»
Содрогаюсь, от страха – бледней.
Опустела палата к субботе –
Ты одна в запыленном углу
О моей вспоминаешь заботе, –
И спускается город во мглу…
3
Автобусы уходят и трамваи,
Спешит народец в очередь тугую –
Уж лучше у окна, чем в общей давке.
Но вот подходит мертвый наш маршрут,
Ведущий до окраинной больницы.
Мне не хватило места в толчее.
И вдруг – провал. Во времени,
в пространстве:
Ничто – ни снег, ни лед – не шелохнется.
Но тени нарождаются поодаль,
Минута: в дымке вспыхнуло лицо! –
Попутчик мой в пальто заиндевелом…
А ты меня в больничном холле ждешь.
Маршрут наш «мертвым» называет всякий,
Кто ездил до последних остановок.
Не обреченных нет, и всех бы холить, –
И дело тут не в счете: в именах.
Затянут боль и стыд в железный узел,
К чему и подготовиться нельзя.
Так много снегу намело в Песочном,
Что даже ветер медленно шагает
Меж корпусов, трещит по швам… Из трещин
В земле плывут ковчеги мертвецов…
…Так треснуло песочное печенье,
Как на ладошке – линия судьбы.
И странно, и легко сидеть на месте,
С которого десятки тел не встали, –
Поддерживать тебя за слабый локоть,
Поддерживать с другими долгий спор
О том, что жизнь и смерть – скорей, соседки,
Чем истинная, кровная родня…
Здесь пруд и сад – идиллия на фоне
Людских страстей, и страхов, и страданий.
В аквариумах к стенкам жмутся рыбки,
И робко к стенкам жмутся старики,
Как будто вертикаль – живым опора,
Как будто место раю есть в аду!..
Жизнь каждому сюрпризы преподносит.
Украшены рождественские елки
На площадях непризнанной столицы.
А утро здесь – такое же, как ночь:
Огнями всё пестрит, и сердцу тесно.
И ты призналась городу в любви.
4
Пространство слепоты и немоты!
Так страшно поделить на «я» и «ты»,
На «я» и «ты» – морозный угол боли…
Сквозит из двери (слышишь, как сквозит?),
Что кровь по жилам холодом скользит.
Я жив, и ты жива – усильем воли.
Земля огнями зимними пестра,
И кажется: к тебе пора, пора –
На твой рубеж отчаянья, забвенья,
В смертельный холод, в каменный покой…
А ты обнимешь локоть мой рукой –
И темные рассыплются мгновенья.
На полдороге к дому моему,
У фонаря, ладонью сдвинув тьму,
Я повернул тебя – к востоку, к югу,
И к западу, и к северу – и мы
Одни-одни в объятиях зимы,
Мы вровень шли по световому кругу.
За нами месяц увязался в ночь,
И невозможно было превозмочь
Друг к другу неземного тяготенья,
И нам смотрели по-сиротски вслед,
Закутавшись в казенный снежный плед,
Диковинные сонные растенья…
5
Электричкой – по одноколейке
Долго ехал до Приозерска.
На Карельском в тот день перешейке
Солнце в соснах сверкало дерзко,
И у Лосево, над протокой,
Образующей с озером дельту,
Жизнь промчалась бурей жестокой,
Чтоб улыбке мелькнуть в Мюллепельто.
Если в Громово – грохотало
(Надрывались колес голоса ли?),
Дальше воды Вуоксы устало
Кудри водорослей чесали.
Остановки – так долги, длинны!
И от Громово к Суходолью
(В окнах камни – как исполины)
О тебе я подумал с болью.
Полегчало слегка в Отрадном,
Но, уже подъехав к Синёво,
Я подумал о невозвратном –
И в груди заболело снова.
После леса седого – просторней,
Сосны-кисти в небе рисуют.
Синий сонный дух мой – покорней,
Чем у тех, что жизнью рискуют…
А потом был праздничный город,
Весь кричащий, как нищий комик,
Хищных птиц на площади гогот…
И больничный пряничный домик.
Я не помню тебя в те сутки,
Будто сам я парил в тумане.
И не помню я наши шутки…
На обратном пути в кармане
Оказалась твоя заколка.
Важный день вспоминаю смутно,
Но не помню, как сердце колко
Отзывалось ежеминутно,
Как с пронзительным умиленьем,
Вслед тебе, обожженной комой,
А не с муторным сожаленьем
Я дивился земле незнакомой.
Только кажется: мы застыли –
И стоим, как тогда стояли.
После комы со мною – ты ли?..
И клинической смерти – я ли?..
6
Веселый-грустный ветерок –
Примета позднего июля –
Колышет в бочке катерок
И треплет платьишко на стуле.
Волна жары идет на спад,
Термометр наш – однобокий!
Два сна объединяет сад –
Тревожный сон и сон глубокий…
И волосы твои – до плеч,
И милая, как раньше, челка.
И голос твой хорош, и речь
Наивна, хоть иного толка,
Чем пару лет тому назад.
…Опять по кругу не назвать бы,
Но била боль твоя в набат…
Шутили: «Заживет – до свадьбы!..»
И ты смеялась, уколов
Меня увереннейшим взглядом,
И не хватало личных слов,
Когда чужие лица – рядом…
В своей болезни ты была
Немного инопланетянка,
И невесома, и бела –
Под песню «Жизнь моя, жестянка!»
Всё кончилось – всё началось
С той страшной даты между нами.
Мы миновали смерти ось,
Чтоб это снилось временами.
Чтоб фото наше, точно дверь,
В ту жизнь вело, не зная этой:
Условный знак, что стал теперь
Застывшей в фокусе приметой.
И как делился Соломон
С царицей Савской сном о чуде,
Так я делил с тобой лимон
В больничной жестяной посуде…
Нательный крестик, что истлел
В те дни навзрыд, – опять, как прежде,
Засеребрился, посветлел:
От безнадеги мост к надежде.
Хоть голова твоя болит
В жару, но все-таки – иначе.
Всё чаще сердце барахлит
От радости на шумной даче.
Так наш четырнадцатый год
(В упрек двенадцатому году)
Нас под крыло свое берет
И обещает нам погоду!