Стайка девушек.
Я как будто в незнакомой стране,
стране чужой юности, лёгкого цветения, –
невольный свидетель, завистливый соглядатай!..
Они болтают о знакомых парнях, об интернете,
о бакалавриате и магистратуре…
Одна – с персиково-смугловатой кожей;
глаза – влажные опалы…
блестящая крохотной драгоценностью капелька, –
там, где крылышко носа трепещет линии чистотой…
А я вспоминаю тяжёлую, как камень ездры, свою жизнь,
мятущуюся словно пламя.
Долгие жуткие крики ночью в тюремном бараке…
это кричал нехороший человек, и так ему и надо, но…
Я смотрю на эту девочку – и даже не знаю,
насколько существенною частью себя
нахожусь в этом «здесь и сейчас»,
и куда ещё может шагнуть моё сердце…
И эта безнадёжность любви!
И эти, вернее, те, полузабытые глаза:
сон и бред, и рыжая осень!
Хотя грех жаловаться: ведь меня любит женщина,
немного усталая и заботливая женщина с ясными,
как день, глазами –
чья фотография двадцатилетней давности
брызжет мне каждый день в лицо звёздочками счастья
и головокружительного секса!
Я войду в неё, в эту фотографию и ступлю однажды
на эту зелёную траву...
Недоучка-философ, я не сравниваю свою,
возможно, мнимую глубину с легкомысленностью,
возможно, тоже кажущейся, легкомысленностью юницы,
не пророчу в сердцах ей жизненный крах,
когда красота и искрящаяся молодость утекут сквозь пальцы –
а внутри, оказывается, ничего не накоплено…
Сейчас, да, она – прима. Скользит по мне взглядом:
я для неё лишь часть декорации.
Я не думаю всего этого, не стараюсь принизить мысленно
это живое чудо,
мимолётность которого лишь умножает его ценность
в миллионы раз…
Я вижу её.
Но тот, кто прочтёт эти слова, никогда не увидит её,
не прильнёт к её запаху,
не заговорит с ней на языке жестов и зеркал.